Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В мемуарах она написала, что слышала его голос, но слова куда-то уплывали: словно ее разум, придавленный дневными ужасами, объявил «non serviam»[9] и отказался воспринимать что-то еще.
Тяжело осев в кресле, она как будто приклеилась к месту. До этого мгновения Антонина не позволяла себе думать, что ее страна действительно может потерять независимость. Снова. Да, что такое оккупация, как и дальнейшее изгнание врага, Антонина уже знала, но прошел двадцать один год со времени последней войны с Германией, большая часть ее жизни, и эта новая перспектива потрясла Антонину. Десять лет зоопарк был словно независимое княжество, защищенное рвом Вислы, и его повседневная жизнь, эта мозаика-загадка, идеально гармонировала с чувствительной натурой Антонины.
Вернувшись в магазин с абажурами, она рассказала всем печальные новости, услышанные от Энглерта, которые шли вразрез с оптимистичными выступлениями по радио польского мэра Старжинского. Тот поносил нацистов, давал надежду и призывал всех защищать столицу любой ценой: «Пока я говорю с вами сейчас, я вижу ее в окно во всем ее величии и славе, окутанную дымом, объятую пламенем: величественную, непобедимую, сражающуюся Варшаву!»[10]
Озадаченные, они задавались вопросом, кому верить: мэру с его публичной речью или членам Сопротивления? Конечно же, последним. В очередном выступлении Старжинский в какой-то момент употребил прошедшее время: «Я хотел, чтобы Варшава была великим городом. Я верил, что она станет великой. Мы с товарищами строили планы и делали наброски великой Варшавы будущего». В свете высказывания Старжинского (может быть, это была оговорка?) новость Антонины прозвучала особенно правдоподобно, и все сидели подавленные, пока хозяйки медленно ходили между столами, зажигая маленькие лампы.
Несколько дней спустя после падения Варшавы Антонина сидела за столом вместе с остальными, голодная, но не в силах проглотить ни кусочка из-за подавленного состояния, когда услышала решительный стук в дверь. В гости теперь никто не ходил, никто не покупал лампы, не чинил сломанные абажуры. Встревоженные хозяйки приоткрыли дверь, и Антонина, к своему изумлению, увидела Яна, который показался ей изможденным, но радостным. Последовали объятия и поцелуи, затем он сел за стол и рассказал свою историю.
После того как Ян с друзьями вечером 7 сентября ушел из Варшавы, они двинулись вдоль реки к Бресту-над-Бугом – часть призрачной армии в поисках хоть какого-нибудь формирования, к которому можно было присоединиться. Никого не найдя, они наконец разделились, и 25 сентября Ян заночевал в Мьене, на ферме, с хозяевами которой был знаком по совместному летнему отдыху в Реентувке. На следующее утро хозяйка разбудила его с просьбой перевести ее слова немецкому офицеру, который приехал ночью. Любая встреча с нацистами была опасна, и Ян, одеваясь, старался подготовиться к неприятностям и продумывал приемлемые объяснения. Напустив на себя уверенный вид законного постояльца, он спустился по лестнице и взглянул на офицера вермахта, который стоял посреди гостиной, разговаривая с хозяевами о провизии. Когда нацист повернулся к нему лицом, Ян не поверил своим глазам и подумал, уж не примерещилось ли ему от волнения. Но лицо офицера в то же мгновение вспыхнуло от изумления, и он заулыбался. Это оказался доктор Мюллер, коллега по Международной ассоциации директоров зоопарков, который служил директором зоопарка в Крулевеце (город в Восточной Пруссии, известный перед войной как Кёнигсберг).
Засмеявшись, Мюллер сказал:
– Я хорошо знаком только с одним поляком, с вами, друг мой, и вот я встречаю вас здесь! Как такое возможно?
Интендант Мюллер явился на ферму в поисках провизии для войск. Когда он рассказал Яну о катастрофе, постигшей Варшаву и зоопарк, Ян немеленно захотел вернуться в город, и Мюллер предложил свою помощь, однако предупредил, что мужчинам возраста Яна на дорогах опасно. Самый лучший план, предложил он, арестовать Яна и отвезти его в Варшаву как пленника. Несмотря на их прежние сердечные отношения, Ян не знал, можно ли довериться Мюллеру. Но Мюллер, верный своему слову, вернулся на ферму, когда Варшава сдалась, и привез Яна в город, доставив настолько близко к центру, насколько осмелился. Надеясь встретиться в более счастливые времена, они распрощались, и Ян отправился в путь среди руин города, не зная, доберется ли до Капуцинской улицы, найдет ли Антонину и Рыся – если они вообще еще живы. Наконец он дошел до четырехэтажного дома, и когда на свой стук не получил ответа, то, по его признанию, ноги у него едва не подкосились от ужаса.
В последовавшие затем дни зловещая тишина Варшавы стала настолько невыносимой, что Ян с Антониной решились перейти по мосту в зоопарк – на этот раз не под градом пуль и снарядов. Несколько старых смотрителей тоже вернулись и приступили к своим обычным обязанностям, словно отряд привидений, работающий в наполовину истребленной деревне, где дом привратника и жилые помещения обратились в обугленные развалины, мастерские, слоновник, целые вольеры и загоны тоже сгорели или разрушились. Больше всего в глаза бросались прутья клеток, которые расплавились и приобрели странные формы, напоминавшие творения сварщиков-авангардистов. Ян с Антониной прошли к вилле и были поражены картиной, которая показалась еще более сюрреалистичной. Хотя дом уцелел, высокие окна вылетели от бомбовых ударов, и мельчайшие осколки стекла усыпали все, словно песок, смешавшись с измятой соломой в тех местах, где польские солдаты спасались от авианалетов. Все нуждалось в ремонте, особенно окна, и, поскольку большие стекла теперь стали редкостью, они решили пока что забить их фанерой, хотя это и означало еще сильнее отгородиться от мира.
Однако прежде всего они занялись поисками раненых животных, прочесывая территорию, заглядывая в самые немыслимые укрытия, – и каждый раз их охватывала радость, когда обнаруживалось какое-нибудь животное, застрявшее под завалом, испуганное, голодное, но живое. По воспоминаниям Антонины, множество армейских лошадей лежали со вспученными животами, оскаленными зубами, с остекленевшими глазами, широко раскрытыми от испуга. Все трупы нужно было похоронить или же использовать в пищу – мясо антилоп, оленей и лошадей раздавали голодным горожанам. Для Яна и Антонины эта работа была невыносимой, поэтому они оставили ее смотрителям, а сами, измученные и подавленные, вернулись ночевать на Капуцинскую улицу, поскольку вилла все равно был непригодна для жилья.
На следующий день по радио выступил генерал Роммель, убеждая солдат и горожан с достоинством принять поражение и сохранять спокойствие, пока германская армия будет входить в их павший город. Он завершил свое выступление словами: «Я надеюсь, что население Варшавы, которое храбро защищало город, проявив великий патриотизм, воспримет приход германских войск спокойно и с достоинством»[11].
«Может быть, это хорошая новость, – говорила себе Антонина, – может быть, это наконец означает мир и возможность начать восстановление».
После дождливого утра плотная пелена облаков разошлась, и теплое октябрьское солнце осветило немецких солдат, которые патрулировали все окрестные кварталы, наполняя улицы грохотом тяжелых подметок и звуками чужой речи. Затем в магазин с абажурами просочились другие голоса, с шипящими согласными и более понятные, – это была толпа поляков, мужчин и женщин. Антонина увидела «единый огромный организм, медленно движущийся» к центру города, и из домов вытекали ручейки людей, чтобы влиться в общий поток.
– Куда, как ты думаешь, они направляются?
По радио сообщили, что Гитлер собирается устроить смотр своих войск, и их с Яном тоже потянуло на улицу как магнитом. Куда Антонина ни бросала взгляд, всюду была разруха. В беглых заметках она описывала «здания, обезглавленные войной, – снесенные крыши валялись уродливыми грудами где-то неподалеку. Другие здания смотрели тоскливо, ободранные бомбами от крыши до подвала». Они напоминали «людей, которые стесняются своих ранений, ищут, чем бы прикрыть дыры, зияющие в животе».
Затем Антонина с Яном прошли мимо напитанных дождем домов, лишившихся штукатурки, с выставленными напоказ красными кирпичами, от которых шел пар под теплым солнцем. Пожары до сих пор пылали, внутренности домов до сих пор дымились, и в воздухе стояло столько гари, что слезились глаза и першило в горле. Словно загипнотизированная, толпа плыла к центру города; на архивных кадрах можно увидеть, как эти люди стоят вдоль главных улиц, по которым нескончаемым ровным потоком маршируют завоеватели, немецкие солдаты в мундирах цвета ружейного металла, и их шаги отдаются звучным эхом, словно удары кнута по дереву.
Ян повернулся к Антонине, которая, казалось, сейчас упадет.
– Не могу дышать, – сказала она. – У меня такое чувство, будто я тону в сером море, как будто они затопили собой весь город, смывая наше прошлое и людей, стирая все с лица земли.
- С жизнью наедине - Кристин Ханна - Зарубежная современная проза
- Куриный бульон для души. 101 история о женщинах - Марк Виктор Хансен - Зарубежная современная проза
- Портрет с пулей в челюсти и другие истории - Ханна Кралль - Зарубежная современная проза
- И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг - Зарубежная современная проза
- Верность - Рейнбоу Рауэлл - Зарубежная современная проза
- Потешный русский роман - Катрин Лове - Зарубежная современная проза
- Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Джонатан Кэрролл - Зарубежная современная проза
- Однажды я тебя найду - Ричард Мэдли - Зарубежная современная проза
- Красный ошейник - Жан-Кристоф Руфен - Зарубежная современная проза
- Вопреки искусству - Томас Эспедал - Зарубежная современная проза