классе воняло, как в хлеву. В сенях он столкнулся с высокой, тощей женщиной в подоткнутой юбке; сжимая в руке березовые розги, она гналась за оборванным мальчишкой; оба исчезли в хлеву, и Качур услыхал оттуда крики и ругань.
Он заглянул в класс и испугался. Посередине длинной, низкой комнаты стояло несколько трухлявых, изрезанных, облитых чернилами парт. Перед ними — грубо сколоченный колченогий стол и когда-то господский стул, из которого теперь торчала солома. Стены черные и сырые. Над столом висел портрет кесаря. Он был совершенно закопчен и, так как изображения не было видно совсем, под ним пришлось подписать большими буквами: «Портрет Франца-Иосифа I».
Качур вошел в свою комнату, и на душе его не стало легче. Комната была такая же темная и пустая, как и класс, только меньше и уже, как закуток для доживающих свой век стариков. Стояла в ней одна кровать.
В сенях все еще слышались крики, женщина с розгами прошла через его комнату в класс.
— Эй, мамаша, кто вы такая? Вы здесь служите?
Она не повернулась и не ответила.
— Вы что, не слышите? — крикнул Качур.
В сенях показался мальчишка и громко засмеялся:
— Чего вы кричите, она ничего не слышит. Ведь она глухая!.. Если в самое ухо кричать, тогда только услышит.
— А ты кто? — спросил Качур.
Мальчишка некоторое время внимательно смотрел на него, потом показал нос и удрал. «Бандиты и разбойники, ничего другого», — подумал Качур. Он подошел к женщине и крикнул ей в ухо:
— Я учитель! Учитель! Понимаете?
Женщина выпустила розги, схватилась обеими руками за голову и крикнула еще громче:
— Иисус Мария, как вы меня испугали!
— Вы служите здесь? — прокричал Качур.
— Что?
— Служите здесь?
— Убираю.
— Черт вас побери! — закричал Качур, повернулся и вышел.
«Господи помилуй, неужели в этом бандитском гнезде нет ни одного нормального человека? — спрашивал он себя. — Теперь мне понятно, бедный мой друг, почему ты кончил так печально».
Он пошел в трактир, занимавший лучший дом в селе; размером он был почти с церковь вместе с колокольней, а выкрашен лучше, чем дом священника. Трактирщик, он же и жупан, оказался толстым веселым человеком, с пухлым лицом и таким низким лбом, что волосы росли прямо от бровей.
— Могу ли я у вас столоваться: обедать и ужинать?
— Вы новый учитель?
— Да.
— Разумеется, можете и обедать и ужинать. И прежний ходил к нам, пока не умер. Нехристианскую смерть принял он.
— Почему нехристианскую?
— Ну, бродил как тень, ни с кем не разговаривал и в школе не говорил ни слова, а только колотил детей, пока они не начали удирать через окна. Потом заперся, семь дней пробыл взаперти, а на восьмой взял и повесился.
— Не удивительно, — заметил хмуро Качур.
— Почему? Жилось ему неплохо: ел вдоволь, пил вдоволь, чего еще человеку надо?
Качур не ответил.
«Чтобы жить здесь, надо быть сильным физически, богатым духовно и стоять над миром! — подумал он про себя. — А во мне нет и силы особой, и богатством духа я не отличаюсь, и прикован к миру, подняться над ним не могу…»
— Дел у вас будет немного, — рассказывал жупан, — школа иной раз совсем пустует, особенно летом; тогда можете лежать себе в холодке и дремать. Зимою учеников прибавляется, по большей частью это дети поденщиков, дома у них не топят, вот они и ходят греться… Да и на что этим соплякам учение? Пусть работают. Я вот читаю — а какая польза от этого? По-немецки читаю, в солдатах выучился; но наши книги написаны не по-немецки, а немецких тоже не прочитаешь, потому что написаны они на таком языке, что сам черт не разберет, в казарме мы говорили совсем по-другому.
— А что, если придет бумага от властей? — спросил Качур.
Жупан молча поднял руку и ткнул большим пальцем через плечо. В темном углу Качур увидел худощавого, высокого человека, не молодого и не старого, заостренный подбородок зарос рыжей щетиной; водянистые глаза его улыбались и подмигивали. Одет он был довольно скверно: в изношенный, старинного покроя сюртук с фалдами и короткие узенькие брючки. Однако смотрел на Качура и на жупана с крайне дерзким и хитрым выражением.
— По-немецки он знает, — прошептал жупан, кивнув головой. Потом тяжело повернулся, так что стул затрещал под ним, и позвал: — Подойди сюда, Грайжар!
Человек быстро опорожнил свой стакан, подошел к столу и поклонился.
— Добрый день, сударь!
По быстрому плавному говору Качур сразу признал в нем жителя Любляны.
— Это наш учитель, а это мой секретарь, — представил их друг другу жупан.
Секретарь подсел к столу. Качур внимательно окинул его взглядом и не смог угадать, двадцать или сорок ему лет.
— Думаю, что мы с вами сойдемся: ведь я представляю всю интеллигенцию этого благословенного края, — быстро заговорил секретарь, подмигнув Качуру и слегка кивнув головой в сторону жупана.
— Как ты сказал? — спросил жупан. — Хорошо или плохо?
— Сказал, что я интеллигенция в этом краю.
— А что это такое?
— Интеллигенция по-словенски значит: секретарь сельской управы; потому что с него все начинается, а у адвоката кончается.
— Какие диковинные слова выкапывает он на свет, — засмеялся жупан, — каждый миг приходит ему в голову новая мысль! Недавно целых три месяца водил за нос губернаторство: писал туда по-итальянски. Заявил, что секретарь знает итальянский. В конце концов я его в арестантскую запер, чтобы он снова по-немецки писать научился.
— А разве вы пишете по-немецки? Из Грязного Дола? — спросил Качур.
— Как же иначе, — пояснил жупан, — этот мошенник уверяет, что разучился писать по-словенски; говорит, в прошлом году его хватил удар как раз по той части мозгов, где находится словенское письмо. С тех пор и разучился.
— Правда? — удивился Качур, посмотрел на секретаря и увидел такое несчастное и перекошенное от боли лицо, что поразился еще больше.
— Что с вами?
— Ничего. Удар.
Жупан расхохотался от всего сердца:
— Видите, вот так всегда! Захочет поваляться да побездельничать, — говорит, что его удар хватил, и целую неделю только спит, ест и пьет. Теперь вот выпить ему надо! Мица!
Служанка поставила на стол вино, и лицо секретаря сразу разгладилось.
Наступил вечер. Качур допил стакан и поднялся.
— Что, уже? — спросил жупан. — Ну, приходите. Из-за платы спорить с вами не станем.
За Качуром вышел на улицу и секретарь.
— Господин учитель! Вы думаете, что я и правда идиот?
— Нет, не думаю.
— Знаете, если самого себя не развлекать, можно спятить. Поверите, я иногда стою перед зеркалом и рассказываю себе смешные истории… Спокойной ночи!
И поспешил обратно в трактир.
«Вот с кого надо брать пример», — подумал
