А. А. Кауфман особо отмечает, что среди переселенцев преобладала крестьянская беднота. У крестьян, выселявшихся из Центрально-Черноземных губерний в 1895–1990 годах наделы были примерно вдвое меньше средних. В 1893–1896 годах 21–28 % крестьян, прибывавших в Сибирь, не имели рабочего скота.[1648]

Таким образом, в соответствии с демографически-структурной теорией нарастание Сжатия вызвало значительное переселенческое движение на окраины. Однако отток переселенцев из Европейской России составлял лишь около 13 % от прироста населения и не мог существенно повлиять на демографическую ситуацию.

Согласно демографически-структурной теории, Сжатие порождает не только переселенческое движение внутри страны, но и эмиграцию за ее пределы. До 1880-х годов эмиграция из России была незначительна, она начала расти после голода 1881 года и испытала новый скачок во время голода 1891–1892 годов (см. рисунок 7.6). Быстрый рост эмиграции наметился с 1900 года и абсолютный пик пришелся на 1906 год – на время голода и революции. Затем эмиграционное движение несколько спало, чтобы снова резко возрасти непосредственно перед Первой Мировой войной.

рис. 7.6. Эмиграция из России в США (тыс.).[1649]

Эмиграция трудового люда была поначалу преимущественно нелегальной. Крестьяне, чернорабочие, ремесленники из Западных областей России и Польши шли на заработки через границу в Германию и Австро-Венгрию. Часть из них, заработав какие-то деньги, возвращалась назад, часть держала путь дальше – в Америку, откуда возвращались уже немногие. После 1896 года лицам, идущим на заработки через границу, стали выдавать 8-месячные паспорта; по данным паспортного контроля в 1902–1906 годах на заработки в Германию и Данию уходило в среднем 348 тыс. чел. в год, к 1912 году эта цифра возросла до 793 тыс.[1650] Однако действительное число переходивших западную границу было существенно большим, так как многие не имели паспортов.

Естественно, что в эмиграционном движении через западную границу принимали участие в основном жители западных областей, где преобладало нерусское население. Среди эмигрантов, прибывших в США в 1909–1913 годах было 33 % поляков, 32 % евреев, 10 % литовцев и латышей, 6 % эстонцев и финнов. Русских среди эмигрантов было только 12 % – преимущественно выходцы из северо-западных и белорусских губерний.[1651] Помимо чисто географических причин, эта национальная специфика объяснялась и социально-политическими мотивами: эмиграция евреев, в частности, в большой степени объяснялась их приниженным положением и сионистской пропагандой.

Однако наиболее важным побудительным мотивом к эмиграции было тяжелое экономическое положение западных губерний. Анализируя причины эмиграции, Н. Л. Тудоряну, в первую очередь указывает на существовавшее в этом регионе огромное аграрное перенаселение. Например, в прибалтийских губерниях процент безземельных крестьян достигал 80–91 %.[1652] Этим людям было нечего терять. Курляндский губернатор в отчете за 1910 год отмечал, что подавляющее большинство эмигрантов – это холостые сельскохозяйственные рабочие, которые уезжают без всякого имущества.[1653]

Таким образом, в соответствии с прогнозом демографически-структурной теории нарастание Сжатия вызвало значительное развитие эмиграции.

7.10. Демографический взрыв

Надел привязывал крестьянина к деревне и затруднял переселение в город или на многоземельные окраины. Между тем численность населения после освобождения стала быстро расти. В 1858–1878 годах крестьянское население Черноземья увеличилось на 23,8 %, среднегодовой прирост составил 1,1 % в год против 0,43 % в 1851–1857 годах. Среднегодовой прирост численности государственного крестьянства и прежде был большим (0,95 %), теперь он увеличился до 1,11 %. Огромные перемены произошли в демографическом поведении бывшего крепостного крестьянства: если раньше крепостное население убывало (со скоростью 0,1 % в год), то после освобождения эта часть крестьянского населения возрастала со скоростью 1,09 %.[1654] Этот демографический подъем был вызван улучшением положения крестьян в первое десятилетие после освобождения, проявлявшемся не только в сокращении ренты, но и в исчезновении прежней тяжкой подневольной барщины.

Важным фактором, определявшим высокий уровень естественного прироста, была роль общины. На Западе существование крестьянской частной собственности способствовало ограничению рождаемости,[1655] в России же, как отмечал П. Маслов, наделяя землей молодые семьи, община выплачивала «премию за рождаемость», и это стимулировало ранние браки.[1656] В последнее время получены убедительные доказательства справедливости такого вывода. С. О. Морозов, исследовав связь между рождаемостью и долей хозяйств, состоявших в общинах в 23 губерниях Центральной России, показал, что в 1897–1905 годах коэффициент корреляции между этими величинами составлял 0,97 – то есть высокая рождаемость объяснялась ролью общины.[1657]

Региональные данные (таблица 7.7) свидетельствуют о том, что в 1863–1884 годах население сравнительно медленно растет в Центральном районе, значительно быстрее – на Черноземье, и очень быстро – в колонизируемом Степном Причерноморье.

Табл. 7.7. Среднегодовые темпы роста населения по районам (в процентах).[1658]

В 1885–1897 годах темпы роста населения на Черноземье резко падают – это свидетельство нарастающего кризиса перенаселения, но в 1898–1914 годах население вновь начинает расти. В этот период ускоряется рост населения Центрального района, и продолжается быстрый рост на Юге.

Неомальтузианская теория утверждает, что падение потребления в ходе демографического цикла должно вызвать увеличение смертности и замедление роста населения. Но в России середины XIX – начала XX века смертность не возрастала, а уменьшалась, и рост населения не только не замедлялся – он ускорялся. На это противоречие указывали многие авторы – в том числе С. Хок, который подчеркивал, что быстрый рост населения должен рассматриваться как свидетельство роста потребления.[1659]

Для крестьян уровень потребления ассоциировался прежде всего с величиной земельного надела. На связь между величиной надела и темпами естественного прироста в свое время обратил внимание известный статистик П. П. Семенов, изучавший движение населения в 1858–1878 годах; в его материалах эта связь была вполне очевидной.[1660] Данные Ф. А. Щербины, полученные по результатам проведенной в 1887–1896 годах в Воронежской губернии сплошной подворной переписи,[1661] также указывают, что с ростом надела увеличивалось душевое потребление хлеба и мяса, уменьшалась смертность и заболеваемость. Эта зависимость не вызывала сомнения у большинства специалистов, изучавших материалы дореволюционной России: таким образом, все они явно или неявно придерживались мальтузианских позиций. Но в то же время отсутствовали реальные данные, которые позволили бы сравнить уровень потребления и смертности по большому числу губерний. Лишь сравнительно недавно нами были произведены расчеты потребления хлебов и картофеля в различных губерниях с учетом вывоза и ввоза (см. ниже, таблица 8.3). Таким образом, мы можем посчитать коэффициент корреляции между потреблением в 1909–1913 годах и смертностью в 1911–1913 годах. Он оказывается равным -0,15, то есть, как это ни странно, потребление в этот период не оказывало почти никакого влияния на смертность. Столь же малы (и к тому же, как это ни странно, отрицательны) коэффициенты корреляции между потреблением и рождаемостью (-0,23), и между потреблением и естественным приростом (-0,24). Общий вывод кажется парадоксальным: получается, что потребление в этот период почти не влияло на демографические процессы. Как же быть с выводами П. П. Семенова и Ф. А. Шербины?

Известно, что одним из главных достижений европейской модернизации XIX века были новые технологии борьбы с инфекциями путем проведения масштабных санитарных мероприятий с применением эффективных обеззараживающих средств (в том числе знаменитой карболки). Эти (и некоторые другие) медицинские меры позволили остановить господствовавшие до тех пор эпидемии и намного снизить вызываемую ими экзогенную смертность – в Европе произошел так называемый эпидемиологический переход.[1662] В итоге смертность в Англии снизилась с 29,2‰ в 1761–1790 годах до 18,2‰ в 1891–1900 годах. При этом продолжительность жизни в Англии увеличилась до 46 лет, а младенческая смертность уменьшилась до 151 на 1000 рождений.[1663] В итоге мальтузианская корреляция между потреблением и естественным приростом, господствовавшая в Англии в допромышленную эпоху, была оттеснена влиянием нового могущественного фактора – медицинской технологии.[1664]

1 ... 111 112 113 114 115 116 117 118 119 ... 189

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции - Сергей Нефедов бесплатно.

Похожие на История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции - Сергей Нефедов книги

Оставить комментарий