Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И так он сидит-сидит в траве под ивами, глядит на дом матери.
И здесь впервые – «тр-рррр» – как будто короткое замыкание у него в голове – и то же пространство – «деревня» (три избы с постройками), ивы, берег – все это черно-белое. Тот же «час шепота ив». Он слушает звуки многоптичья и шумного прибоя листьев в этот час дня. Возле дома показывается женщина с мальчиком – и он будто видит себя маленького с мамой. Заходят в калитку. Где-то трактор захлебывается рокотом. На рыболовецкой тоне улов: мужики тянут сеть, полную осетров… Как в кинохронике: вроде те же, наши лица-то, но все равно – другие. Сильнее, веселее. «Тр-ррр!». И все обратно – в цвет. Ни трактора не слышно, ни рыбаков не видать. Пусто кругом. Лист ивы. По листу ползет сбитая ветром пчела.
Он осторожно снимает пчелу за крылышки – и отправляет в полет.
Поднимается – там не близкий путь, и весь он его проходит сковозь/через разрывы во времени: то вроде старое, черно-белое кино – залает собака, загомонят голоса, трактор зарычит, а то вроде не кино, а наше настоящее – та же улочка, и ивы те же, и тени, только нету никого. Впрочем, лает. Меньше шпица, черненький такой песик. Сашка медленно открывает калитку в сад, смотрит на стоптанные ботинки у двери, банки, ведра, таз с водой, белые лепестки в воде, несколько яблонь… И вдруг («трр-рр!» – и опять тот старинный, черно-белый фильм) – колодец. Старый деревянный сруб. Странный, заколдованный колодец, черные венцы мхом обросли, ворот, цепь, ведро мятое с большущей ржавой тракторной гайкой на ручке, он заглядывает вниз – там черная вода. А в воде – мальчик смотрит на него. Капля падает, разбивает отражение. Он поднимает лицо от колодца и видит весь этот сокрытый в траве мир, который так заметен в детстве: большую курицу, бредущую в лесу травы, цыплят, выклевывающих что-то под яблоней, кузнечика большого, колесо телеги, а потом всю телегу целиком: она уж не ходит, стоит, вросши колесами в землю, засыпана опавшими лепестками яблонь, на ней шинель лежит, дышит. Там, под шинелью, старый дед спит-храпит, старый-престарый, как сморщенное яблоко, и, когда мальчик проходит мимо, шурша, дед приоткрывает глаз, и он у него тоже старый, как погасшая звезда, и такое впечатленье, что – не видит. Дверь дома открывается… Вернее, это женщина открывает дверь, смаргивая, смотрит на него, не узнавая, произносит неуверенно:
– Саш?
– Мама!
(«Тр-ррр!» – цветное.)
Чуть-чуть она преображается, эта женщина, как будто вспоминая что-то.
– Саша? Саш, ты, что ли? – спрашивает, но уже без сомненья. -
Я Надя, сестра твоя. Похудел ты… Проходи. Сколько лет не был. Как вы там с Валей?
– А вот ты в зеркальце посмотри: увидишь, что мама…
Осколком зеркальца направляет солнечный зайчик ей в лицо, в глаз.
И там бездонный такой глаз, как вселенная…
(«Тр-рр!» – Ч/Б – черно-белое.)
– Мама… – зовет он.
– Пойдем, поешь, цельный день не евши, убегался весь…
Внутренность избы. Все аккуратно: стол, лавки, натертое дерево лавок, кисея покрывал, иконки старые, бумажные… Ничего не изменилось. Только он стал – мальчик, а она – мама. Мама наливает ему из кринки молока, дает хлеб:
– На, поешь.
Старый дом. Ивы шумят вокруг, куры кудахчут… Ветер ходит, в окошках шумит.
– На батьку хочу поглядеть.
– А чё на его глядеть-то? Скирду разбирают. А то пошли…
(Трр-ррр! – цвет.) Вроде как наш день. Только Саша рядом с Надей остается маленький. Выходят на скотный двор, там стоят горбатые скирды в серых шкурах, сено, внутри скирды зеленовато-желтое, просыпано на землю. В солнце – желтые мужики. Разбирают прошлогоднюю скирду. Сено у них в рулонах, бечевой схвачено. Один на тракторе разруливает, подает мужикам раскрытую железную лапу, те вкатывают в нее рулон, он везет в хлев, на подстилку.
– Ну, што? – орет тракторист. – Три штуки уже – мож, хватит?
– Еще давай! Кидай клешню! – смеются мужики, и есть какая-то радость в этой спорой крестьянской работе… Солома в воздухе летает…
– Это что за малец с тобой, Надь? – спрашивает мужик на тракторе…
И в тот же миг – «тр-р-р!» – замыкание – и трактора нет. Сено свежее, только начали скирдовать, и не рулонами, а вилами, по-старому. Почему-то много людских голосов мечется:
– Куды, куды его сорвало-то?
– Степка, не суйся, убьет! Ополоумел!
Пыль! Стрем! Бегут куда-то!
– Степа-а! – заходится бабий крик. – Сашка там!!!
Здоровенного рыжего быка с гривой бешеной шерсти и мотающимся, хлещущим хвостом с заносом выбрасывает в пыльный двор. Через двор мальчонка бежит, спотыкается, падает и, понимая, что это конец, заходится истошным криком. Секунду они один на один – бык и ребенок. Бык фыркает, пригибает голову и делает шаг в сторону мальчика, как вдруг появляется загорелый мужик в синей майке – и на него, выкатив красный глаз, какою-то грудой валится рыжий бык; человек бьет блестящим ножом ему сзади под основание черепа и медленно оседает к шее животного, которое сразу делается смирным, послушным… И только немного дошевеливает рогом, там, у этого человека внутри…
– Степа-аа! – кричит Надька и бросается к отцу, и Сашка бросается к отцу, и трогает его крепкую толстую руку, и видит распоротый живот и такой же, как у быка, красный, угасающий глаз… И кажется, эта смерть длится вечно…
(«Тр-ррр!»)
Цвет. Настоящее: Надя и Сашка идут вдоль края хоздвора через раскоп туда, к ивам…
– Раньше мы рыбу ловили, сынок, а как рыбы не стало, на рыбзаводе работали, а как завод они себе забрали, самосильно занялись скотиной, и вот уж сколько лет? Считай, тридцать?
– Мама, а что за ямы это?
– А это ученые люди роют. Говорят, древний был город… Хазары… Итиль.
– Смотри, там мертвый человек, поджавшись, лежит?
– Так схоронили, вот и лежит.
– И папка так лежит?
– Не-е, папка прямо положен. Он же во, здоровый какой был – папка твой…
– Он раньше рыбу ловил?
– Ловил… Рыбак был знатный… Первейший рыбак…
Детский взгляд смотрит на ямы и край раскопа: выложенные по краю обломки керамики и целые сосуды, наконечники стрел, соржавевшие звенья кольчуги…
– Здесь город был, а мы не знали, все в прятки играли с тобой…
– Играли, играли…
Они уходят от раскопа древнего города в тень ив. Там осторожно прячется вода: речка. Это маленькая речка, из детства, и, конечно, с нею связаны какие-то самые первые воспоминания, и мальчик смотрит на нее, как зачарованный, и видит все как-то странно: вот будто из цветного стекла стрекоза над водой на травинке, крылья в мелких перепонках, блестят. Бочажок воды, пук осоки. Капля воды. Все это резко-резко он видит. По красным пескам вдали человек проходит, пыля босыми ногами, измеряет площадь городища. Девушки появляются сбоку, видно, с обеда вернулись, спускаются в раскоп, берут инструменты…
И вдруг где-то громкий-прегромкий звук раздается: др-др-др!!!! – со страшным треском лопается в небе несколько выхлопных выстрелов какого-то допотопного мотора.
Мальчик слушает.
– Дядя Коля Покусаев?
– Да жив твой Коля Покусаев! Хошь к нему сходить?
Идут, ивы гуще, трава…
Ров, заросший коноплей и другой высокой травой: внизу, во рву, зеленая вода.
Вытоптанная коровами площадка. Постройка: стены из самана, сверху тростник. Под тростником прячутся от солнца и яростных мух желтые коровы…
Др-др-др!!! – опять что-то рвется с треском, и тут мальчик видит наконец под ивами странный двигатель и возле него человека, только что завершившего яростную операцию по его запусканию. Двигатель – древний, каких уж не бывает – однотактный «Болиндер» – качает воду из Сомовки в ров рыбзавода, где живут осетры.
– Ну, здравствуй, дядь Коль, – говорит Надя. – Как живется при новых-то хозяевах?
– А хорошо, – отвечает дядя Коля убедительно. – Дом мне мой оставили, коров тоже… – Гладит Сашку по голове. – Твой, что ль, вырос? Чужие-то не заметишь, растут… Из телки пока ще корова вырастет – одного сена сожрет…
Руки у него старые, но могучие, как корни, крестьянские руки…
– Чайку небось хотите?
Соглашаются.
Он приоткрывает дверь в крошечную (под одну кровать и тумбочку) саманную хижину свою. Правда, печурка у входа. Подбрасывает кизяки в огонь, возится с черным чайником.
– Сейчас, сейчас…
– Что ж, один все? – спрашивает Надя.
– А с кем-то мне быть? – резонно отвечает дядя Коля. – Бабка у дочки в городе – с внуком, ну а я… Если уж снегом заметет – тогда…
А пока – вроде к вам дохаживал…
Древнее радио на стене передает какие-то кажущиеся нереальными здесь новости… Чай жидкий, зеленый. Черный чайник, весь в копоти от кизяка.
Саша замечает приколотую ржавой иглой над кроватью бабочку. И несколько осколков фарфора с дивным рисунком на облезлом подоконнике открытого окна…
– Благодарствуем, дядь Коль, здоровья!
Проходят мимо загона, одна корова тянется, хлеба просит. Рыжая. Дальше идут. То черные плавунцы по воде шарятся (Ч/Б), то опять трава цветом, переливами пойдет, то опять сом (Ч/Б) на леске бьется – словно выуженный из давнего-давнего прошлого…
- К развалинам Чевенгура - Василий Голованов - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Удивительная жизнь и приключения песика Туре. Книга вторая. «Стая» - Шон Горн - Современная проза
- Другие голоса, другие комнаты. Летний круиз - Капоте Трумен - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Сват из Перигора - Джулия Стюарт - Современная проза
- 17 м/с - Аглая Дюрсо - Современная проза
- Спустя десять счастливых лет - Элис Петерсон - Современная проза
- Чёртово дерево - Ежи Косински - Современная проза