Форма входа
Читем онлайн Чешежопица. Очерки тюремных нравов - Вячеслав Майер
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
На следующий день поклонник ошеломил и потряс нашу даму: небрежно повесил на ее руку запястье индийской работы, галантно пристегнул и, представляете, без намека. От этого москвичке стало не по себе. За такую ювелирную прелесть она бы, ох, непременно отдалась. Ясно, он в нее втюрился. Что-то еще преподнесет? Вечер настал и на шее засветились бусы из настоящего янтаря, не прессованного, а естественного, в некоторых бусинках виднелись застывшие букашки-мурашки. Красота, да какая! И она в первый раз чмокнула кавалера в обветренную щеку и привалилась к гибкому стану. В своем счастье-радости она не побрезговала подружкой, и ей поведала о своих успехах. Та вздохнула. Не из зависти, а ввиду измены мужу, человеку, как ей показалось, хорошему и доброму.
В назначенное рандеву молодой красавец был не один, а с другом. Они познакомились, стали любоваться горами. Предложили покататься и сели в авто, к ним подошел третий, попросил подвезти. У нее спросили разрешения — вот какая галантность! И она, млея от нее, разрешила. Машина покатилась, незаметно на ее руки надели браслеты уже английской работы, а на головку с прической-перманент опустилась чадра тегеранского производства. Кричать было бесполезно. Ее внесли в один из домов, сняли украшения, раздели и стали тешиться: мучить, насиловать, обсасывать и прижигать; она не помнит ни ночей, ни дней, даже как золотые коронки сняли горячими ложками, прижгли и десны и губы. Она к этому времени перестала уже ощущать боль. Сознание твердило: конец, конец, конец. И он, казалось, наступил — на нее, лежащую поперек дивана, набросили старую фуфайку и по этому сигналу лежащий на ковре пес, вскочил, бросился на нее и по псиному отодрал, вызвав хохот компании.
Она не помнит, во что потом ее рядили и затягивали. Очнулась в парке утром, обмотанная свиными кишками и затянутая в целлофан мешка. Ее по дурному запаху обнаружил дворник, думал, что подбросили падаль. Внесли в санаторий, врачи осмотрели: жива, будет жить. Продезинфицировали, обработали уколами и порошками и положили к соседке, которая взялась за ней ухаживать. Одыбавшись, она поведала ей о своих злоключениях. Тут и муж возвратился из Туркмении. Очень удивился эффективности отдыха: постарению и похудению, а также беззубию супруги. Подумал: так, наверное, надо, даже полезно. Похудеть не мешает, особенно в нашей бурно клокочущей московской жизни… С соседкой она прощалась и обнималась, как с лучшей подругой жизни…
СУИЦИД: ПРОТЕСТ И БЕЗЫСХОДНОСТЬ
На каком-то этапе лагерного срока у человека возникает сопротивление режиму, самой жизни. Жизнь, она при тебе, но как бы отстраняется, отчуждается, становится смешной и противной. Тогда человек, как Незнакомец у Альбера Камю, убивает себя. Наступает неустойчивое равновесие между желаниями жить и не жить. Малейший сигнал может быть толчком: окрик завхоза, замечание прапора при входе в столовую, что не помыл хлорной водой руки, шмон, подъем, отбой. Вы входите в ауру, в собственное безмолвие, в нирвану перед смертью. Все становится ясно: надо уходить из жизни. Руки сами вяжут петлю, они не трясутся, петля смазывается маслом, маргарином. Вспоминаются счастливые лица повешенных, стихи Франсуа Вийона.
Я Франсуа, чему не рад.Увы, ждет смерть злодея.А сколько весит этот зад,Узнает скоро шея.
Это еще жизнь и уже не жизнь. Протест. Пусть посмотрят, как будет валяться голова моя, и тонкая проволока натягивается на шею. Проволока или веревка могут висеть на шее как крест, до толчка. Человек ушел из жизни, считайте, что он победил жизнь. А смерть торжествует в зоне, когда его возвращают к жизни.
Эмиль Дюркгейм написал большой трактат о самоубийцах. Он вывел зависимость самоухода из жизни от погоды, жизненных установок, болезней, возраста. Философ писал еще до начала нашего века, ведь наш век начался не в 1900 году, а в 1914-м. Век не обязательно сотня лет. Некоторые года нашего века стоят тысячи прошлых и они всей тяжестью ложатся на маленького человека. Двадцатый век — это век очумелых толп, шагистики и шеренг, погромов и вакханалий, колючих объятий многокилометровых заборов, утонченного рабства, научного обмана, пулеметных очередей и всепроникающего стронция. Век складирования трупов, как поленьев, в жутком безмолвии сибирских зим. И, если человек в этом веке рвался умереть, то он слишком любил жизнь, он еще оставался Человеком.
Разве не хочет человек жить, если вешается на проволоке локалок, бросается на виду охраны в запретку, поджигает целлофан и дышит его гарью, пьет ртуть и всякие нитролаки? Он разумно присоединяет себя к большинству, чтобы напомнить, закричать живущим.
«Я все же человек, а не чучело!»
Руки советских зэков покрывает шпальная решетка шрамов — от вскрытий вен. В строгих, тюремных режимах режут стеклом, гвоздями, заточками, мойкой (бритвочками), в иступлении рвут вены зубами — хлещет бордово-красная жидкость. Ныне почти всех вскрывающих спасают. Никто из них толком и не объяснит, почему и зачем вскрывал вены. Выгода-то какая? Врачи вену зашьют и снова бедолагу бросят в ту же камеру. Когда в прошлом целые камеры воров в законе вскрывали себе вены, так что пол сплошь становился пузырчато-красным от бега по нему и фырканья тюремных крыс, многие гибли от потери крови. В основе протеста лежало игнорирование воровского кодекса администрацией. Воры уважали администрацию и требовали такого же отношения к себе. В 1948 году целый вагон воров отказался заходить в Черногорскую зону в Хакассии. Зона была сучья и это оскорбило воров. Начальник конвоя применил силу — приказал всех при сорокоградусном морозе облить водой из пожарных машин, но все равно ни один не пошел, все стали Карбышевыми.
Равиль Муратов, вор-рецидивист с шестнадцатилетним стажем отсидки, рассуждает: «Когда я вскрываю вены, я отдыхаю, я ложусь, мне становится так хорошо и свободно, словно сбросил с себя огромный груз». Вешаются на чем попало, обливаются бензином и сгорают, подставляют руки-ноги под прессы и пилы множество зэков. Это порывы к жизни, поиски выхода из затхлости и преснятины лагерного режима. Часто мостырятся молодые зэки, питомцы детских домов и неполных, разведенных семей. Дети, которые никогда не видели человеческой ласки, у них не было дедушек и бабушек, отцов в прямом понимании этого слова, с ними никто никогда не разговаривал, их не целовали, не носили в детстве на руках. Как назвать это явление, когда они воспринимают тюремную администрацию, черствый медперсонал, давно забывший клятву Гиппократа, как матерей и отцов, которые их якобы могут пожалеть. Перевод в больницу ими воспринимается как жалость, как материнская забота. Они для этого глотают иголки, пружины, ложки, наборы домино, прошивают свое тело проволокой, втыкают ржавые гвозди в легкие, вдыхают сахарную пудру и растертый в пыль целлофан пакетов, выдавливают пасту из шариковых ручек, соскабливают слизь с зубов и втирают все это в порезы. Опухают руки, ноги, начинается заражение крови, гангрена, гниют кости, предстоит ампутация. Надо так трансформировать жизнь зоной, что ампутация воспринимается, как забота о больном. Дефицит товаров и услуг экономисты научились подсчитывать, но еще ни один психолог и социолог не вычислил вес, объем и размеры дефицита добра в заэкспериментированной марксизмом-ленинизмом стране. Встают волосы дыбом, когда видишь в скульптурах Эрьзи четырнадцатилетних пацанов в арестантской серой форме. Их вина, определением которой занимаются тысячи специалистов, чаще всего в детском озорстве и любопытстве. Вот Женя Шайдуров, уголовник, ему только что исполнилось восемнадцать лет, сидит уже два года, маленький, как все сибирские татарчата. Но его уже отчешежопили, он уже вскрывал вены, живет пидором и думает, что сказки — это явь. В них ходят чудные Дюймовочки и миниатюрные короли. Он совершил гнусное преступление, за которое получил пять лет лагерей. Жил в колхозе с мамой, папа спился и замерз. С тринадцати лет Женя стал водить трактора, пас коров, косил сено, собирал ягоду и отгонял мух от лежащих по пьянке на навозе скотников. Мухи облепляли ноздри, рот, уши, а он отгонял их от дядей Коль, Вань, которые спали в кровати его мамы. Однажды (любимое слово сказочников) он на тракторе, оставленном в поле, подъехал с такими же, как он сорванцами к магазину. Им хотелось сладостей и было несколько рублей мелочью в карманах. Магазин был закрыт, они постояли, раздумывая, а один из пацанов вставил гвоздь в замочную скважину и замок открылся. Вошли, насыпали кулек конфет, взяли бутылку портвейна и свои деньжонки высыпали на весы. Закрыли дверь, уехали в лес, выпили. Здесь же их и арестовали (групповое хищение с проникновением-взломом!!!). Приписали многое из того, чего и не было. Ребята ничего не могли возразить, их запугивали, избивали. В камере Женю сразу же посадили на хрящ любви. Он говорит: «Сам я виноват, фуфло в карты проиграл». Из Толмачевской зоны решил убежать — в кузове машины завернулся в брезент. Охранники заметили уже за зоной неполадки в свертке. Поймали, суд добавил год за побег. Отныне он побегушник, будет проверяться трижды ночью: прапорщики будут освещать его лицо фонариком и поднимать застиранное одеяло над щуплым тельцем. Он будет носить красную полоску под фамилией на всех видах верхней одежды, будет стоять сбоку в пятерке среди чертей и педерастов при просчетах. Ему не положены ночные наряды, УДО — условно-досрочное освобождение, «химия» и расконвой, он отбудет свой срок от звонка до звонка.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Чешежопица. Очерки тюремных нравов - Вячеслав Майер бесплатно.
Похожие на Чешежопица. Очерки тюремных нравов - Вячеслав Майер книги
- Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1 - Балинт Мадлович - Прочая документальная литература / Политика / Науки: разное
- Вячеслав Мосунов Битва за Синявинские высоты. Мгинская дуга 1941-1942 гг. - Вячеслав Мосунов - Прочая документальная литература
- Секреты самураев. Боевые искусства феодальной Японии - Оскар Ратти - Прочая документальная литература
- Накануне 23 августа 1939 года - Арсен Мартиросян - Прочая документальная литература
- Сталинградская битва. Тайный фронт маршала Сталина - Вячеслав Меньшиков - Прочая документальная литература
- Жизнь вопреки - Олег Максимович Попцов - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература
- Хроника одного путешествия или повесть о первом луноходе - Владимир Губарев - Прочая документальная литература
- На заре красного террора. ВЧК – Бутырки – Орловский централ - Григорий Яковлевич Аронсон - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература
- ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ - Михаил Бойков - Прочая документальная литература
- Изобретение прав человека: история - Хант Линн - Прочая документальная литература
