следует по делу!
– Ладно, брат!
Гру-у-сть хотела разогнать —
доносилось с базара, но уже несколько ближе.
Резкий звон колокола на пристани и барабан на площадке, перед казармами местного батальона звали «на работу».
Дневная жара начала спадать.
VIII. Улики накопляются
Когда солнце село, к северной заставе Большого форта подъехала довольно оригинальная кавалькада. Впереди всех ехал Иван Демьянович Катушкин, верхом на иноходце своего приятеля, одного из старшин аула Бугат-тысай; всадник был, видимо, измучен, запылен с ног до головы и почти качался в седле от усталости. За ним рысил высокий, тощий киргиз, вооруженный длинной пикой и каким-то допотопным огнестрельным оружием. Два ободранных, почти голых киргиза, тоже верхом, вели между своими лошадьми третьего пешего, руки которого были привязаны к задним седельным лукам; босые ноги пленника были покрыты кровью и грязью, колени ссажены и стерты почти до костей: видно было, что несчастный несколько раз падал от изнеможения, а так как привязанные у седел руки не давали ему упасть на землю, то ему приходилось тащиться волоком на коленях, пока всадники не останавливались и не поднимали его ударами нагаек. Сзади всех еще ехала группа вооруженных киргизов, и вели двух лошадей, оседланных по-походному… Свободно болтающиеся по бокам седел вьючные мешки, коржуны, были пусты, размотавшийся аркан тащился по земле… Обе лошади были сплошь покрыты пылью, обратившеюся в грязь там, где ремни седловки натирали мыльную пену… Трудно было распознать масть лошадей, разве только очень опытный глаз мог определить, что обе были чисто вороные, без всяких отметин.
Когда Иван Демьянович въехал в ворота Большого форта, почти никого не было на опустелых улицах. Эта часть больше торговая, тут все были временные навесы и ятки для товара1, убираемого на ночь, и потому, кроме двух-трех туземцев-сторожей, дремавших вдоль забора, где осталось еще немного нестоптанной, свежей травки, и не было так пыльно, как посреди улицы и площади, Иван Демьянович не заметил никого, как ни приглядывался направо и налево.
Если бы не было так темно, то он, пожалуй, заметил бы в окно разломанной сакли худощавое женское лицо, выглянувшее на мгновение и спрятавшееся снова так же быстро, как и показалось, – заметил бы, пожалуй, и всю женщину, промелькнувшую в светлом промежутке между саклей и углом хлебного лабаза… Если б он потом обернулся, то, наверное, увидел бы, как эта женщина перебежала улицу позади кавалькады; но он ничего этого не видел, а прямо направился к светлым четырехугольникам комендантских окон, периодически заслоняемых тенью шагающего взад и вперед линейца часового.
Через полчаса Иван Демьянович сидел уже у коменданта за ломберным столом, на этот раз раскрытым вовсе не для карт. Сам хозяин ходил по комнате и пыхтел из длинного черешневого чубука; доктор полулежал на диване; адъютант сидел на стуле у дверей и, с позволения начальства, крутил папиросу. Супруга коменданта, бойкая старушка, находилась в соседней комнате и, упершись лбом в медную планку замочной доски, внимательно наблюдала за всем, что ей было видно в замочную скважину.
– Я сам согласен с предположением господина Катушкина, что тут совсем не обыкновенный случай простого грабежа, – тут, очевидно, другие цели! – произнес доктор.
– Не предположение это мое, – прервал его Иван Демьянович. – Какое тут, помилуйте, Бога ради, предположение! А просто так оно и есть!
– Ну, понятно! – пыхнул комендант.
– Я по следу добрался до Кара-таш. Вы бывали там?
– Не случалось!
– Весь берег плоский, кроме только этого места; здесь же камень чистый, над водой стоит кручей, и глубина тут, я вам доложу, страсть. Опять же илом все затягивает. Как туда их затащило?
– Так, вы говорите, следы привели вас к самому Кара-таш?..
Доктор поднялся с дивана, подошел к стене, где была развешена местная карта, и начал по ней водить пальцем.
– К самому. Машины и все громоздкое было свалено туда. Это верно! Куда им было тащить их?!
– Здесь! – произнес доктор. – Дайте-ка, родной, свечку – темновато!
– Если бы это простой грабеж, ну, забрали бы бакалею, красный товар2, скотину бы увели, а то на кой им черт? Паровик бы и все машины остались бы на месте, и потеря была бы не Бог весть какая!
– Однако… – пожал плечами комендант и тоже начал рассматривать карту.
– Это-то Кара-таш? – пригнулся он к самой бумаге, так что чуть не дотронулся до листа носом. – А, вон оно что… тс… так!
Небольшая звездочка, начерченная на карте, приняла для него теперь особенное значение; он ее рассматривал с таким вниманием, что невольно думалось, не отыскивает ли он там следов погибшего паровика и дорогих машин разграбленного каравана?
– Далее, позвольте вам доложить, по расспросам киргизов оказалось, что в разных пунктах видели человека весьма подозрительного виду-с, на вороных лошадях, тех самых, что, изволили видеть, я привел с собой!
– Хорошие лошади!
– Таперича этот, человек, – не тот значит, а Мосол-киргиз, что работником состоял у Ефима Мякенькаго; мы его поймали в кочевьях, и очень он мне подозрителен показался!
– Вы ему уши обрезали? – заметил доктор.
– Нельзя же, маленько попытали его, иначе нешто от них чего допросишься? Опять же только одно ухо!
– Что же он показывает?
– А то, что состоял с ними в заговоре и, хотя положительно не знает, кто такой этот был, что на вороных лошадях, однако в лицо узнать может!
Доктор стал шептать что-то на ухо коменданту.
– Почему ж не заарестовать? – ответил тот уже вслух.
– Человек, о котором я вам писал…
Катушкин встал; на лице его мелькнуло какое-то выражение таинственности, даже голос его стал тише, доходя почти до полушепота.
– Это насчет задержания-то? – остановился посреди комнаты комендант.
Иван Демьянович вздрогнул и боязливо оглянулся.
– Так точно-с. Он теперь здесь! – произнес он еще тише, как бы намекая этим коменданту на необходимость понизить голос, когда речь коснулась этого предмета.
– Ага! – обернулся доктор, все еще рассматривавший карту.
– Ну-с…
Комендант пальцем подманил вестового, взглянувшего было в дверь, и, Бог весть по каким соображениям, также шепотом произнес:
– Трубку набей и раскури!
– Негде ему быть, окромя как здесь. Выехать он еще не успел. Пароход еще не отходил, на станции тоже надо прописаться – когда успеть? Я его проследил до почтовой станции Алты-кудук, откуда он поехал уже на почтовых, сменных, своих же лошадей бросил он в табун Ибрагим-бея. Мы нагнали вскорости, потому кони еще были горячие. Я их забрал из табуна…
– На почтовых… – соображал про себя доктор.
– Только теперь, надо полагать, этот человек совсем в другой одеже!
– Пожалуй, из черного рыжим сделался! –
