Что за радость такая?! Сейчас еще оперу запоет...
— А зачем вы их на Сариху везете? — перебил Белов.
— Обустраивать спецпоселение, рыбацкую факторию будут строить.
— Но там уже снег лежит...
— Вы, товарищ капитан, о них не беспокойтесь. Вы их еще не знаете, узнаете, по-другому заговорите! А мне с ними жить! Строить жилье и ловить рыбу — у нас план! И дисциплина мне сейчас нужна, потом поздно будет!
В трюме раздались аплодисменты. Потом тот же голос запел снова. Турайкин решительно направился на вверенную ему баржу. Все это было бы похоже на глупую комедию, а Турайкин на плохого клоуна, если бы не живые люди, сидящие в грязном трюме.
Ночью Николь рассказывала Белову об аресте Нины Степановны. Раздевалась, иногда замирала надолго и рассказывала... Кокша, увидев направленный на нее автомат бойца, ничему не удивилась, вытерла руки о фартук и подставила под наручники.
— Она ничего не сказала? — спросил Сан Саныч.
— Нет, сунула хлеб в вещмешок и пошла. — Николь спустила один чулок и замерла. — Не взглянула ни на кого, даже со мной не попрощалась! Я думала, мы с ней подруги... — Николь юркнула к стенке и прижалась к Сан Санычу. От нее пахло посудой, которую она только что мыла.
— На кухне справляешься?
— Справляюсь, ребята теперь кубрик сами убирают, Егор сегодня картошку чистил... — Она помолчала. — У ссыльных продукты заканчиваются, выдали на месяц, а пока ждали нашего буксира, почти все съели. И не мылись две недели! Этот Никифор Григорьевич такая скотина, командует все время, а ничего не делает! Такой важняк! Ходит со своим дурацким портфелем или руки за спиной. Насмотрелся в лагере! Он же сам сидел недавно, а специками их зовет... дурак, и все! Я ему сковородой по башке дам, он все время на кухню лезет.
— А кто у них поет?
— Герберт, он инженер, такой славный... — Николь захихикала.
— Ты что?
— Я спускаюсь сегодня, а Герберт давит вшей и тихо поет «Я встретил вас...». Знаешь, такой красивый романс на стихи Пушкина. Щелкает вшами в портках и поет!
Сан Саныч улыбался на слово «важняк», вообще на то, что она, такая тонкая и нежная, так хорошо изъясняется по-русски, столько всего знает и ловко вставляет лагерные словечки, а то и мат... Он улыбался и засыпал, день получился тяжелый, через четыре часа надо было вставать на вахту. Степановна, которая еще вчера была просто хорошей поварихой, которую все любили, сейчас летела куда-то по этапу. Он все время о ней думал, вспоминал, и ему становилось понятно, почему команда звала ее «мама».
Уже на другой день начались хорошие охотничьи места, несколько раз видели оленей, и в тундре, и переплывающих, но Белов не останавливался, арест кокши отбил всякое настроение, да и в трюме баржи было холодно и время от времени плакал ребенок — грудных было двое. Сан Саныч поторапливался, насколько позволяла погода.
Тормозил движение Турайкин. Вообще вел себя странно — сначала сутки продержал всех в Казанцево и Карауле, потом двое суток в Воронцово. Уходил, глупо помахивая портфелем, приводил коменданта, объяснял что-то, показывая на баржу. Ссыльных на берег не выпускал, выставлял караульного, и люди бродили по палубе, с тоской посматривая на поселок.
В Воронцово — они стояли вторые сутки, дело шло к вечеру — Белов не выдержал и отправился его искать. Нашел в жарко натопленной избе председателя колхоза. Турайкин, отирая пот, пил чай. Самогонка и закуска стояли на столе. Сан Саныч вскипел, а сопровождающий как ни в чем не бывало оделся, взял приготовленную для него копченую рыбу и вышел вслед за Беловым.
— Куда торопитесь, Александр Александрович, все равно ждать ответа. Связь будет, — он посмотрел на часы, — через сорок минут. Я действую по инструкциям, выданным мне в управлении госбезопасности Дудинки, у меня специков семьдесят человек! Ответственность! — Турайкин был благодушен, от него крепко пахло сивухой.
— В трюме, где сидят ваши ссыльные, очень холодно, Никифор Григорьевич! Там половина больные уже! Мы чего здесь ждем?
— Зря вы так, товарищ капитан, я с Дудинкой связываюсь по рации! Они там все понимают, но пока решить не могут!
— Да что решить?
— Этого не могу вам сказать!
— Я вам предлагал, оставайтесь, решайте, мы их отвезем, пусть жилье строят, рыбачат, они уже третий день на пустой баланде сидят. А вы потом с попутным транспортом... Вы что, специально их голодом морите?
— Сами виноваты, у них американская тушенка была и молоко сухое! На целый месяц! А штаны видели на них?! На некоторых! Тоже американские! Вот как их государство обеспечивает, а они все сожрали и теперь голодают! Ничего, у нас вся страна голодала, пока они там под немцами гранманже кушали, пусть и они теперь...
В комендатуре он, видно, тоже здорово надоел, никакого ответа на его радиограмму не пришло, комендант поднялся и попросил их выйти:
— Закрывается комендатура. До утра. Извините, товарищ Белов...
— Ну ничего, завтра так завтра, мне из Дудинки ответ обязательно нужен! — Турайкин как будто рад был, что дело опять откладывается. — Охрану-то не усилите мне, товарищ комендант? Ночь на дворе, а они особо опасные!
Комендант закрыл дверь на замок и ушел, кивнув Белову. Они с Турайкиным пошли на судно. По дороге Сан Саныч вдруг остановился:
— Мы сейчас уходим!
— Никак нельзя... — начал было Турайкин.
— Тогда создаю комиссию и составляю акт, — перебил Белов. — Зафиксируем, что вы пьяный в рабочее время! А людей голодом морите!
Турайкин, видно, не ожидал ничего такого, шел некоторое время молча.
— Хорошо, но если придет положительный ответ, под суд пойдете вы!
— Какой ответ? — не понимал Белов.
— Государственная тайна!
Последним населенным пунктом была Сопочная карга, до нее оставалось тридцать пять километров. Покачивало изрядно, и шли совсем медленно. Стемнело. Певец Герберт выбрался на пустую палубу, встал за ящиками, слушая сложные звуки шумящей вдоль борта ночной воды. На небе было немного звезд, он задрал голову и нечаянно попал рукой в... муку. Рядом с ним стоял раскрытый куль муки. Герберт замер, соображая, почему он раскрыт, даже в ночи был виден манящий белый цвет. Герберт еще немного подумал и стал быстро наполнять карман. Когда тот тяжело разбух, певец, воровато оглядевшись, на трясущихся ногах направился в сторону трюма. Уже представлял, как заварят болтушку...
