страстно, но она отодвинула его кулачками, насупилась, затем вдруг улыбнулась ласково:
– А мне вот ты полюбился. Хоть и лукав вельми.
Потом княжна стала перечислять его прежние прегрешения. Володислав не дал договорить, прервав её слова новым поцелуем.
И больше не было ничего. Он проводил её потайным ходом, пришёл домой, ответив на назойливые вопросы Звонимиры, что задержался во дворце на службе. Кажется, Звонимира начала что-то подозревать. Может, это вспугнуло Болеславу?
Кормилитич мучился в догадках. Нынешнее громкое веселье раздражало его. Незаметно он встал из-за стола и, оттолкнув одного из не в меру разошедшихся боярчат, укрылся за массивным столпом. Прислонившись к нему спиной, Володислав мог видеть издали стол, за которым сидела рядом с Радмилой, Порфиньей и Звонимирой Болеслава. Женщины вели оживлённую беседу, улыбки не сходили с их уст. Вот после очередной скоморошьей шутки Болеслава, запрокинув лебяжью шею, от души расхохоталась, захлопала в ладоши.
«Ей всё одно! Просто хочет меня использовать! Прав был Ефимыч! Хитрая баба! Хитрая и умная!» – думал Володислав.
Что испытывал он сейчас? Злость, разочарование, смятение? Все эти чувства, перемешавшись, царили в его израненной душе. Да, он хотел возвыситься, стать богатым, знаменитым, иметь власть, но она – она должна была быть с ним рядом! Ради неё от многого мог он отказаться. Неужели она не уразумела этого?! Не поняла, что не только честолюбие движет им, его порывами, и что плутни свои творил он, чтобы, в конце концов, с нею рядом и быть?
Снова сыпались шутки, снова хохотала до слёз княжна, вторила ей смуглянка Порфинья, смеялась осторожно, прикрывая рот, Звонимира. Подымали чары с мёдом Яволод и Ярополк. Не выдержав в конце концов, Володислав выскочил из залы, ринул вниз во двор. Долго стоял возле угла терема, хмуро взирая на вечернее небо. Медленно двигались по нему вечные странницы – тучи, дул слабый ветерок. Отчаяние схлынуло, уступив место тихому презрению и печали. Кажется, эту страницу жизни ему придётся перевернуть. Хотя как знать…
…Многие гости разошлись, в окна заглянула ночь. Стала собираться и Болеслава. Звонимира внезапно, хлопнув себя ладонью по челу, воскликнула:
– Господи! Памяти-то не стало вовсе! У нас же в погребе вино есть красное, из земли франков токмо нынче привезено! Ох, доброе вино! Княжна, гостья дорогая! Сей же часец принести велю, испробуешь! И как же позабыла я!
– Да что ты, боярыня! Извини, пора мне! Вот и супруг мой перебрал опять излиха, еле на ногах стоит! Ни к чему хлопоты твои! Вдругорядь! – стала отказываться Болеслава.
– Полно тебе! Испробуешь, потом пойдёшь. Ну, одну чарку! – принялась уговаривать её Звонимира.
Вторила жене Володислава Порфинья.
– Воистину, такого не пивала ты доселе, верно. Вельми вкусное вино.
– Ну, еже токмо чарку одну, – согласилась наконец княжна.
Покрытое густым слоем белил лицо Звонимиры просияло. Она вышла отдать распоряжения и вскоре воротилась, решительно взяв из рук челядинца небольшой бочонок, уже заранее откупоренный.
– Раззявы! Бестолочи! – напустилась она на слуг. – Еле шевелитесь! Верно, напилися тамо, на поварне да в людской!
Боярыня сама разлила хмельной напиток по чарам. Рубином отливало прекрасное франкское вино, притягивало взоры, так и хотелось его пригубить.
Женщины сомкнули чары, дружно опорожнили их, запивая водой.
– Экое славное вино! Вкус такой мягкий, приятный, – сказала Порфинья.
– Воистину, – подтвердила Звонимира.
– А мне показалось – горькое оно. – Болеслава удивлённо передёрнула плечами. – Ну, спасибо, хозяева дорогие! Как говорится, пора честь знать.
Она решительно поднялась из-за стола.
Гридни уже увели под руки пьяного, громко горланящего срамные песни княжича Владимира. Болеслава забралась вослед ему в возок. Она не заметила стоящего под деревом Володислава, провожающего её долгим, полным тоски взглядом.
…Володислав воротился в женин терем, на ласки необычно весёлой Звонимиры не ответил, сказал, что сильно устал. Ночь он провёл почти без сна, беспокойно ворочаясь. Когда же наконец заснул, разбудил его какой-то непонятный шум под окнами. Оказалось, уже наступил день, по-осеннему тусклый, хотя и вырывалось из-за туч и светило неяркое печальное солнышко.
– Что там? – Володислав со странным чувством тревоги выбежал в сени.
Знакомый молодой княжеский гридень спешил ему навстречу.
– Беда, боярин! Княжна Болеслава сей нощью померла!
Словно стрелой пронзила Кормилитича злая весть. Пошатнувшись, он едва не упал.
– Что молвил ты?.. Повтори, – потребовал он тихим, срывающимся голосом.
…Возле покоев княжны собралась толпа притихших, ошарашенных бояр, большинство из которых вчера веселились на пиру. В палате мерцали лампады, монахини в чёрных одеждах читали молитву. Князь Ярослав, скорбно потупившись, стоял тут же. Рядом с ним в беззвучном плаче, уронив голову на мужнино плечо, содрогалась княгиня. Владимир сидел на лавке, весь опухший от пьянства и, кажется, просто мирно подрёмывал.
«Вот свинья!» – Володислав в эти мгновения готов был его убить.
Самого Кормилитича то грызло отчаяние, то вдруг становилось на душе у него уныло и пусто, то хотелось бежать отсюда, броситься куда-нибудь в тёмное место, на сеновал, зарыться лицом в колючее сено и разрыдаться от горя.
Болеслава лежала в гробу с бледным, восковым лицом. Вроде она, а как будто и не она вовсе. Не верилось Кормилитичу, не укладывалось у него в голове никак – вот накануне ещё так весело смеялась, хохотала от души, а теперь…
Нет, более быть здесь и смотреть на это мёртвое лицо он не мог. Тихо вышел Володислав из покоя, спустился со ступеней винтовой лестницы, шатаясь, побрёл мимо двора, вдоль ограды и через улицу к себе домой.
Звонимира встретила его исполненной презрения усмешкой.
– Ну что, проводил любезную свою? – спросила она.
– Что молвишь? – не понял сразу Кормилитич.
Только глянув на хищную улыбку жены, заподозрил он неладное.
– Подойди-ка, поглянь сюда, – подозвала его Звонимира к столу.
Она протянула мужу пергаментный свиток.
– Противень[252] грамоты, – объяснила с той же полной презрения усмешкой боярыня. – Завещаю я сёла и деревни свои монастырю Святого Иоанна Крестителя. Вот подпись моя, вот печати.
– Ты чего? Зачем?
– А затем, чтоб берёг ты меня, дорогой муженёк, и хранил, яко зеницу ока. Я ведь добрая. Могу грамотку-то сию и переписать на тебя. Еже пойму, что ты мя любишь, жалеешь, спишь со мною, заботу обо мне, сирой, имеешь.
– А я разве повод какой дал? Не любил тебя?
– Нет, Володислав! – закачались, заблестели в ушах рубиновые серьги. – Ты её любил!
– Полно тебе! Загадками говоришь!
– Не морочь голову! Будто не догадался! Так вот знай: я её на тот свет спровадила! Яд в вино франкское положила давеча на пиру!
– Чего?! Ах ты, дрянь! – Володислав замахнулся на неё было, но опустил руку, обмяк, обхватил руками голову. Он бессильно повалился
