служил Руси Червонной… Каждодневно упражнялся я в суде и в управлении… Должен был нуждающимся помогать, обидимых оборонять, виновных смирять и наказывать, чтобы большее зло от бесстрашия не возросло… И от клеветников вернейших мне старался я охранять, чтоб никого невинно не оболгали и недостойного не выхваляли. Ибо от всего этого немалый государству вред случается… Войско устраивал я так, чтобы земля и подданные все в безопасности от неприятелей были… Но ратных так содержать старался, чтобы, в мире будучи, должностей своих не забывали и обид никому не чинили… Старался я также, чтобы всякий человек мог хлеб иметь. Или службою, или торговлей, или ремеслом и работой. Подати распределял, чтобы дающие без плача и стенания их приносили и чтобы не оскудевали дома их… Смутителей и наветников не слушал я, клеветников же тайно, наедине обличал, запрещал впредь наушничать и многим многое прощал…
Трудно давались слова, едва сдерживал Ярослав готовые вырваться из груди стоны, одолевал разливающуюся по телу жгучую боль.
Продолжил, чуть передохнув:
– Но я как человек многие пороки имел и часто не мог с желаниями своими справиться. Бог же, как сердцевидец, ведает, чего я желал, но из-за слабости своей не исполнил. У вас же всех прошу я прощения, если кого обидел… Ибо нет мне времени каждого из вас удоволить… Однако, если кто на меня жалобу имеет, объявите. Может, смогу что сделать…
Молча выслушали князя собравшиеся в горнице. Тесно, жарко было в ней от множества людей. Кланяясь, выходили один за другим бояре, посадники, священники. Понимали они, что видят князя своего в последний раз…
Три дня вслед за тем, созывая народ на сени, Ярослав судил и рядил, хотя перед глазами всё плыло, видел он, как в тумане, а боль не отпускала, стискивала, мучила слабую плоть.
Наступил последний день сентября. Встать с постели Ярослав более не смог. Лежал, глядел с тоской в белый потолок, чуял: всё! Окончена земная жизнь.
Позвал княгиню, обоих сыновей, ближних бояр, епископа Стефана.
Объявил, не в силах поднять голову с подушек:
– Оставляю княжение галицкое молодшему сыну своему – Олегу, как наиболее достойному. Владимиру завещаю Перемышль. И в том, чтобы Галича Владимиру под Олегом не искать, целуйте крест святой. И ты, Владимир, целуй, и вы, бояре.
К золотому кресту в руках Стефана покорно приложились устами Владимир и все бояре: и Семьюнко, и Филипп Молибогич, и Щепановичи, и Гарбузовичи, и Кормилитичи, и многие иные. Не было среди них боярина Володислава, сослался он на то, что нездоров. Отговорка казалась подозрительной, но не до него было в эти часы.
Бояре ушли, покинули покой сыновья. Одна Анастасия Ярославна осталась сидеть у ложа умирающего супруга. Ей Осмомысл сказал так:
– Не неволю тебя. Хочешь – иди в монастырь. Хочешь – в миру оставайся. И лучше, чтоб осталась ты в миру. Вон какая – молодая, красивая. Вдругорядь замуж пойдёшь. Совет дам тебе на прощанье. Как похороните меня, отъезжай в Польшу, в Калиш, к зятю и дочери нашей. Так спокойнее будет. Чует сердце моё – лихая ждёт Галицкую землю година. Не исполнят бояре клятвы… А сейчас попа мне позови… Собороваться буду…
Княгиня, глотая слёзы и едва удерживая рыдания, поспешила исполнить мужнюю просьбу.
Уже после, в переходе, она закрыла руками лицо и разрыдалась от лютого горя.
…Князь Галицкий Ярослав Осмомысл скончался в день 1 октября. В большинстве летописей смерть его отнесена к 1187 году от Рождества Христова, у В. Н. Татищева же в «Российской истории» стоит иная дата – 1188 год.
Словами из этого великого труда и закончим мы повествование о князе Ярославе Осмомысле.
«Сей князь был честен и славен во всех землях. Сам на войну не ходил, но войска свои посылал в помощь другим, как, например, венграм, полякам и русским князям с воеводами. Со всеми князями жил в любви и совете, более прилежал об устроении земли, и потому всем соседям был страшен. Никто не смел на него нападать, так как воеводы, непрестанно грекам, венграм и чехам помогая, искусны в воинстве и храбры в битве были. Земля же его во всём изобиловала, процветала и множилась в людях, так как учёные хитрецы и ремесленники от всех стран к нему приходили и грады населяли… По Дунаю грады укрепил, купцами населил, торгующими через море к грекам и ремёсла устрояющим от своего имения помогал. Он щедр был, милостив и правосуден, того ради множество иноземцев служило ему. Научен был языкам, многие книги читал, в церковном обряде многое исправлял… зловерия искоренял, а мудрости и правой вере наставлял и учить понуждал».
Каменный саркофаг с телом Ярослава поместили в галицком соборе Успения Богородицы, который он, как писали в летописях, «сам созда».
Саркофаг сей с останками покойного сохранился до наших дней.
Глава 104
Бояре собрались на совет в доме Филиппа Молибогича. Говорили наперебой, долго и до хрипоты спорили.
Олега побаивались, у многих было рыльце в пушку во время кровавых событий семнадцатилетней давности.
– Мстить измыслит за мать, за родичей своих, – хрипел Иван Щепанович.
Вторили ему громко братья Гарбузовичи, соглашался с прочими и внезапно «выздоровевший» Володислав Кормилитич. Его брат Яволод угрюмо отмалчивался. Не сказали ни слова на совете и Семьюнко с зятем Стефаном.
Промеж бояр расположился седобородый епископ Стефан. Святого отца волновало иное – доходы Церкви. Процветали вверенные ему приходы во многом благодаря подношениям богатых бояр-землевладельцев. То сельцо какое отдадут «на помин души», то рощу липовую с добрыми бортями, то угодья пахотные. Не хотел епископ ссоры с боярами.
– Освободи нас, отче, от роты, – попросил Филипп Молибогич. – Из жалости единой к умирающему князю дали мы её. Чтоб спокойно помер он.
Стефан укоризненно качнул головой в митре.
– Лишь Господь единый может от клятвы освободить. Но молвишь ты верно, боярин. Буду за вас молиться. Господь наш всемилостив есть, за прегрешения прощает.
На том и порешили. На стол отцовый посадили бояре галицкие ошарашенного от нежданно-негаданно свалившегося счастья Владимира. В скором времени они поймут, что совершили горькую ошибку.
Но были среди бояр такие, которые думали иначе.
…В хоромах Семьюнки Изденьевича вечером собралась вся небольшая семья. Боярыня Оксана, седая, с худым, морщинистым лицом, заметно постаревшая за последнее лето, начала первой:
– Лихое измыслили Филипп и иже с ним. Владимир сей – пьяница и ничтожество! Не зря князь Ярослав его не любил!
– Оно так. Да не совсем, – раздумчиво почесав кудлатую голову, возразил ей Семьюнко. – Поглядела б ты на Олега Настасьича. Какой
