Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Апа говорил мне, что Долорес редко спала. Вместо того, чтобы закрыть глаза и парить в невесомости своего аквариума, как я себе это представляла, она предпочла быть первым осьминогом в истории, которому, судя по всему, почти не требовалась фаза глубокого сна. По его словам, она почти всегда что-то делала, даже когда отдыхала. Казалось, ей нравилось плавать, зависать в воде или прятаться среди камней на дне, как будто она играла сама с собой в прятки. Он никогда не видел осьминога с такой предрасположенностью к играм.
– Мы думаем, причиной такого поведения может быть место, где она выросла, – сказал он. – Берингова Воронка – это невероятное место, соединившее в себе мыслимые и немыслимые неблагоприятные условия окружающей среды, но эта особенность привела к рождению и развитию множества существ, подобных Долорес – прекрасных аномалий.
– Что такое «аномалия»? – уточнила я.
– Это все, что отклоняется от ожиданий. То, что не поддается пониманию или логике.
Он заставил меня записать это на карточке и попрактиковаться в правильном написании и произношении слова, как он всегда делал, когда я спрашивала его, что означает то или иное понятие. Он стеснялся своего акцента, того, что люди в первую очередь слышали мягкие «р», «л» и непривычные интонации[13], прежде чем начинали понимать, что он говорит. У него было три ученых степени – бакалавр биологии, магистр экономики и доктор морской биологии – но его никогда не воспринимали так же, как его белых коллег (которые, как он всякий раз подчеркивал, получили худшее образование, чем было у него). «Недостаточно быть таким же хорошим, как они, Арим, – постоянно повторял он. – Нужно быть лучше».
В конце Сикамор-стрит, где мы обычно сворачивали налево, а затем направо, чтобы вернуться домой, Умма внезапно перестроилась в правую полосу, попутно подрезав белый джип и синюю «субару».
– Умма? – позвала я. – Дом в другой стороне.
Но она проигнорировала меня и повернула в противоположном направлении, к шоссе.
Я откинулась на спинку сиденья и наблюдала, как Умма набирает скорость, выруливая на шоссе, словно профессиональный водитель. Обычно она вела себя робко и нерешительно за рулем, но сейчас она вела машину как автогонщик, ускоряясь и сворачивая, пока мы не оказались в потоке автомобилей, который двигался по автостраде номер четыре незадолго до начала ежевечерней пробки.
– Куда мы едем? – спросила я.
– Мне нужно подумать, – отрезала Умма.
В ее глазах поселился странный огонек, она словно была чем-то не на шутку взволнована. Но это волнение, расходившееся от нее волнами, вызывало тошноту; мне казалось, что она балансирует на острие ножа, столкнувшись с чем-то гигантским и давящим, и она боится быть застигнутой врасплох, если хоть немного замедлится. Она перестроилась в левый ряд, тесня серебристый «мерс», пока он не убрался с нашего пути, а затем перегнала его, прямо перед тем, как мы увидели указатели на мост Джорджа Вашингтона.
Мне уже становилось не по себе.
– Умма, мы должны притормозить. Нас сейчас остановят, – попыталась предупредить я.
И действительно, в зеркале заднего вида заплясали красные и синие огоньки, затем мы услышали сердитый вой сирен. Умма пробормотала что-то себе под нос, и в течение нескольких ужасающих секунд мне казалось, что она проигнорирует сирены и будет продолжать жать на газ, а погоня за нами попадет на страницы газет. «МЕСТНАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА ПРЕВЫСИЛА СКОРОСТЬ С РЕБЕНКОМ НА ЗАДНЕМ СИДЕНЬЕ». Я представила себе кричащие заголовки с нашими черно-белыми портретами под ними. Умму посадили бы в тюрьму, а меня отправили в исправительное учреждение, или в сиротский приют, или куда там еще помещают детей матерей, нарушивших закон, и так или иначе во всем этом будет моя вина.
Но Умма в конце концов остановила машину, съехав на обочину. Мы оказались у одной невероятно красивой поляны, поросшей травой и усеянной поздно распускающимися полевыми цветами; их желтые, розовые и пурпурные головки покачивались среди высоких сорняков. Я часто задавалась вопросом, устраивали ли люди когда-нибудь на них пикники и что произойдет, если попытаться это сделать. Меня тянуло к этим маленьким, неправдоподобно тихим островкам зелени, крохотным оазисам тайного одиночества и красоты.
Когда полицейский вышел из машины, Умма опустила солнцезащитный козырек и посмотрела в зеркало, проверяя блеск своей улыбки и стирая немного размазавшуюся помаду с верхней губы. Она откинула волосы с лица как раз в тот момент, когда он постучал в ее окно.
– Права и страховку, – произнес он нараспев, и от его глубокого голоса стекло задрожало.
Я смотрела прямо перед собой, мое лицо горело, когда Умма опустила боковое окно. У меня покалывало затылок, а содержимое желудка извивалось, как будто я проглотила угрей. Я ненавидела попадать в неприятности, привлекать к себе пристальное внимание и краснеть.
– Да, конечно, – сказала Умма, неистовая настойчивость ее прежних движений исчезла, когда она полезла в бардачок и достала из сумочки бумажник. Золотой браслет, который она носила, не снимая, – подарок моей бабушки, – задел мое колено.
– Мэм, срок действия ваших прав истек четыре месяца назад, – протянул полицейский скучающим тоном после того, как пролистал бумаги. У него были щетинистые усы, из-за которых он напомнил мне морского слизняка, которого Апа показывал мне в океанариуме.
– Мой муж обычно вовремя напоминал мне о таких вещах, – произнесла Умма. – Он в отъезде.
Я уставилась на нее. Почему она лгала?
– В отъезде, да? – сказал полицейский, скучающая веселость в его голосе исчезла, уступив место чему-то более мрачному, от чего угри у меня в животе зашипели. Он еще больше наклонился к окну, и в его зеркальных солнечных очках отразились наши крошечные копии. Я знала, что он заметил, как забилась жилка на шее Уммы, обратил внимание на то, какие маленькие у нее руки. Его взгляд вернулся к ее лицу; он пытался прочитать, что она за человек. Я никогда не представляла себе Умму кем-то, кроме своей матери, но теперь, глядя на нее глазами полицейского, я поняла, что она могла бы сойти за гораздо более молодую женщину. Внезапно простая красота ее лица, которую я всегда воспринимала как нечто само собой разумеющееся, – длинный узкий нос и большие глаза, пухлый рот, все не унаследованные мной черты – показалась мне опасной.
– Да, – сказала она, и это прозвучало так, словно она приняла какое-то решение. Она выпрямила спину и улыбнулась. –
- Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета - Егор Викторович Ивойлов - Прочие приключения / Путешествия и география / Русская классическая проза
- Ты очень мне нравишься. Переписка 1995-1996 - Кэти Акер - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Папа - Антон Смирнов - Русская классическая проза
- Забавное богоискательство - Родион Белецкий - Русская классическая проза
- Отец - Генри Ким - Русская классическая проза
- Сборник рассказов - Ирина В. Иванченко - Прочее / Русская классическая проза
- В метро - Александр Романович Бирюков - Русская классическая проза
- Университетские истории - Дмитрий Александрович Емец - Русская классическая проза / Языкознание
- Былое и думы. Части 1–5 - Александр Герцен - Русская классическая проза