Как всякий русский интеллигент в подпитии, елагинцы и крестовцы уже читали стихи — мастеровые в таком состоянии принимаются петь и плакать; и стихи, которые читали они, все по очереди, от переодетых танцовщиц Акоповой до пятнадцатилетней Веры Головиной, от старого Горбунова до старого Фельдмана, — Ять узнал Мгновенно.

Разумеется, это был он, единственный поэт их времени, которого каждый из них имел основание за что-нибудь ненавидеть: за недостаточный радикализм, за избыточный радикализм, за предательство, непоследовательность, душевную болезнь, проповедь распада, — но на дружеских сборищах, в застольях и на свиданиях все они читали его стихи, давно отделившиеся от личности, замкнутой, болезненной и странной. Как мучительно было Ятю еще в ноябре припоминать эти стихи — словно прикасаться к ране, не зажившей, а засохшей, запекшейся, словно ворошить дорогое пепелище… Но сейчас, на краткий миг, когда вернулось что-то важное — Господи, не напоследок ли, не на прощание ли?! — теперь он снова мог их слышать и слышал, как тогда…

Не было и нет во всей подлуннойБелоснежней плеч.Голос нежный, голос многострунный,Льстивая, смеющаяся речь, —

запрокинув голову, читала Маркарян. Длинная ее шея смутно белела в сумраке.

— Господи! — заговорил Ять громко, дождавшись конца чтения. — Какие вы все милые, чудесные, бесконечно славные люди! Как трогательны ваши сборы, на которых пьют, только чтобы преодолеть смущение, столь свойственное высоким, чистым душам, стесняющимся слишком патетических разговоров! Как я люблю вас всех, право, и как я счастлив, что все вы снова вместе, что Бог сделал меня вашим современником, что он кладет краски так густо…

Он заметил вдруг, что его никто не слушает. На концах моста по-прежнему читали стихи, молодежь чокалась и хохотала — застолье было уже неуправляемо. Однако в этом невнимании померещился ему не только апогей общего веселья, когда уже не до тостов, но и, знак подчеркнутого отчуждения: он не был с ними в самое трудное время, не участвовал в противостоянии и не заслужил нынешнего праздника — и пьяное его умиление было сродни беззаконной радости инвалида, получившего пулю в колено в первом же бою и теперь празднующего победу вместе с теми, кто ее завоевал.

— Не говорите глупостей, — услышав его мысли, как если бы они были произнесены вслух, строго сказал Грэм. — Считать себя лишним всегда соблазнительно, особенно когда каждый человек на счету. Все, что было сказано, — услышано; сказанное — хорошо.

Тут встал Працкевич; он улыбался дрожащей, судорожной улыбкой, словно боясь, что в любую секунду может утратить власть над собою — и заранее извинялся за припадок безумия; обычно он старался пережидать приступы у себя в царскосельском доме, вдали от всех, но иногда сумасшествие настигало внезапно, и он не успевал спрятаться. Теперь он слишком нервничал: любое напряжение — будь то напряжение счастья или отчаяния — опасно было для его больного мозга; и чтобы не провалиться в трясину, он хватался за стихи с их безупречной кристаллической структурой.

Холодный ветер от лагуны, —

читал он, не переставая криво улыбаться, —

Гондол безмолвные гроба.Я в эту ночь — больной и юный —Простерт у львиного столба.

На башне, с песнею чугунной,Гиганты бьют полночный час.Марк утопил в лагуне луннойУзорный свой иконостас

В тени дворцовой галлереи,Чуть озаренная луной,Таясь, проходит СаломеяС моей кровавой головой!

Здесь голос его взлетел и оборвался; разумеется, стихи были выбраны не просто так. Каждый вчитывал свое в их всеобщую, странноприимную музыку, насыщал ее собственным смыслом, — и несчастный граф, со своей больной головой, уж, конечно, представлял эту голову окровавленной, отделенной от неуклюжего квадратного тела, несомой сквозь мрак, сквозь ужасные средневековые видения.

Все спит: дворцы, каналы, люди,Лишь призрака скользящий шаг,Лишь голова на черном блюдеГлядит с тоской в окрестный мрак, —

почти шепотом закончил Працкевич и медленно, механически опустился на мост; широко раскрытые глаза его меркли. По спине у Ятя прошел холод. С другой стороны моста послышался ровный, бледный голос Казарина:

Я не предал белое знамя,Окруженный криком врагов.Ты пришла ночными путями.Мы с тобой — одни у валов.

Ять еще не знал этих стихов.

А вблизи — все пусто и немо,В смертном сне — враги и друзья,И горит звезда ВифлеемаТак светло, как любовь моя.

Воцарилось недолгое молчание, нарушенное Стечиным:

Свирель запела на мосту,И яблони в цвету…И ангел поднял в высотуЗвезду зеленую одну,И стало страшно на мостуСмотреть в такую глубину,В такую высоту.

Золотился восток, и так же ровно, бледно светился запад, и впервые в жизни Ять не ревновал, услышав свое заветное из уст недруга, почти врага; только теперь, в небывалое время дня между днем и ночью, на мосту между островами, в потустороннем городе, — он понимал, что фамилия поэта, всегда казавшаяся ему олицетворением предела, запрета, на самом деле звучит вовсе не так; она и в этом, втором своем значении была замарана, захватана, обозначая бессмысленный союз каких-нибудь думских кадетов и октябристов, — но на деле ею обозначалась нерасторжимая связь всех этих никому не нужных людей, празднующих свадьбу двух беспомощных детей.

Между тем молодежь читала уже вовсе не известные Ятю стихи, которые, мнилось, написаны были в самое последнее время — новой поэзии он не знал совсем. Слава Богу, это не были ничевошки, — то был классический русский стих, прошедший суровую возгонку, обретший новые интонации и смыслы, стих горький и точный, хотя и помнящий о преемственности:

В море гудят паруса, флот уплывает во вторник,Даже поэта берут, чтобы украсить войну, —Видя широкую кровь, пусть вдохновится затворник.Вся она ходит за ним, плавную стелет волну…Вся она ходит за ним, пряча улыбку возмездья.Весь он на месте стоит, в свой путешествуя ад.Странствует только душа, все остальное — на месте,В чем убедится с лихвой, кто возвратится назад.

Ашхарумова договорила эти стихи, опустила голову, — но тут же с другого конца моста послышался голос Зайки:

И стыдно стало мне, как будто я самаТак улицу свою нелепо искривила,И так составила невзрачные дома,И так закатный луч на них остановила, —И стыдно стало мне за улицу, район,За город, за страну, за все мое жилище,Где жизнь любви, — да что?! — любви последний стонОбставлен быть не мог красивее и чище.

И, венчая собою дивертисмент, зазвучали с середины моста под гитару голоса льговцев — на мотив детской песенки о кузнечике:

Не спи, не спи, художник,Не предавайся сну:Ты вечности заложникУ времени в плену.Представьте себе, представьте себе,Ты вечности заложник,Представьте себе, представьте себе,У времени в плену!

Но уже расходились, прощались, и все как-то двоилось, троилось, слоилось; вот прошла Маркарян в обнимку с сромным Чашкиным, — ступай, не жалко, будьте, конечно, счастливы, — вот удалился Льговский, вот Стечин подошел поздравить Ашхарумову: их с Барцевым провожали на квартиру Соломина, кто-то вызвался уже идти с ними, на случай столкновения с патрулем, кто-то обещал непременно привести к ним завтра самого настоящего попа («но нашего, нового! — ведь его звали, только он почему-то не пришел»); под гитару грянули «Налейте, налейте бокалы!» — Грэм, пошатываясь, дирижировал с серьезным и неподвижным лицом. Прошла Зайка — одна, как всегда, и за ней хотел пойти Ять — сказать ей, какая она славная; но слишком много было выпито и слишком не хотелось шевелиться. Он сидел на середине моста, привалившись к ограде, глядя в темно-синее небо, отыскивая в нем знакомые звезды: почти такие же были в Крыму — но наши бледней. Пусть другие идут — куда ему торопиться? Сейчас останутся те, кто должен остаться. Ашхарумовой и Барцеву крикнули последнее «Горько!», но они уже уходили, сопровождаемые свитой; Казарин, спустившись с моста на берег, долго смотрел им вслед.

— А мы тут разведем костерок да помелем языками вволю, — приговаривал Алексеев, возясь с хворостом. — Завтра-то еще получится ли?

1 ... 127 128 129 130 131 132 133 134 135 ... 147

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Орфография - Дмитрий Быков бесплатно.

Похожие на Орфография - Дмитрий Быков книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
Почтенные леди, или К черту условности! - Ингрид Нолль - Современная проза
Реквием - Грэм Джойс - Современная проза
Естественный отбор - Дмитрий Красавин - Современная проза
Рассказы - Исаак Башевис Зингер - Современная проза
Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер - Современная проза
Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш - Современная проза
Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь - Дженет Уинтерсон - Современная проза

Оставить комментарий