лице появилось глубокое удовлетворение. 
– Как я люблю просвещать тебя, когда ты уже ничего не можешь изменить. Это даже приятнее теплого утреннего солнца после холодной ночи.
 Я крепко зажмурился, пытаясь вписать эти новые сведения в то, что я уже знал, но ничего не получалось. Все должно быть наоборот, Эзма должна убить Дишиву, обеспечив себе путь к званию Вельда.
 Эзма как будто почувствовала мое замешательство, потому что засмеялась еще сильнее.
 – Я не Вельд. Я говорила это Дишиве, когда открыла ей судьбу. Просто не сказала, как закончится наша история.
 – Но Лео сделал ее лжесвященником.
 – Что ж, он ошибся. Может, он сам никогда не следовал за ней, никогда не считал ее настоящей, но достаточно посмотреть, как относятся к ней чилтейцы, чтобы понять: она не подделка. Неважно, что она левантийка. Неважно, что женщина. Иеромонахи выше этого и, получив должность, занимают ее пожизненно. О нет, Дишива никогда не была ложной ни в чем, но я, называя себя заклинательницей, когда у меня отняли этот титул, насквозь фальшива. Ты сам много раз это говорил.
 Когда я прекратил наступать, она перестала пятиться, и мы застыли в этом мгновении, а мир продолжал жить без нас. Где-то в городе Дишива, Амун и Лашак сражались в своих битвах. Они боролись за жизнь и будущее, а далеко за стенами города другие люди продолжали жить обычной жизнью, занимались повседневными делами, а солнце всходило и заходило после ничем не примечательного дня.
 – То, что я все равно умру, удовлетворит твою мелочную жажду мести? – спросила Эзма.
 – Мелочную? О нет. Я видел, как ты всеми силами стараешься разорвать нас на части. Все эти смерти на твоих руках. Мелочная месть. – Я сплюнул на камни. – Какое бы удовлетворение я не испытал, убив тебя, дело давно уже не во мне.
 – Но ты меня не убьешь.
 – Да, ты так говоришь. – Я медленно шагнул вперед, наслаждаясь тем, как она вздрогнула. – Но я знаю то, чего не знает Дишива. Ты ведь не всегда считала ее Вельдом, так? Ты сказала Гидеону, что это он, а когда он не стал играть по твоим правилам, послала чилтейцев за ним и его Клинками, и все, что последовало за этим – твоя вина.
 – Тебе не удастся так легко оправдать его. – Когда я сделал еще шаг, она не сдвинулась с места и стояла прямо и гордо, насколько может человек, близкий к обмороку из-за сломанной руки. – У тебя не выйдет свалить всю вину на меня. Я сделала то, что сделала, потому что должна была, а Гидеон сам выбрал свой путь. Думаешь, я приговорила его к Отторжению, только чтобы сделать тебе больно, но нет. Он это полностью заслужил.
 – Говорит фальшивая заклинательница. – Я снова сплюнул. – Кому ты лгала? Гидеону? Или Дишиве?
 – Никому. Я ошиблась в переводе. Я считала Вельда мужчиной, не понимая, что это должна быть женщина, поскольку вера не позволяет мужчинам иметь партнеров‑мужчин.
 Она прижалась спиной к столбу веранды.
 – Но Вельд не чилтеец, – сказал я. – Он не принадлежит к их вере. Как ты можешь быть уверена, что эти правила применимы?
 На лице Эзмы промелькнуло раздражение, и я прыгнул вперед, впечатав ее в столб. Одной рукой схватив ее здоровую руку, вторую я сомкнул на ее горле и крепко сжал. Расширившиеся глаза Эзмы и панические попытки дышать наполнили меня радостью. Говорить больше было не о чем, и, стиснув зубы, я изо всех сил сдавил ей горло.
 Она замахнулась сломанной рукой, целясь мне в голову. Это мало напоминало удар, но от неожиданности я слегка ослабил хватку, и Эзма вырвалась, отчаянно вдохнула и пнула меня по голени.
 Я повалился назад, ударившись о камни, а она хрипло дышала и кашляла.
 С жутким, мучительным смехом она потащилась ближе ко мне.
 – Не можешь. Убить меня. Только. Вельд. Может.
 Я перекатился и увидел ее упавший клинок с рукоятью, инкрустированной сердоликом, похожим на кровь. Я пополз к ножу, поочередно переставляя локти и цепляясь за камни рваной одеждой.
 Когда я нащупал кончиками пальцев лезвие ножа и в последний раз подтянул себя ближе, ее шаги следовали за мной. Протянув руку, я сомкнул ладонь на рукояти. Времени смотреть не было, оставалось только позволить чутью в последний раз пронести меня через боль.
 Возможно, в другое время, в другом месте, в ином мире я нанес бы удар и встретил только воздух. Или слегка зацепил ее плечо или руку и тут же рухнул бы, не в силах сражаться дальше. Но здесь и сейчас клинок пронзил плоть, его острие пробило кожу и сухожилия, пролив кровь, которой я мог бы очистить весь мир.
 Дрожащей рукой Эзма дотронулась до раны, нащупывая нож – ее нож. Каким знакомым он должен был ей показаться, обещая конец, который не наступит, пока я не выдерну его. Эти последние мгновения, пронизанные болью – скорее пытка, чем подарок. Я смотрел ей в глаза, чтобы убедиться: она понимает, что скоро умрет и ничего не может сделать. Ее пророчество оказалось ложным.
 – Вельд, – прошипел я. – Ты поверила в какую-то сказку.
 Глаза Эзмы распахнулись, и она судорожно вцепилась в мои пальцы, словно желая убедиться, что я существую.
 – Рах, – выдохнула она. – Рах. Рах.
 – Что?
 – Широкая. Широкая степь. Рах.
 Значение моего имени на нашем языке. Ничего нового, но ее крепкая хватка на моем запястье и немигающий взгляд не давали покоя. Я мог бы вытащить клинок, позволить ей упасть и умереть на камнях у моих ног, но не делал этого.
 – Рах, – повторила она со сдавленным смехом. – Рах, широкая степь. Вельд. Широкая… широкая степь.
 От этого хриплого, жуткого смеха клинок дрожал вместе с ее телом.
 – Это ты. Ты построишь… империю. Ты. С самого начала. Имя… прямо у меня под носом. Дай Бог…
 Я выдернул нож. Ее рот безвольно открылся, глаза распахнулись, хлынула кровь. Язык шевелился во рту, Эзма пыталась говорить, но голос был не громче вздоха. И все же я вздрогнул. Она пыталась поведать мне свои истины, втягивая обратно в водоворот, от которого меня должна была избавить ее смерть.
 – Нет. – Нож снова выпал из моих рук на камни. – Нет. Я не верю в твоего бога и в твою цель. Нет никакого Вельда. Нет священной империи. Это все ложь, написанная давным-давно и переиначенная тобой на свой лад.
 Дрожащая рука, которой она пыталась зажать смертельную рану, потянулась ко мне. Широко раскрытые глаза Эзмы не мигали.
 – Ты, – почти бесшумно выдохнули ее губы, и все же я никогда