Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Листаю дело № 22498 дальше.
Выписка из протокола № 33/д.Заседание тройки управления НКВД Запсибкрая от 25 сентября 1937 г.
Дело № 22498 Барнаульского опер./сект. НКВД
Слушали
Шубнин Николаи Феоктистович 1880 г. рожд. уроженец г. Барнаула Запсибкрая
Обвиняется в к.-р. кадетско-монархической эсеровской повстанческой деятельности
Постановили
Шубкина Николая Феоктистовича
Расстрелять.
Лично принадлежащее ему имущество конфисковать.
Выписка верна: Инспектор 8 отд. УКБ УНКВД по ЗСК
Часто спрашивали мы в семье друг друга: почему не забрали наш дом? Мне это и сейчас непонятно: ведь отец был приговорен к расстрелу с конфискацией имущества. Почему же не вышвырнули нас на улицу? Пообещали отцу за дачу нужных им показаний не трогать семью? Но разве мог он верить обещаниям этих нелюдей? Или наш дом не подошел для них — нашли лучше? Или просто в кровавом тумане забыли, что сами написали в решении «тройки»? Этого я, видимо, уже никогда не узнаю.
Рядом с решением тройки пожелтевшая бумажка.
Выписка из актаПостановление тройки УНКВД Запсибкрая от 25/IX месяца 1937 г. о расстреле Шубкина Николая Феоктистовича приведено в исполнение 2/Х мес. 1937 г. в «» час.
Верно.
(Сотрудник оперштаба Берл… (дальше не разборчиво)
Вот и ответ на вопрос о свидетельстве о смерти. Все документы хранились. Все знали, но лгали десятилетиями. Обвинялся Н. Ф. Шубкин не по статье 58.10 УК РСФСР — контрреволюционная пропаганда, а по статье 58-2-11 — «к.-р. кадетско-монархическая эсеровская деятельность». И причина смерти не «склероз кровеносных сосудов», как сказано в официально выданной нам бумаге с гербом СССР. И не прожил отец до 19 марта 1944 г., не своей смертью умер, а был расстрелян 2 октября 1937 г. И место смерти известно: Н. Ф. Шубкин был убит в том же городе, где он родился, где родился и жил его отец землемер-самоучка Феоктист Шубкин, освобожденный от крепостной зависимости по реформе 1861 г., где жил его дед, крепостной горнорабочий на демидовских рудниках Иван Шубкин.
* * *Нет такого дня в календаре, когда в тысячах семей не собирались бы близкие люди, чтобы помянуть погибших родных. Ставят фотокарточки в траурных рамках, зажигают свечи, достают немногочисленные оставшиеся семейные реликвии, письма, свидетельства о смерти. Нет, я сейчас говорю не о 27 миллионах, погибших в войну. Вечная им память! Как уже понимает читатель, речь идет о репрессированных, «врагах народа» — расстрелянных, замученных в подвалах центральных и местных лубянок, погибших от голода и холода в тайге, в эшелонах, в Архипелаге ГУЛАГе. Общее число их превосходит чудовищные цифры наших военных потерь, во всяком случае по десятки миллионов душ.
Но не в те дни собираются миллионы родных репрессированных. Напрасно всматриваются они в свидетельство о смерти — там все ложь. Государство, партия, КГБ сначала убили их родных, а потом еще обманули детей, матерей, родных и близких убитых. Обманули просто так «по государственным соображениям». И этот массовый обман продолжается по сей день. На их могилах не стоят монументы, не горит вечный огонь. Да, вроде бы нет и самих могил. В графе место смерти в официальных документах прочерк, дескать, нет такого места…
Еще в «Архипелаге ГУЛАГ» приведены данные о том, что в ФРГ к 1966 г. осуждено восемьдесят шесть тысяч преступных нацистов, а у нас по опубликованным данным осудили около тридцати человек.
«Загадка, — пишет А. И. Солженицын, — которую не нам, современникам, разгадать: для чего Германии дано наказать своих злодеев, а России — не дано? Что же за гибельный будет путь у нас, если не дано нам очиститься от этой скверны, гниющей в нашем теле? Чему же сможет Россия научить мир?.. Страна, которая восемьдесят шесть тысяч раз с помоста судьи осудила порок (и бесповоротно осудила его в литературе и среди молодежи) — год за годом, ступенька за ступенькой очищается от него…
Разумеется, те, кто крутил ручку мясорубки, ну хотя бы в тридцать седьмом году, уже немолоды, им от пятидесяти до восьмидесяти лет, всю лучшую пору свою они прожили безбедно, сытно, в комфорте — и всякое равное возмездие опоздало, уже не может совершиться над ними… Но перед страной нашей и перед нашими детьми мы обязаны всех разыскать и всех судить! Судить уже не столько их, сколько их преступления. Добиться, чтобы каждый из них хотя бы сказал громко:
— Да, я был палач и убийца…
Мы должны осудить публично самую идею расправы одних людей над другими? Молчать о пороке, вгоняя его в туловище, чтобы только не выпер наружу, — мы сеем его и он еще тысячекратно взойдет в будущем. Не наказывая, даже не порицая злодеев, мы не просто оберегаем их ничтожную старость — мы тем самым из-под новых поколений вырываем всякие основы справедливости. Оттого-то они «равнодушные» и растут, а не из-за «слабости воспитательной работы». Молодые усваивают, что подлость никогда на земле не наказуется, но всегда приносит благополучие.
Неуютно же и страшно будет в такой стране жить!»[11]
Наверное, и об этом задумается читатель этой книги, ибо в ней не только социологическое описание будней дореволюционной русской гимназии, но и трагическая судьба самого автора, столь характерная ми многих поколений отечественной интеллигенции.
В. Шубкин
Предисловие к публикации дневника Н. Ф. Шубкина «Будни словесника» (Новый мир. 1984. № 8)
Почему-то принято считать, будто мемуары и дневники представляют интерес лишь в том случае, если они принадлежат перу людей необычных, даже исключительных и повествуют нам о событиях исторических.
Но исключительные личности в исключительных обстоятельствах — это ведь далеко не вся история, и очень жаль, что мы не ценим, не ищем, а найдя, не публикуем свидетельства людей рядовых.
Ведь как было бы интересно прочесть нынче, скажем, записки крестьянина времен отмены крепостного права в России, или рабочего какой-то мануфактуры конца прошлого века, либо рядового чиновника губернской управы перед началом первой мировой войны — вот где заговорила бы даже и не история, а само время с его приметами, с его собственным стилем и мышлением.
Из таких свидетельств мы без посредников узнали бы многое о прошлом, а значит, и о самих себе нынешних, ведь познание современности, наверное, невозможно без последовательного сравнения ее с прошлым. Может быть даже, что без таких сравнений личность современника замкнется только на себе и на своем сегодняшнем существовании, станет гораздо менее значительной, менее интересной для других и для самой себя…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе - Биографии и Мемуары / Театр
- Быть принцессой. Повседневная жизнь при русском дворе - Елена Первушина - Биографии и Мемуары
- Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин - Биографии и Мемуары
- Листы дневника. В трех томах. Том 3 - Николай Рерих - Биографии и Мемуары
- Хроники уходящего поколения - Валерий Николаевич Стовба - Биографии и Мемуары
- Хранить вечно - Лев Копелев - Биографии и Мемуары
- Чудо среди развалин - Вирсавия Мельник - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Прочая религиозная литература
- Битва за скорость. Великая война авиамоторов - Валерий Августинович - Биографии и Мемуары