Форма входа
Читем онлайн Шествие в пасмурный день - Кёко Хаяси
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Однажды, случайно бросив взгляд на руку, я заметила на ней мелкие красные пятнышки миллиметра два в диаметре. Их было довольно много — на внешней стороне руки от кисти до самого плеча. Пятнышки располагались у корней волосков. У самого корня была припухлость в виде бугорка, а краснота ярче. Они чесались, и, когда я поскребла одно, на ногте осталась жирная капелька гноя. Затем пятна появились и на ногах. Однако на животе, груди и спине их не было. Пятна выступили только на руках, которые во время взрыва были открытыми, да еще там, где тело прикрывали черные шаровары.
Во время атомного взрыва наиболее чувствительными к радиации оказались органы пищеварения и волосы. Нагноение было связано с ослаблением организма, а также с уменьшением числа лейкоцитов в крови. Но если эта болезнь вызвана внутренними процессами, происходящими в организме, тогда непонятно, почему же она проявляется только на определенных участках тела? Если бы мне в то время сделали анализ крови, вероятно, оказалось бы, что лейкоцитов у меня тысячи две-три. Несколько лет назад у меня было три тысячи шестьсот единиц лейкоцитов. Это обнаружилось после очередного медосмотра, которые хибакуся проходят регулярно. Результаты тщательного обследования мне прислали в письме. Я пережила более сильный страх смерти, чем тогда, в четырнадцатилетнем возрасте. У меня на руках был уже малолетний сын. Я взмолилась: «Только не теперь».
Нагноение было ужасное, и, когда мне приходилось менять положение тела, возникала острая боль в лимфатических узлах.
Стояли знойные сентябрьские дни. «Фу, плохо пахнет», — заявила сестренка и убежала от меня. Дурно пахли не только красные гнойнички. Тяжелый запах шел и от волос. Целый месяц я их не мыла. Голова чесалась только вначале, особенно нестерпимо на десятый день, а потом я привыкла. В волосах кишели вши. Я чувствовала, как они там бегают, — такое ощущение, словно шелковой ниткой проводят по телу. Их становилось все больше, они выползали на шею. У старшей сестры лопнуло терпение, и она перерезала резинку, стягивавшую пучок моих волос.
— У меня волос не останется, — пожаловалась я матери.
— Выпадут так выпадут. А смерть придет — будешь помирать, — безжалостно заявила сестра. В течение месяца она исполняла любое мое желание, а теперь стала словно бесчувственная.
— Перестань, ведь девочка, может быть, умрет. — Мать невольно выдала тревожные думы, таившиеся в ее сердце.
— Да, может быть, и умрет. Только когда? И я ведь когда-нибудь тоже умру. Довольно потакать ее капризам.
Из-за фусума[18] высунулась сестренка. Ей-то больше всех доставалось: я еле ходила и поэтому без конца гоняла ее туда-сюда.
— Мне тоже так кажется, — встряла в разговор она.
Я-то полагала: как славно, что я выжила всем смертям назло и проживу долгую жизнь… Но сестрам это не понравилось.
Когда проходят день за днем, а больной, который должен был умереть, продолжает жить, — близкие устают. Они начинают выражать нетерпение: «Если собрался умирать, то уж делай это поскорее». Заметив это за своей старшей сестрой, я почувствовала, что хочу умереть хотя бы из чувства долга. Такой уж у меня характер.
В конце концов волосы у меня не вылезли. Горсть вшей и пучок выпавших волос — таков был месячный итог.
Вскоре я получила по почте письмо. Оно было вложено в грубый конверт коричневого цвета. Надписанный, должно быть, сломанным пером, он был весь забрызган кляксами. Письмо пришло на мое имя. Я взглянула на обратный адрес — там стоял штемпель завода, на котором я работала по мобилизации. В конверте лежал листок с четырьмя-пятью строками приветствия, отпечатанными на машинке, и денежный перевод. Плата за трехмесячную работу — восемнадцать иен.
— А что, за тех учениц, что погибли, тоже заплатили по восемнадцать иен? — подала голос мать из кухни, освещенной вечерним солнцем.
В то время за учебу в гимназии мы платили по семь-восемь иен в месяц. Плата взималась даже тогда, когда мы не учились, а работали на заводе. Эта сумма, превышавшая наш заработок, шла в счет пожертвований на пользу родине. Выиграли мы или остались в убытке? Как бы то ни было, теперь у меня есть восемнадцать иен, и если я умру, то хотя бы на цветы к похоронам деньги есть. Конечно, на роскошные европейские букеты их маловато, но, к примеру, полевыми можно будет завалить весь гроб. Ведь хочется, чтобы было много цветов, как и подобает на похоронах девочки.
— Если умру, купите на эти восемнадцать иен цветы, — попросила я в шутку. Мать, варившая в это время бататы, ужасно рассердилась:
— Умрешь — ни гроша не потрачу!
До меня дошел слух, что за учеников, погибших во время атомной бомбардировки, выплатили по пятьдесят две иены. Кто определил эту плату за жизнь — завод или государство? Во всяком случае, и то хорошо: ведь поняли, что человеческая жизнь чего-то стоит. Узнав свою цену, я и буду вести себя соответственно ей.
Сейчас же, если я умру, государство на мои похороны выдаст шестнадцать тысяч иен. Эта сумма установлена для «особо пострадавших». Но это вовсе не значит, что в случае смерти государство выплатит ее незамедлительно. Нужно еще подтверждение, что смерть наступила вследствие радиоактивного облучения. Кроме того, для получения шестнадцати тысяч иен на похороны необходимо представить: заявление с просьбой о выплате пособия, свидетельство о смерти, регистрационную карточку (с пометкой о смерти), «Книжку пострадавшего от атомной бомбардировки» и личную печать покойного.
Я собираюсь написать в завещании, чтобы мне на все шестнадцать тысяч иен купили цветов. Если, например, тюльпаны, то их даже в зимнее время, пусть по двести иен за цветок, можно будет купить восемьдесят штук. Пышные получатся похороны. А если не тюльпаны — сойдет и редька. На эти деньги тоже можно купить восемьдесят штук. Хотя нет, пока я писала эту повесть, цены поднялись, и теперь получается только пятьдесят три редьки.
Прошел слух, что атомным больным помогают листья хурмы. Они якобы выводят из организма яд, и нагноение проходит. Мать сбила шестом листья с хурмы, растущей у нас в саду. Стоял сентябрь. До листопада было далеко, и листья еще совсем не пожелтели. При ударах шестом ветки гнулись, листья летели в разные стороны. Тщательно собрав и перемыв, мать заливала их водой и долго варила над костром. По мере кипения зеленый сок становился коричневым, а затем черным. Мать наливала полную чашку отвара и подносила мне: «Пей!» Отвар из листьев хурмы имел специфический запах и был таким горьким, что сводило челюсти. «Не могу». Я возвращала назад питье. «Очень плохо, тогда ты не выздоровеешь». Мать печально смотрела на меня. А для меня не было ничего тяжелее, чем видеть огорченное лицо матери. Когда я, пересилив себя, выпивала, она радовалась и награждала меня ложкой сахара. Сахар в то время был драгоценностью. Он бережно хранился у нас в ржавой консервной банке и потому отдавал металлической ржавчиной, но все равно был очень вкусным. Конечно, лучше было бы сахар добавлять прямо в питье, но мать этого не делала, заявляя, что помогает только горький отвар.
За одну неделю ветки хурмы совсем оголились. Мать собирала даже листья, залетевшие с улицы. В те дни, когда ей удавалось собрать хороший «урожай», она находилась в приподнятом настроении. «Скоро поправишься»,— твердила она, смывая у колодца грязь с листьев. Листья обретали здоровый темно-зеленый цвет. Даже больные, темно-коричневые листья, смоченные водой, ярко блестели в бамбуковой корзине. Они казались наполненными жизненными соками, и мне тоже думалось: если я буду пить этот отвар, то наверняка скоро поправлюсь.
Однако лекарство не улучшило мое состояние. Услыхали, что помогает другое растение — хоуттуиния. Мать немедленно отправилась собирать эту траву на полевых межах и в долине Хоммёгавы. Тоже варили, не высушивая. Отвар получался того же цвета, что и из листьев хурмы, но какой-то безвкусный. После него оставалось неприятное ощущение тяжести в желудке. Я терпеливо пила, но опять безуспешно, и тогда мать заставила меня принимать ванны с этим отваром. Хоуттуиния — лекарственная трава, ею лечат гнойники, и поэтому, наверно, отвар проникал в самую глубь ранок. Гной начинал вытекать и плавал на воде в ванне. Затем, наложив хорошо отжатое полотенце на красную мякоть ранок, удаляли из них влагу. Но стоило слегка надавить, как из ранок сочилась кровь, проступая пятнами на полотенце. Постепенно раны затягивались корочкой, но, чтобы ее сохранить, никакого лекарства не было. Когда я садилась, то открытыми ранами касалась циновки, а когда вставала, прилипшие к циновке струпья сдирались. После в ранах снова накапливался гной. И так до бесконечности. Журналист Такано, не в силах видеть мои страдания, принес мне какое-то лекарство, которое он попросил у американского врача, жившего в Обама. Он вытащил из нагрудного кармана бережно завернутые в бумажку три белые горошины. Их нужно было принимать по одной штуке через каждые шесть часов. Мать давала их мне по звонку будильника. Через десять дней нагноение прекратилось, ранки затянулись желтыми струпьями. Мне до сих пор совершенно непонятно, почему нагноение, возникающее как следствие недостатка лейкоцитов и общего ослабления организма, прошло от принятия антибиотика. Сколько бы мне ни объясняли, для меня мое выздоровление остается таким же чудом, как появление листвы на засохшем дереве.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Шествие в пасмурный день - Кёко Хаяси бесплатно.
Похожие на Шествие в пасмурный день - Кёко Хаяси книги
- Печатная машина - Марат Басыров - Проза
- Папа сожрал меня, мать извела меня - Майкл Мартоун - Проза
- Стриженый волк - О. Генри - Проза
- На Западном фронте без перемен. Возвращение (сборник) - Эрих Мария Ремарк - Проза
- Пятая колонна. Рассказы - Эрнест Миллер Хемингуэй - Проза
- Настигнут радостью. Исследуя горе - Клайв Стейплз Льюис - Проза
- Рассказы о Бааль-Шем-Тове - Шмуэль-Йосеф Агнон - Проза
- Садоводы из 'Апгрейда' - Анастасия Стеклова - Рассказы / Научная Фантастика / Проза / Русская классическая проза
- Любовь по-французски - Коллектив авторов - Проза
- Призрачный снимок - Эрве Гибер - Проза
