Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы… — сказал молодой человек с вопросительной интонацией.
— А вы… — сказал с такой же интонацией Аркадий.
— Что делаю здесь я, мне известно, — неожиданно резко заявил еврей, — а что собираетесь делать вы, я не знаю. Во всяком случае, не молиться.
— Это точно, — пробормотал Аркадий. — Хорошо, я понял, что вы из охраны. Я частный детектив, агентство «Феникс». Вот мой идентификатор.
— Идемте, я вас провожу, — сказал охранник. — Зачем вам Пинхас Рувимович, если не секрет?
— У вас когда-нибудь бывает так, чтобы не хватало мест? — сказал Аркадий, игнорируя вопрос.
— Подождите до семи часов и увидите, — усмехнулся охранник. — Вот сюда, идите за мной.
Пройдя по коридору, освещенному почему-то не панельными светильниками, а старыми лампами накаливания, они подошли к двери, на которой Аркадий увидел нечитаемую надпись. На идиш или на иврите — этого он, конечно, сказать не мог.
Дверь открылась, на пороге стоял старик — седая борода, морщины, лысый череп, покрытый черной ермолкой, сутулость, свойственная возрасту. На вид — лет семьдесят пять, не меньше. Это было странно, Аркадий помнил биографические данные Чухновского, ему недавно исполнилось пятьдесят шесть.
— Пинхас Рувимович, — сказал охранник, — это частный детектив, он хочет с вами поговорить. Скорее всего о смерти Генриха Натановича.
Аркадий посмотрел на охранника с новым интересом. Он знал о том, что случилось в «Рябине»? Интересно — откуда?
— Вы знали Подольского? — спросил Аркадий.
— Я не знал Подольского, — спокойно сказал охранник. — Сюда приходят тысячи человек, я не могу знать всех.
— Но вы только что назвали…
— Я вам все объясню, входите, — сказал Чухновский неожиданно сильным и звонким голосом. Такой голос физически не мог принадлежать согбенному старику. Контраст был настолько разительным, что Аркадий попытался заглянуть Чухновскому за спину — может быть, там стоит настоящий раввин, а старик только его секретарь? Нет, Чухновский был в комнате один.
— Садитесь, — густым баритоном, отражавшимся от стен, сказал Чухновский и показал на большое кресло, стоявшее у книжного стеллажа: три полки книг, скорее всего религиозных, в тисненных переплетах с еврейскими надписями. — Садитесь и скажите на милость, почему страховая компания не разрешает похоронить Генриха Натановича.
— Разве? — вяло удивился Аркадий. Естественно, страховая компания не могла дать такого разрешения до окончания расследования.
— Представьте себе, — сказал Чухновский. — У нас положено хоронить в день после смерти до захода солнца.
— У кого это — у нас?
— Поскольку вы пришли именно сюда, — сухо сказал Чухновский, — то прекрасно понимаете, что я имею в виду.
— Интересно, — заявил Аркадий, — почему российские евреи так не любят называть себя евреями? «У нас», «пришли сюда»… Скажите прямо: иудаизм требует. Я пойму.
— Конечно, поймете, — пробормотал Чухновский. — Вам прекрасно известно, что, согласно закону тридцать третьего года, в России запрещено упоминание национальности человека в официальных документах.
— Так я же не о национальности — я о религиозной идентификации, — удивился Аркадий. — А Подольский, насколько мне известно, религиозным человеком не был, хотя и ходил в синагогу.
— В синагогу, — вздохнул Чухновский, — приходят евреи, поскольку иудей и еврей — одно и то же.
— Нет, — сказал Аркадий, — этого я никогда не пойму. Я русский атеист. То, есть, если уж нарушать закон тридцать третьего года… Отец у меня был евреем, мать — русская. Я могу при желании назвать себя евреем, но иудеем — ни в коем случае. Хотя Ветхий завет я кое-как знаю. Мы его проходили в школе.
— Могу себе представить!
— Тем не менее, — улыбнулся Аркадий, — по Закону Божьему я всегда получал девяносто. А Генрих Натанович, — это я в его документах видел, — никогда не имел больше шестидесяти. Религией не интересовался. Но сюда приходил регулярно — правда, не во время молитв.
— Он приходил ко мне, и вы прекрасно это знаете, — Чухновский выставил вперед бороду и стал похож на Энгельса, каким его изображали в прошлом веке на известных барельефах. — Вчера, кстати говоря, мы договаривались с ним на девять вечера, и он не пришел.
— Вот как? — заинтересованно спросил Аркадий и тронул воротничок рубашки, где находился микрофон, проверяя, идет ли запись. Чухновский заметил этот жест и усмехнулся. — Что вы хотели обсудить?
— Собирались, как делали всегда, выпить чаю и порассуждать о жизни. Генрих был очень одиноким человеком, вы даже не представляете себе, каким одиноким.
— Почему же? У него был друг — вы. Он играл в шрайк с коллегами, и они к нему хорошо относились. У него была работа, наконец. У многих сейчас нет и этого. Похоже, что была и женщина…
— Друг… — пробормотал Чухновский. — Хороший знакомый — пожалуй. А друг… Друзей у него не было. Мы знакомы с Генрихом больше десяти лет… Я просто предвижу вас вопрос и потому отвечаю заранее. Да, больше десяти. Точнее, одиннадцать лет и семь месяцев. И с тех пор время от времени беседуем на философские темы.
— Интересный контраст, — усмехнулся Аркадий. — Доктор наук в области самой современной бионетики беседует на философские темы с раввином.
— Вам это кажется странным? Он хотел понять, особенно в последнее время, как можно соотнести материальное с духовным в нашем мире. О материальном он знал почти все. А я знаю Тору и Каббалу, я учился Каббале у раввина Шойхата. Впрочем, это имя вам ни о чем не говорит, я прав?
Аркадий кивнул.
— Мы спорили, — продолжал Чухновский. — Нам было очень интересно друг с другом, вот что я вам скажу… Когда мы с Генрихом познакомились, он жил в институтском общежитии, это был еще тот проходной двор. А я вообще не имел в Москве своего угла. И дочь тогда жила на Ближнем Востоке…
— В Израиле?
— На Ближнем Востоке, — повторил Чухновский. — В Палестине, если быть точным. Впрочем, это неважно, я все время забываю, что вас не интересуют старые дела.
— Почему? — удивился Аркадий. — Это очень интересно. Лишний раз убеждаешься, что все, казалось бы, самые странные поступки имеют обычно очень простое объяснение.
— Все действительно очень просто в этом мире, — сказал Чухновский. — Сложности придумываем мы сами. Генрих Натанович умер. А вы создаете из этого очередную сложность только потому, что никто не видел, как именно это происходило.
— Никто, — согласился Аркадий, — вот потому я и хотел спросить у вас: когда Подольский не пришел на встречу, вы поинтересовались, что произошло?
— Я? Нет, он позвонил сам. Это было… м-м… я понимаю, вы хотите знать точное время… Так вот, когда он позвонил, было девять часов тридцать четыре минуты. Я ждал его, читал сидур…
— Что читали, простите?
— Сидур. Молитвенник. Потом отложил книгу и посмотрел на часы. И тут как раз позвонил Генрих.
— Очень удачно, — сказал Аркадий. — Часто вы смотрите на часы и даже запоминаете время?
— Нет, это произошло случайно, — сухо ответил Чухновский.
— Подольский объяснил причину своего отсутствия?
— Нет, почему он должен был что-то объяснять? Просто извинился и сказал, что прийти не может, дела. Мы договорились, что он придет сегодня в обычное время.
— Он был взволнован?
— Нет. Выглядел как всегда.
— Он говорил из дома?
— Не думаю. Я помню обстановку в его комнате в «Рябине», он часто мне оттуда звонил. Это был другой интерьер.
— Какой?
— Пожалуй, он звонил из… гм… Кафе? Нет, какая-то комната. Стена, на фоне которой… Больше ничего.
— А обычно, — сказал Аркадий, — Подольский приходил на ваши встречи вовремя? Я имею в виду, вы с ним договаривались заранее или он являлся, когда ему хотелось?
— Наши беседы не были регулярными, — раввин бросил на Аркадия задумчивый взгляд. — Генрих Натанович приходил после работы, и у нас были час-полтора до начала молитвы.
— Он оставался молиться?
— Иногда оставался, иногда нет. Вы задаете нелепые вопросы, молодой человек. Какое все это имеет отношение к смерти Генриха Натановича?
— Никакого, — согласился Аркадий. — С вашей точки зрения.
— А с вашей может иметь? — удивился Чухновский.
— Ну… — Аркадий говорил медленно, растягивая слова, и внимательно следил за реакцией собеседника. — Например… Вы говорили о Боге и разуме, о жизни и смерти, о религии и науке… Подольского волновали какие-то принципиально важные вопросы, связанные с мирозданием и человеком, иначе он пошел бы в библиотеку, а не в синагогу. Он что-то хотел решить для себя — с вашей помощью. И если он, скажем, задумал покончить с собой…
— Любая религия отрицательно относится к самоубийству. — сухо сказал Чухновский.
- Стрельба из лука - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- По делам его... - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Преодоление - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Бомба замедленного действия - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Посол - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Из всех времен и стран... - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Крутизна - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- И затонула лодка... - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Летящий орел - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Чисто еврейское убийство - Песах Амнуэль - Социально-психологическая