ты в общих чертах осведомлена о состоянии вещей. Так вот, еще наша, то бишь ясеневская, группировка не знает о его гибели.
— Но как же... Такие слухи были... Говорили, что на его похоронах пол-Москвы присутствовало.
— Странно, в высшей степени странно... Похорон-то ведь не было.
— Как — не было?
— Так. Я потом расскажу. Кто тебе сказал об этом?
— Парень знакомый.
— Что он тебе сказал? — не унимался Соколов. — Таня, это очень важно.
— Ну, сказал, что погиб Кровавый Цезарь, что он сам видел его могилу, имя, фамилию назвал — все точно.
Соколов молчал, и Таня быстро пересказала ему Витькин рассказ, разумеется, умолчав, что впервые Витька услышал о Цезаре от нее. Соколов хмурился все сильнее.
— Чушь какая-то, — выговорил он наконец.
— Разве не так все было?
— Абсолютно по-другому. Говорю точно, потому что я это видел собственными глазами и до конца жизни не забуду. У тебя есть координаты этою человека?
— Телефон. Но записную книжку я дома оставила, а так не вспомню. Миш, что произошло на самом деле?
— За ним кто-то следил. Давно, по меньшей мере два года. У нас были подозрения, но нам не удавалось даже разглядеть этого человека, и сдается мне, это как-то связано—и слежка, и его гибель, и этот твой знакомый. Мы сейчас ищем не только убийцу, но и того, кто следил. Наше положение сильно осложнено тем, что мы потеряли разведчика, поэтому цепляемся за малейшую ниточку. Может быть, это действительно связано с 11МР, только не так, как предположил твой знакомый. С 11МР Сашка не враждовал никогда, просто потому, что это наша фирма, и Сашка, как и я, входил в число учредителей. Ты не знала этого? — Он помолчал. — Он брал домой расчеты для IIМР, вел переговоры на перспективу и по этому поводу кое-кому мешал. Но мешал он многим, это могли сделать совсем другие люди. Пока мы ничего толком сказать не можем.
— А почему не было похорон? Из-за следствия?
— Какое следствие? Бог с тобой, такие вещи недопустимы. Это зафиксировали как несчастный случай. А похороны... Нечего хоронить было. Просто нечего. От него ни
Чего не осталось. И от трех человек, которые были с ним в машине. В том числе и от Валерки.
— Он тоже погиб? Хотя что я спрашиваю - квартира опечатана...
— Это был результат глупой беспечности... Сашка оставил машину на два часа за домом, а Валерка перед отъездом не проверил се. Мы выехали на двух машинах, в его тачке было четверо, и в моей — пятеро. Ехали по МКАД, они шли метрах в трехстах передо мной. И только они проехали Симферопольскую трассу, как машина рванула. — Соколов запнулся. — Я не знаю, сколько туда положили взрывчатки, но в машине был полный бак, и в багажнике еще канистры с бензином — мы всегда берем с собой, чтобы в дороге не зависеть от АЗС. Рвануло с такой силой, что взрывной волной с дороги сбросило два встречных «КамАЗа». — Он замолчал, потом продолжал через силу: — Мы стояли, сняв шапки, и ничего не могли сделать. Полыхало так, что ближе пятидесяти метров подойти было невозможно. Мы просто смотрели. Четыре человека... И костер. Сгорели. Если кто-то и выжил после взрыва, то в огне все равно погиб. Когда приехали пожарные, там уже нече-го тушить было. Один пепел. Знаешь, Тань, это самое ужасное — видеть, как гибнет человек, и не иметь возможности помочь ему.
Таня плаката. Мишка сидел, подперев щеку кулаком, с задумчиво-потрясенным видом.
— Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Иногда кажется, что все это только приснилось — та ночь и пламя на дороге. Красное, а дым густой, черный. И я стою, мне хо-чется плюнуть на все, на бессмысленность этой затеи, но влезть в горящую машину и вытащить хоть кого-то — хоть живого, хоть мертвого. Или бежать оттуда, чтобы ничего не видеть, не слышать немого крика в голове... Мы перед самым взрывом разговаривали по рации, и я даже не запомнил его последние слова. Только, как в замедленном кино, — сноп искр, его голос оборвался, куски металла во все стороны, и пламя — багровое такое, кровавое. Помню, я заорал, как ненормальный... И мы стояли... Мне каждую ночь это снится, я уже боюсь глаза закрывать. Мы, кто это видел, спим только со снотворным, чтобы кошмары не снились — силы нужны, а уснул трудно. Таблетки пачка
Ми глушим, и не помогает. Такое не забудешь. Я смотрю на свидетельство о смерти и не верю. Он же хитрый был, как черт, недаром ведь наполовину турок, да еще и царских кровей — помнишь «12 стульев»? Сын турецкоподданного... Вот и Сашка — сын турка. Он и черноволосый из-за этого... Всегда всех дурил, всю Москву за нос провести мог, изворотливый был, везло ему постоянно... И вот — на моих глазах сгорел. — Мишка потряс головой, будто отгоняя видение, зачем-то достал из кармана бумажник, вытащил из него плотный листок голубой бумаги.
Свидетельство о смерти... Слезы покатились крупными горошинами. Таня быстро вернула документ, пошла в ванную — умываться холодной водой.
С Соколова слетела вся его суровость, даже четкие черты лица стали мягче, и теперь он чем-то напоминал обиженного ребенка.
— Миша, а почему ты Васину сказал, что Сашка в больнице?
— Ох, Таня, не надо про Васина! Это такое трепло, каких свет не видывал! Я даже думаю, не он ли стал вольным или невольным осведомителем, потому что адрес Сашки и номер его машины проще всего было узнать в институте. Я специально навешал ему лапши на уши и не имею представления, как дальше буду выкручиваться. — Он сделал паузу. — Таня, я тебя очень прошу: вернешься домой, попробуй вспомнить, не видела ли ты кого-нибудь подозрительного, когда с Сашкой встречалась. И телефон этого твоего осведомленного знакомого найди, ладно? А еще лучше — устрой встречу, вернее, договорись встретиться с ним где-нибудь в укромном местечке, а мы уж там разберемся. Найти бы человека, который следил за Сашкой... Мы бы из него все вплоть до костей вытрясли, — мечтательно сказал Мишка. — Но мы все равно найдем, я весь мир наизнанку выверну, но найду. Танюш, по-человечески прошу — помоги. Ведь он мне братом был. Я не останусь в долгу.
— Миш, не надо об
