То были странные немыслимые копи душ.И, как немые жилы серебряной руды,они вились сквозь тьму. Между корнямиключом била кровь, которая течет к людям, —как куски тяжелого порфира во тьме.Больше ничего красного не было.Но были скалыи призрачные леса. Мосты над безднойи тот огромный серый тусклый пруд,что висел над своим таким далеким дном,как серое дождливое небо над пейзажем.А меж лугов, мягких и исполненных терпенья,виднелась бледная полоска единственной тропы,как длинная простыня, уложенная для отбелки.И по этой единственной тропе приближались они.Впереди — стройный человек в синей накидке,уставясь, в тупом нетерпеньи, прямо перед собой.Его шаги пожирали дорогу крупными кусками,не замедляя ход, чтоб их пережевать; руки висели,тяжелые и сжатые, из падающих складок ткани,уже не помня про легкую лиру,ту лиру, которая срослась с его левой рукой,как вьющаяся роза с веткой оливы.Казалось, его чувства раздвоились:ибо, покуда взор его, как пес, бежал впереди,поворачивался, возвращался и замирал, снова и снова,далекий и ждущий, на следующем повороте тропы,его слух тащился за ним, как запах.Ему казалось иногда, что слух тянулсяобратно, чтоб услышать шаги тех двух других,которые должны следовать за ним на этом восхождении.Потом опять ничего позади не было слышно,только эхо его шагов и шорох накидки под ветром.Он, однако, убеждал себя, что они по-прежнему идут за ним;произносил эти слова вслух и слышал, как звук голоса замирает.Они вправду шли за ним, но эти двоешагали со страшащей легкостью. Если б он посмелхоть раз обернуться (если б только взгляд назадне означал разрушенья его предприятия,которое еще предстояло завершить),он бы обязательно увидел их,двух легконогих, следующих за ним в молчании:бог странствий и посланий дальних,дорожный шлем над горящими глазами,стройный посох в руке впереди,крылья легко трепещут у лодыжек,а в левой руке доверенная ему она.Она — возлюбленная столь, что из одной лирыродилось больше плача, чем от всех плакальщиц,что родился из плача целый мир, в которомвсё снова было: леса и долы,дороги и селенья, поля и потоки и звери,а вокруг этого мира плача — вращалось,будто вокруг другой земли, солнцеи целый молчаливый небосвод, полный звезд,небо плача с искаженными звездами, —она, возлюбленная столь.Но рука об руку с этим богом теперь она шла, —ее шаги ограничивал длинный саван, —неуверенно, мягко и без нетерпенья.Укрытая в себя, как та, чей близок срок,не думала о человеке, что шел впереди,ни о пути, восходящему к жизни.Укрытая в себя, она блуждала. И ее смертьзаполняла ее до краев.Полна, как фрукт сладостью и тьмой,была она своей огромной смертью, которая была так нова,что пока еще она ничего не понимала.Она обрела новую девственностьи была неосязаемой; закрылся пол ее,как молодой цветок с приходом вечера,и ее бледные руки настолько отвыклибыть женой, что дажебесконечно легкое касание худощавого бога,когда он вел ее,смущало ее, как чрезмерная близость.Даже сейчас она уже была не та светловолосая женщина,чей образ когда-то отзывался в стихах поэта,уже не аромат и остров широкого ложа,уже не собственность идущего впереди.Она уже была распущена, как длинные волосы,и раздана на все стороны, как пролившийся дождь,и растрачена, как изобильные запасы.Она уже стала корнем.И когда внезапнобог ее остановил и, страдальческивоскликнув, произнес слова: «Он обернулся!» —она ничего не поняла и тихо спросила: «Кто?»Но вдалеке, темный в ярком выходе,стоял некто, тот или иной, чье лицобыло неразличимо. Стоял и видел,как на полоске тропы меж лугами,с печалью во взгляде, бог посланиймолча повернулся, чтобы следовать за фигурой,уже идущей обратно по той же самой тропе, —ее шаги ограничивал длинный саван, —неуверенно, мягко и без нетерпенья.

VIII

Стихотворение это чем-то напоминает тяжелый сон, когда получаешь — и тут же теряешь — нечто чрезвычайно ценное. Из-за временно'й ограниченности нашего сна, а возможно, именно благодаря ей, такие сновидения мучительно убедительны в каждой детали. Стихотворение тоже, по определению, ограничено. И то и другое предполагает сжатость, но стихотворение, будучи актом сознательным, есть не перифраза реальности и не ее метафора, но реальность как таковая.

Сколь ни была бы велика сегодня популярность подсознания, все же от сознания мы зависим сильнее. Если, как однажды сказал Делмор Шварц, обязанности начинаются в сновидениях, то именно в стихах они окончательно артикулируются и исполняются. Ибо хотя глупо предлагать некую иерархию различных реальностей, можно утверждать, что любая реальность стремится к состоянию стихотворения — хотя бы ради экономии.

Эта экономия и есть, в конечном итоге, raison d'e^tre[59] искусства, и вся его история есть история его средств сжатия и сгущения. В поэзии это язык — сам по себе в высшей степени конденсированный вариант реальности. Вкратце: стихотворение скорее порождает, нежели отражает. Так что стихотворение, обращенное к мифологическому сюжету, равнозначно реальности, пристально вглядывающейся в собственную историю, или же, если угодно, следствию, прикладывающему увеличительное стекло к своей причине и ослепляемому ею.

«Орфей. Эвридика. Гермес» — тот самый случай, ибо это автопортрет поэта с увеличительным стеклом в руке, и из этого стихотворения мы об авторе узнаем много больше, чем из любого его жизнеописания. Он всматривается в то, из чего он возник; но сам всматривающийся намного более осязаем, поскольку смотреть на что-то мы можем лишь извне. Вот вам разница между сновидением и стихотворением. Скажем так: реальность принадлежала языку, экономия — автору.

Первый же пример этой экономии — заголовок. Заголовок — весьма трудная штука, чреватая множеством опасностей. Он может оказаться дидактичным, чересчур эмфатическим, банальным, витиеватым или невыразительным. Здесь заголовок исключает возможность эпитета: он выглядит как подпись под фотографией или рисунком — или, если на то пошло, под барельефом.

Судя по всему, таким он и был задуман. Такой заголовок соответствовал бы замыслу стихотворения, уважительно обращающегося с греческим мифом и анонсирующего его сюжет и ничего кроме. Именно этому служит заголовок. Он называет тему, он свободен от какой бы то ни было эмоциональной нагрузки.

Конечно, мы не знаем, предшествовал заголовок сочинению или он был придуман задним числом. Естественно, соблазнительно предположить первое, учитывая в значительной степени бесстрастный тон на всем протяжении стихотворения. Другими словами, заголовок подсказывает читателю тональность.

Ну что ж, пока все неплохо — можно только поражаться необычайному хитроумию двадцатидевятилетнего автора, поставившего здесь точки после каждого имени, чтобы избежать любого подобия мелодрамы. «Как на греческих вазах», — думаешь про себя и снова поражаешься тонкости автора. Потом смотришь на название и замечаешь, что чего-то не хватает. Я сказал «после каждого имени»? После Гермеса точки нет, а он — последний. Почему?

Потому что он — бог, а пунктуация — удел смертных. Во всяком случае, точка после имени бога не годится, потому что боги вечны, и их не обуздаешь. Менее всего — Гермеса, «бога странствий и посланий дальних».

У поэзии, когда речь идет о богах, есть свой этикет, восходящий, по меньшей мере, к средневековью; Данте, например, рекомендовал не рифмовать понятия из христианского пантеона с «низкими» словами. Рильке же этот этикет еще на одну ступень усиливает, сближая, по признаку смертности, Орфея и Эвридику, а богу при этом не ставит в буквальном смысле слова никаких границ. Если говорить о подсказках, то эта — великолепный символ; хочется даже, чтобы это была опечатка. Но тогда это было бы божественное вмешательство.

Эта смесь прозаичности и безграничности и определяет стиль стихотворения. Никакая другая не была бы более подходящей для пересказа мифа; то есть выбор этой дикции был в той же мере собственным достижением Рильке, как и продуктом предыдущих вариаций того же мифа — скажем, начиная с «Георгик» и далее. Именно бесчисленные предшествующие версии и вынуждают нашего поэта бежать любого украшательства, заставляя его взять этот бесстрастный тон, местами с оттенком сумрачной грусти, равно созвучной времени и ходу его сюжета.

1 ... 153 154 155 156 157 158 159 160 161 ... 193

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Проза и эссе (основное собрание) - Иосиф Бродский бесплатно.

Похожие на Проза и эссе (основное собрание) - Иосиф Бродский книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов - Современная проза
Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
Ароматы кофе - Энтони Капелла - Современная проза
Роман с Полиной - Анатолий Усов - Современная проза
Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
Пуговка - Андрей Башаримов - Современная проза
Ключ от бездны - Илья Масодов - Современная проза
Из Фейсбука с любовью (Хроника протекших событий) - Михаил Липскеров - Современная проза
Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза

Оставить комментарий