Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот это «все время» и тяжело для исполнения.
Вульф права, что в роли есть два рода трудностей: физические и психические. И по второму разделу нужно найти не подмену, не технику — это меня не увлекает почему-то, — а нужно найти иные приспособления — решения кусков и даже сцен.
Договорились пробовать (в «Лире»):
В первом акте — физически все остается по-старому.
По внутреннему рисунку — все больше и больше утверждаться в намеченном в последнее время ключе: «Ах так? — пожалуйста! Хочешь без приданого — будешь без приданого». И лишь один большой взрыв: «Подлец, предатель!».
Четвертая картина.
Вся сцена должна идти так же. Я просил перестроить начало — переакцентировать. Сейчас я веду сцену, очень озабоченный тем, чтобы всем было весело, и тащу за собой свиту, а надо, чтобы мне было весело потому еще, что им весело. Не понукать их, а принимать от них. Да и по существу это верно.
— «Ты лжешь»… — мне кажется, что сказанное тихо, убежденно будет выгодней между двумя взрывами.
Чтобы не выбежать на: «Куда девалась половина свиты»… — сделать так: Гонерилья и Олбени проходят вслед ушедшему Лиру и начинают отступать от приближающегося Лира, выходят на свои прежние места, и тогда Лир медленно наступает на Гонерилью.
Пятая картина.
— «Вернуть все силою…» — сказать бессильно, как наметилось в последнем спектакле.
Шестая картина.
Всю сцену с Кентом — на придыхании, без взрывов, оставив всплеск только на «Регана».
Так же вести сцену с Гонерильей, переводя напряжение на смену ритмов.
«Забью пред дверью спальни в барабан…» — не знаю, что сделаю! И от этого подтекста — на шепоте или хрипе.
Девятая картина.
Нужно отрегулировать силу звучания шумов и музыки — постепенно смикшировать до предела, тогда весь первый монолог можно говорить себе, как и задумано было.
Взрыв лишь на:
«— Вой, вихрь, вовсю! Жги, молния! Лей, ливень!»
Потом опять разговор со стихиями на убеждении их, а не на вызове, как в первой фразе взрыва: «Вой, вихрь!».
На скороговорках, которые и должны знаменовать в дальнейшем моменты сумасшествия.
Не тратя много звука, скорее, предупреждающе: «Что я вам покажу!».
«Позор, позор, позор!» — от тихого — до взрыва в последнем: «позор!».
Так же:
«Не так я, нет, о боги, я не так Перед другими грешен, как другие Передо мной!»
Одиннадцатая картина.
Так же один взрыв на: «Лей, ливень! Вытерпеть достанет сил…» а: «В такую ночь! Регана, Гонерилья! Отца, который стар и отдал все И вас любил…» — опять на скороговорке.
Всю сцену с Эдгаром — «два слова по секрету», пока сознание не возвращается к Лиру.
Двенадцатая картина.
Самая трудная по физическому напряжению:
«Все маленькие шавки. Трей и Бланш и Милка лают на меня. Смотрите» — стоя на месте. Они держат меня, потом разгоняют собак, я отступаю к постели, не забираясь на нее, и так меня укладывают.
Шестнадцатая картина.
Надо выходить, а не вбегать, и разговаривать с собой, может быть, хохоча, от нелепости запрета «мне чеканить деньги». И попробовать всю сцену вести одному, чтобы они все время возвращали меня, обращая на них мое внимание.
Не нравится мне — ни решение, ни исполнение финала… не нравится мне и текст… Не знаю, не понимаю, почему отец над телом умершей, да еще и не уверенный, что она умерла, должен призывать окружающих к тому, чтобы они «выли». Я всегда знал, что чуть повышенный звук в этих случаях ранит сердце, как бритвой.
Решили перестроить сцену.
Выбегает Эдгар.
Все замирают.
Афицинский[485], оказавшийся на другом конце сцены, стремглав бросается навстречу Лиру, за кулисы.
Пятится спиной на сцену Лир, а за ним Афицинский с телом Корделии, кладет ее на середину сцены, и Лир тихо и осторожно опускается, ведя сцену над Корделией.
Поднимается же не от готовности сейчас заставить противников «попрыгать», а от мгновенно постигнувшей его (очевидности) смерти.
А дальше — борьба со смертью, как и было раньше.
25/III
«О жизнь! — что же это такое? О, смерть! — подожди!»
29/III
Четыре часа все по очереди кого-то убеждали в том, что леоновский «Лес» — хорошо, здорово, интересно[486]… То ли я задал тон, в противовес Ю.А., который сказал, что он «хотел бы, что-то такое современное, истинно советское, такое… а «Лес»… это вчерашнее…»
Я первый взял слово.
— Жизнь надо строить не на предполагаемых совершенных пьесах, а на реальном материале. Ленин звал строить с теми средствами — людскими и материальными, — которыми в то время государство располагало.
Если у нас нет лучшего, классику ставить не хотим, а делать репертуар надо, значит надо делать из того, чем располагаем, исключая, конечно, пошлое, вредное, преступное.
Конечно, надо искать лучшие пьесы и делать спектакли из лучших пьес. А кстати, каждый спектакль, который мы играем, мы могли бы сделать лучше и играть лучше и беспрестанно растить. Я давно жажду видеть театр в этом качестве и уверен, что почти каждый наш спектакль мог быть доведен до большого блеска.
Но это вообще о состоянии репертуара.
Теперь о «Лесе».
Леоновский «Лес» — не то произведение, которое можно взять лишь на «безрыбьи». Я люблю это великое произведение. Оно, вместе с «Тихим Доном» Шолохова и толстовской трилогией, останется как советское классическое произведение. Я не согласен с Ю.А., что это вчерашний день.
Да, это вчерашний день, если судить по тем инсценировкам, которыми располагает театр… Инсценировки больше о войне, чем о «Лесе», они — о дочери, а не о борьбе за созидание. Подлинник же и о вчерашнем, и о сегодняшнем, и о завтрашнем, о творческой личности, на плечах которой въехал в жизнь прохвост, паразит, болтун и ханжа.
Не знаю, почему это вчерашний день? Я даже уверен, что такие и в коммунизм въедут спокойнее и легче, чем те, на которых они едут.
Инсценировка должна быть сделана в театре от режиссерского видения спектакля, от решения его. На заре нашей жизни сделали же мы «Простую вещь»[487].
Вульф предложила сделать инсценировку мне самому.
Я думаю, что мог бы сделать такую инсценировку, но сейчас мне эта работа не под силу. Это очень трудоемкое дело. В группу же я мог бы войти. Полезно было бы повидаться с Леоновым и «вдохновить» его на это мероприятие, раз у него пошатнулось желание работать с нами и театром вообще. Что же касается Ю.А., то… если он сумел решить трудные темы колхоза и рабочую, то кому, как не ему, решать тему интеллигенции?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Театральная фантазия на тему… Мысли благие и зловредные - Марк Анатольевич Захаров - Биографии и Мемуары
- Олег Борисов. Отзвучья земного - Алла Борисова - Биографии и Мемуары
- Андрей Тарковский. Стихии кино - Роберт Бёрд - Биографии и Мемуары / Кино
- Дневники св. Николая Японского. Том ΙI - Николай Японский - Биографии и Мемуары
- На берегах утопий. Разговоры о театре - Алексей Бородин - Биографии и Мемуары
- У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий - Биографии и Мемуары
- Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Парабола моей жизни - Титта Руффо - Биографии и Мемуары
- Те, с которыми я… Вячеслав Тихонов - Сергей Соловьев - Биографии и Мемуары
- Дневники исследователя Африки - Давид Ливингстон - Биографии и Мемуары