Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы делали ходы: я видел, что глаза Ксении зажигаются азартом, и чтобы раздразнить ее еще больше, я сказал, вы же нация победителей, а ты того и гляди продуешь мне в го, на что она сказала, отрываясь от игры, что победа только тогда победа, когда морально оказываешься выше противника. А если на кошмар ответить кошмаром, значит, победа не одержана, человечество не освобождено от зла, а просто один зверь съедает другого зверя, но теперь это не важно, ведь уже почти никого не осталось и мир настал, по крайней мере, в этой части земного шара. Так что все забывается, и мертвые тщетно ждут справедливости. Мы играли дальше, я все-таки выиграл, и она настояла на второй партии, чтобы отыграться. У нас ничего не могло быть невинно, даже молчаливые свидания в случайной комнате, даже разговоры за столом в ресторане были полны смысла, каждое слово открывало дверь в долгие коридоры ее мыслей, в нескончаемые пути моих. Мы сидели друг перед другом - два бескрайних человека - и не знали, что делать с нашей бесконечностью.
Деревья становятся все разноцветнее: приближается осень. Когда солнце ярко светит, я выхожу и смотрю на небо сквозь желтеющие ветви осины. Они кажутся мне прозрачными - так тонок каждый лист. Яркие краски деревьев и осеннее солнце слепят глаза, а горы совсем пропадают из виду.
Однажды утром, когда я проснулся и выглянул в окно, все было темным и четким. Горы пугающе приблизились. Все предвещало дождь, однако его не было, горы и озеро замерли в ожидании грозы.
Впервые я замечаю, что между реальностью и рисунками брата есть какая-то связь. Например, сегодня, когда все вокруг серое, синее и четкое, он рисует простым карандашом. Эта картинка нравится мне больше других, потому что, лишенная красок, она состоит только из теней и похожа на то, что видишь перед сном: не сон, а увернувшееся от твоей воли представление, ложный шаг по несуществующей лестнице. Серая гора, в ней - темная пещера. Оттуда выглядывают трое детей, один из них показывает пальцем на небо. От пещеры вьется тропка, по ней бредут задумчивые ослы и бледные свиньи. Под горой - белый пруд с темными берегами, где скачут лягушки на длинных, как у суслика, задних лапах. Они прыгают в белую пену озера и высовываются оттуда довольные. На берегу его - круглый стол, с которого кормятся кони. Круг стола с широкой каймой виден как будто сверху, а ножки его изображены сбоку. Рисуя, брат всегда словно смотрит с разных углов. У лошадей - прямые ноги без суставов и то ли волчьи, то ли крокодильи морды, однако без зубов. Шесть лошадей, окруживших стол, едят рассыпанные по нему мелкие зернышки - просо? ячмень?
Это его самый молчаливый рисунок, созданный при свете лампы на круглом столе, который нашел путь в одну из его картинок. Наши предметы перемещаются из одного мира в другой. Я иду в ванную комнату: эта комната могла бы принадлежать одному из братства проигравших. Когда я вижу, что по полу бежит таракан, я представляю себе, как дочь миссионеров в Чанчуне говорит: "Я так люблю их давить". Всю жизнь она прожила в Азии, но не говорит ни на одном языке, кроме английского. Друзья - случайно оказавшиеся в Чанчуне европейцы и американцы, и все это кратковременные знакомства, потому что они скоро уезжали, а она оставалась. Она обучалась по почте в менонитской школе, где главным предметом была священная история. Несмотря на родителей-миссионеров, она почти каждый день идет в бар в надежде на новое свидание с упорством и отчаянием не восемнадцати-, а сорокалетней женщины. Но может перечислить всех библейских патриархов в порядке старшинства, точно знает, сколько лет назад Бог сотворил мир, и лишь удивленно смеется, когда слышит, что человек произошел от обезьяны. Наверное, она считает, что земля плоская и что гроза - выражение Божьего гнева, но никто не осмеливается ее спросить, и сама она молчит, зная, что на Большой Земле (ведь миссионеры живут как бы на острове своей веры) люди придерживаются иного мнения.
Напротив нее живет Марион. Она не имеет отношения к миссионерам и не верит ни в Бога, ни в черта, а верит в свою собственную идею. Ей, возможно, лет пятьдесят или меньше. Одна ее нога короче другой и бедро искривлено, так что Марион сильно хромает. Ее лицо - мужское и сухое, с тонкими губами и маленькими живыми глазками. Ногти она красит в черный цвет, единственное украшение. Все ее вещи умещаются в двух чемоданах, она считает материальную собственность злом, поэтому у нее нет дома. Раньше она работала в Африке. Одалживает книги, у кого может, и жадно читает их, к людям же проявляет мало интереса. Говорит о себе как о "добровольной изгнаннице", мне вспоминаются манихеи с их отрицанием всего физического. Виденный когда-то сон, будто я встречаю незнакомцев в странных шапках и они говорят мне: "Мы - манихеи". У них были маленькие сухие лица, как у Марион.
Ксения рассказывала мне об острове в Белом море, вблизи Полярного круга, где совпадают зима и ночь, день и лето. Летом комары повсюду, даже во рту, когда вдохнешь. Одна женщина ушла в лес, и там ее съели комары. "Съели или закусали?" - "Съели".
Я представлял себе остров с избами и кривыми деревьями, столь тихий, что убийство комара может считаться событием. Однажды смотрел на букашку (то ли комара, то ли еще что-то крылатое и тонконогое), которая шла по моей руке, а потом прихлопнул ее другой рукой. Два состояния: ползущая букашка и скорченная (мертвая), оба понятны. Но между ними разверзалась бездна непонятного, тем более огромная, что продолжалась всего-то долю секунды, когда опускалась моя ладонь.
Та женщина на острове убила комара, а потом другие за него отомстили. Или так: женщина прихлопнула комара, а потом совершила серьезный проступок украла или изменила мужу. Потом пошла в лес, там налетели комары. Она думала: "Это из-за того, что я украла". А на самом деле это из-за комара. В Мексике я видел, как муравьи ползут один за другим по белой церковной стене. Муравьиный крестный ход. Было жарко и только в церкви прохладно, и дьявол, притаившись между рядами, слушал одинокую проповедь.
Пустые улицы из камня. Позднее солнце. Где же это улицы пустеют к шести часам вечера? В музее. Каменные улицы, мертвый город. Да: раскопанный археологами город. Я брел по опустевшему городу, спешил осмотреть все - ведь его улицы скоро закроются. У меня в руках был план с названиями домов, один из них назывался "бордель". Там еще стояли люди, снимали его на пленку. Кто-то плотоядный, извращенный, крался, прикасаясь спиной к стене. Но его лица я не запомнил.
Шел дальше: что-то вроде амфитеатра. Там стоял старик, с которым я поздоровался и продолжил путь. Отойдя, пожалел, что так быстро покинул амфитеатр, но уже пора было на вокзал, чтобы поймать последний поезд. На перроне почти никого не было, но в поезде мне снова встретился этот старик. Мы сели друг против друга, он был очень аккуратно одет. Старик рассказал мне, что он бывший бухгалтер, вдовец. Он почти не поднимал глаз, и его интонация была столь монотонна, что переставала казаться итальянской. Каждый день он ездит гулять в Помпеи, ведь больше ему делать нечего, он на пенсии. Отчего-то он был рад мне и попрощался с видимой неохотой.
Когда я вспоминаю тот день: Помпеи, вечернее солнце, камень домов и пыль улиц, квадраты внутренних садов, - все заслоняет фигура бухгалтера. Мертвый город не ожил в моем воображении, не заселился матронами и гладиаторами, а стал еще более мертвым оттого, что одинокий пенсионер в шляпе и в костюме каждый день приходит туда гулять.
Песок, песок, песчаная буря. Когда распадаются горы, от них остаются песчинки. В каждой из них блестит кварц. Ветер или вода носит песок с места на место, люди добавляют песок в фарфор. Песочные часы пересыпают песок из сосуда в сосуд. Песок засыпает все. Когда снег растает и жители Чанчуня замрут в ожидании теплого ветра, Клара выйдет из дома и увидит, что воздух пожелтел. Она будет брести сквозь желтую дымку и почувствует, что на зубах скрипит песок. Тонкий слой бурой пыли покроет дороги и деревья. Песчинки будут колоть глаза. Вернувшись домой, Клара обнаружит, что песок налетел через форточку в комнату и покрыл стол, стулья, полки - отголосок монгольских песчаных бурь.
На столе у Клары всегда лежат - в аккуратном порядке - затупившиеся карандаши, ручки, которые перестали писать, невскрытые письма. Клара очень боится дурной новости, и потому ей стоит огромных усилий открыть конверт. Выбрасывать письма она опасается так же, как и читать их, так что они скапливаются горкой на столе. Газет и телевизора она обычно избегает, но здесь, в Китае, она впервые без опасения включила телевизор, потому что не понимала ни слова. Она лжет себе, что время остановилось в маньчжурских степях. На самом деле все совсем не так: за одну ночь исчезают старые и вырастают новые дома; город наводняется сезонными рабочими и снова пустеет; в подвалах открываются бары и магазины, чтобы закрыться через полгода. Но неотточенный взгляд Клары не замечает перемен.
- Пони - Р. Дж. Паласио - Исторические приключения / Русская классическая проза
- Имя этой дружбы – поэтическое братство - Анна Тоом - Биографии и Мемуары / Воспитание детей, педагогика / Русская классическая проза
- Переводчица на приисках - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Озеро Радости - Виктор Валерьевич Мартинович - Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Однажды, в давние времена… - Сиратори Каору - Исторические любовные романы / Русская классическая проза
- Трое - Валери Перрен - Русская классическая проза
- Не бойся тёмного сна - Александр Гордеев - Рассказы / Прочее / Русская классическая проза / Социально-психологическая / Фэнтези
- Отцы и дети. Дворянское гнездо. Записки охотника - Иван Сергеевич Тургенев - Разное / Русская классическая проза
- Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт - Русская классическая проза / Современные любовные романы
- От солянки до хот-дога. Истории о еде и не только - Мария Метлицкая - Русская классическая проза