Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В детстве я был боязлив, потому что никогда не мог предугадать, что произойдет, и еще менее мог бы предотвратить то, что меня ожидало. И я помню этот страх, от которого немеют руки и ноги, пересыхает во рту. Да, конечно, я в то же время представлял себе боящегося мальчика, и дрожь слегка унималась; потом я перечислял все возможные причины страха, все существующие наказания, все несчастные случаи, и они оказывались не такими уж страшными. Но страх возвращался, потому что я не знал, какое из них последует. Я пугался неожиданного: грубости в ответ на ласку, ласки в ответ на грубость. Если бы я знал наверняка, что через два часа меня запорют до смерти, наверное, боялся бы меньше. Теперь не так, теперь я страшусь именно определенности: ведь я точно знаю, что умру. "Умирали бы и боги, если б благом смерть была". Мне не хочется подчиняться общему закону: потому что какая ж это свобода воли, когда всех ведут как быков на заклание. Боль можно заглушить болью, страх - страхом. Те, кто отправляется в джунгли или на войну, чего они боятся так сильно? Какой трепет они пытаются подавить? Когда думаю об этом, самым пугающим представляется мне страх невидимого. Во время эпидемии зараза передается через воздух, прикосновение, воду. Что-то передается от человека человеку как волна, как вид любви. Общность судьбы двух человек, больного и заразившегося. Одинаковый конец. Раньше хотели быть вместе, теперь как можно дальше друг от друга. Центробежная жизнь. Всегда есть люди, которых избегают: странные, уродливые. Заболев, парией может стать любой.
На южных рынках царит разнообразие птиц, рыб и зверей. Бывшие обитатели водной стихии бьют хвостами по прилавку. Рядом на веревочках - сушеные мозги обезьян. Продавцы и покупатели спорят, толкаются, между ног порой пробегают большие крысы. Искусство кухни состоит в том, чтобы уметь приготовить все, что летает, плавает, ползает и прыгает. Если человек вел дурную жизнь, в следующем воплощении он становится зверем или птицей. Если звери - бывшие плохие люди, то они не заслуживают сострадания. Демоны тоже иногда оборачиваются животными.
А этот демон был болезнью, начавшейся среди ползающих и порхающих. У болезни было хитрое звериное лицо, лицо человека дурной репутации, или демона, пробегавшего крысой, пролетавшего птицей.
В южном районе распространяются слухи, что будто бы новый грипп сильней и опасней обычного. Новость просочилась в газеты, но тут же была опровергнута. Опасения, впрочем, не прекращаются, и люди запасаются впрок лекарствами, не зная, какие из них могут помочь. Потом выясняется, что никакие.
Врач с континента прибыл на свадьбу сына в Гонконг и, проходя по мраморным коридорам отеля, ощутил озноб. В жарком городе много кондиционеров, и потому простуды здесь не редкость. Укрывшись гостиничным одеялом, приехавший не может согреться. Шторы опущены, и комната погружена в полумрак. Перед глазами вертится темная карусель с проблесками света. Не поддаваясь ни панике, ни апатии, больной встает и выходит на улицу. Он прибывает в больницу и, не подпуская к себе сестер ближе, чем на полтора метра, просит поместить себя в одиночную палату, где он мог бы разговаривать с персоналом через двойное стекло. Ему остается совсем немного времени, два или три дня. Он успевает рассказать о загадочной болезни, что выбирает жертв на юге страны и не поддается антибиотикам. "Как называется эта болезнь?" Но врач, если бы у него оставались силы, мог бы только пожать плечами.
Болезнь уже ступает легкими шагами по стране.
"Несколькими днями позже в Афинах началась болезнь. Говорили, что раньше подобные случаи бывали на Лемносе и в других местах; но нигде не помнили, чтобы эпидемия принимала такой размах и была настолько смертельной. От врачей поначалу не было никакой пользы, потому что, не зная подходящего средства, они сами умирали больше других, так как чаще всех навещали больных; и ни одно искусство не в силах было помочь. Молебны в храмах, гадания и прочее были равно тщетны, пока распространившаяся болезнь не положила им окончательный конец. По слухам, она началась в Эфиопии и оттуда перебросилась в Египет и Либию. В Афинах эпидемия сначала поразила население Пирея - и те стали говорить, что пелопоннесцы отравили резервуары (источников там не было), - а потом охватила центр города, где случаи смертельного исхода участились".
Если верно, что у бодрствующих один мир, а каждый спящий отворачивается в свой собственный, то проигравшие спят. Я пытаюсь соединить их в одно: будто руководство школы выдает им отвар для питья и велит протереть мебель уксусом, предупреждает, что может начаться "весенняя болезнь", а проигравшие так ждут тепла, что готовы переболеть "весенней болезнью", если это приблизит наступление весны. Но сколько я ни стараюсь сблизить их, заставить заговорить друг с другом, у меня ничего не получается. Они расходятся в разные стороны, как будто я могу думать только об одном человеке.
Вот Ян. Мне кажется, что в Интернете он прочитал о том, что странная болезнь распространяется по Китаю. Ему было интересно, и только. Потом пошли разговоры, особенно среди тех, кто не принадлежал к братству проигравших. Они говорили, что болезнь опаснее, чем кажется, и что, может быть, стоило бы уехать. Ян вспомнил слова Сократа: "Вся жизнь философа проходит в приготовлении к смерти. Так ему ли бояться, когда смерть наконец приблизилась?" Он ходил по улицам города чаще, чем прежде. Вскоре он обнаружил, что прежде людные места опустели. Маленькие магазины закрылись вовсе. Большой рынок был по-прежнему открыт, но продавцы даже и не пытались зазывать редких покупателей. Все слишком боялись заразиться.
В один из своих походов он подхватил простуду и испуганно слег. Перебирал в уме всех встреченных: кто заразил его? Наконец вспомнил высокого рябого мужика, что закашлялся, не прикрывая рта рукой. "Если моя болезнь окажется именно той болезнью, - думал Ян, - то я, наверное, перед смертью буду вспоминать это рябое лицо и говорить ему: ты, мерзавец, во всем виноват! Нет, я сам всему виною, зачем я не носил маску? Если выздоровлю, обязательно стану носить".
Он приподнялся на постели и выглянул на улицу. Напротив шла стройка дома, и возводился второй этаж. Один рабочий снизу забрасывал кирпичи, а другой ловил их наверху и укладывал рядами. Часто ему не удавалось поймать кирпич, тот падал на землю и раскалывался. "Что за чепуха", - подумал Ян и отвернулся.
Его одолел приступ кашля. "Если через стену услышат, заберут, - сердце екнуло. - Непременно заберут в больницу". Чтобы заглушить кашель, он включил телевизор, и чем громче он кашлял, тем громче кричал телевизор. Там как раз передавали песню о болезни. Врачи пели, и сестры пели, и больные пели и улыбались из-за двойного стекла, а еще кто-то пел на крыше, потому что дом был оцеплен войсками в целях карантина, и все они пели, что болезнь будет побеждена.
Через два дня Ян выздоровел. Теперь он соблюдал все меры предосторожности. С этого момента проигравшие стали избегать друг друга, будто отгородившись марлевыми повязками. Не они одни, все избегали друг друга, и никто не знал, что происходит на соседней улице.
Кассиан же не замечал, что происходит вокруг него (или не желал замечать). Он увлекся преподаванием до такой степени, что даже давал иногда бесплатные уроки по выходным. Вечерами ученики засиживались у него дома. Как-то раз они спросили: "Отчего все иностранцы верят в Бога?" - "Не все, отвечал он. - Я, например, не верю". Действительно, метафизические вопросы давно уже стали ему безразличны. Он больше думал о том, как бы не потерять голос. Его постоянно мучила боль в горле, а на уроках ему приходилось напрягать голосовые связки. Он хочет в этой жизни только одного - остаться учителем, и будет ужасно потерять единственное средство для осуществления этой цели, свой голос. Что тело без голоса? Просто жалкая тряпка, складки ветхой плоти. Юношей он попытался написать стихотворение, из которого не помнил ничего, кроме строк: "И складки ветхой плоти на кресте - повисли, как промокшая одежда". Тогда он представлял себе, что крест есть в то же время перекладина, на которую повесили сушиться белье. Налетает ветер с дождем и оставляет складки одежды совершенно мокрыми, свисающими с креста.
Я представляю себе Китай как огромный спектакль, в котором все актеры надели белые маски и стали неотличимы друг от друга. Тротуары постепенно становились чище, горожане мыли тротуар перед своими домами. Следуя за Кларой на улицу, я замечаю, что одно из зданий за ночь было переоборудовано в больницу. Но она еще пустует.
Клара, я вижу тебя в маске, я вижу только твои глаза над белой марлей. Я ощущаю вкус марли у губ, когда думаю о тебе. Я слышал, что маски надо менять каждые четыре часа, я слышал, в аптеке они раскуплены и население города стирает и сушит их. Ты покупаешь пятьдесят пар тонких резиновых перчаток. Перед тем как выйти из дому, ты каждый раз надеваешь маску и перчатки. Через несколько дней это входит в привычку. Когда ты возвращаешься домой, снимаешь перчатки и протираешь уксусом дверную ручку.
- Пони - Р. Дж. Паласио - Исторические приключения / Русская классическая проза
- Имя этой дружбы – поэтическое братство - Анна Тоом - Биографии и Мемуары / Воспитание детей, педагогика / Русская классическая проза
- Переводчица на приисках - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Озеро Радости - Виктор Валерьевич Мартинович - Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Однажды, в давние времена… - Сиратори Каору - Исторические любовные романы / Русская классическая проза
- Трое - Валери Перрен - Русская классическая проза
- Не бойся тёмного сна - Александр Гордеев - Рассказы / Прочее / Русская классическая проза / Социально-психологическая / Фэнтези
- Отцы и дети. Дворянское гнездо. Записки охотника - Иван Сергеевич Тургенев - Разное / Русская классическая проза
- Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт - Русская классическая проза / Современные любовные романы
- От солянки до хот-дога. Истории о еде и не только - Мария Метлицкая - Русская классическая проза