Шрифт:
Интервал:
Закладка:
15 ноября
Сегодня день истерик, в которых, впрочем, я не виноват. Утром собрались педагоги и восьмиклассницы в приготовительном классе, где должен был состояться пробный урок, но практикантки все нет и нет. Прождав минут 15–20, решили, наконец, разойтись, но когда пошли из этого здания, то оказалось, что практикантка сидит на кухне и горько плачет. Из-за этого она и не явилась в класс. Ученица эта дала уже удачно 2 пробных урока, так что дело это для нее знакомое. Но на этот раз напала какая-то робость, волнение, нервы расходились, и в результате урок не состоялся. Пришлось успокаивать ее, а урок отложить на послезавтра.
На последнем уроке словесности в VIII же классе вышла опять история — с той самой И-и, которой пришлось сделать замечание 12 ноября. На этот раз у нас все было мирно. Отвечала урок совсем другая ученица; И-и же, которая на днях тоже должна давать пробный урок и не раз уже сегодня толковала со мной по его поводу, начала почему-то засовывать одну свою книжку под парту; потом, видя, что я смотрю, достала ее, начала пересмеиваться с соседкой, и вдруг, закрывши лицо руками, зарыдала. Ее окружили, начали уговаривать; но И-и в истерическом припадке, не давала отнять рук от лица, не хотела идти и из класса и, плача, гнала от себя утешавших ее подруг. Наконец, когда она немного успокоилась, удалось увести ее из класса; но из коридора еще некоторое время доносились ее рыдания. Что за причина этого, трудно сказать. Утешавшей ее классной даме И-и говорила, что ей все надоело, и гимназия в том числе, возможно, что девушка переживает какой-то кризис; отчасти, может быть, связанный с тем, что ей, из-за недостатка средств, пришлось отказаться от уроков любимой ею музыки. Вдобавок же ко всему этому она, очевидно, малокровная и с несколько развинченными нервами. При свете всего этого я иначе взглянул теперь и на ее предыдущее поведение, несколько странный и придирчивый тон. Разочарование и скука, очевидно, тут не напускные, а искренние и до болезненности острые. А какие ныне слабые, чувствительные нервы! Какая болезненная молодежь! И как, наверно, отражается на них весь формализм нашей школы, все эти мелочи, которыми, иногда сам того не замечая, обижаешь их. И каким внимательным к их болезненным душам должен быть современный педагог. А между гем сверху как будто нарочно все направляют к тому, чтобы еще гуже натянуть эти и так уже туго натянутые нервы. Все усиливаются требования строгости в надзоре, в баллах; вводятся экзамены и всякий другой формализм. И за все эти легкомысленные «реформы» расплачиваются все те же бедные дети нашего нервного, больного иска, живущие в тяжелую эпоху казней и самоубийств…
25 ноября
Опять больше 10 дней не приходилось браться за дневник. Совсем не хватало на это времени. Немало пришлось опять пережить за эти дни. Крупного, правда, ничего; но ведь вся наша жизнь состоит из мелочей; от них зависит и весь тон нашей жизни.
Работа в «младших» классах (т. е. с V по VII) шла в общем сносно. Бывали моменты, когда сходили хорошо и уроки в VIII классе. Бот, например, урок, на котором были многие восьмиклассницы. Был бенефис их любимого артиста, игравшего Кина. Ученицы, под свежим впечатлением, показывают мне карточку артиста (в роли Кина). И непринужденно делятся своими мнениями о спектакле. И с ними так просто, хорошо. Вот другой урок: я рассказываю о памяти, иллюстрирую свое изложение примером из рассказа Чехова, читаю стихотворение А. Толстого. Ученицы внимательно слушают. Но это не мертвое, насильственное внимание. Нет, они сами живо реагируют на мой рассказ. Встает одна ученица и приводит в пример другой рассказ Чехова. Другая пытается тоже дать пример, но она что-то перепутала, исказила, и ее поправляют подруги. Нередко лекция переходит в живую беседу. В классе царит бодрая, деловая атмосфера. И никакой надобности в принудительной дисциплине нет. А когда я закончил, наконец, урок, то слышу, что ученицы благодарят за него и называют интересным. Как приятно было бы и для нас, учителей, почаще переживать такие минуты. Но… к сожалению, не приятных минут гораздо больше.
Разбирается практический урок И-и в том же VIII классе. Замечаний довольно много. Самолюбивой И-и, должно быть, неприятно, хотя критика вовсе не носит тона какого-либо недоброжелательства. А когда указываю на одну ошибку и я, И-и вдруг объявляет, что так написано в поправленном мной конспекте. «Полюбуйтесь-ка!» — иронически добавляет она. Но оказывается, что в конспекте вовсе не так и что то, что я говорил ей при исправлении конспекта о дождевых червях, она отнесла к червям вообще, думая, что других червей не бывает. На этот раз, несмотря на явную ложь по своему адресу, я вполне владею собой, спокойно указываю, что виновата она сама и только в заключение добавляю: «Не угодно ли теперь Вам самим полюбоваться!»
На этом дело и окончилось. Но, не сдержись я, и ученицы приняли бы сторону обиженной подруги.
В другой раз мне опять пришлось испытать обиду со стороны одной восьмиклассницы, и финал здесь вышел не такой благополучный. Взявши при начале урока книжку для записи отсутствующих, я увидал в одной фамилии грубую ошибку. Мельком взглянув на подпись двух дежурных, я спросил: «Кто это из вас «М-ва» через «а» написал?» Вопрос был задан между прочим, и никакого особенно серьезною значения я ему не придавал. Как вдруг ученица Б-ва, бывшая в тот день дежурной (вместе с другой ученицей) и отличавшаяся вообще своей безграмотностью, принимает это за какое-то оскорбление по своему адресу и спокойно, но иронически отчеканивает мне, что мой поступок «некрасив» и что я поступаю «непедагогично». Я был так ошеломлен этой выходкой, что не нашелся что либо дельное возразить ей, хотя чувствовал себя вполне правым; а Б-ва еще несколько раз повторила свои выражения. Настроение было сразу испорчено, и когда я начал спрашивать одну ученицу, то уже не мог вполне сосредоточенно заняться ее ответом. В классе же стоял шум, смех, разговоры (не имеющие, правда, отношения к данному случаю). Все это еще больше отвлекало и нервировало меня. Отвечавшая мне ученица, отчасти под влиянием этого же, начала сбиваться. Когда она пропустила один вопрос, я спросил это у другой ученицы; отвечавшая же стала возражать, что и она это говорила. Я хочу восстановить истину и говорю: «Вы говорили так-то» (возможно, что я несколько изменил ее слова, но ошибка у ней во всяком случае была). М-ва тогда резко возражает: «Это неправда!» и чуть не спиной обертывается ко мне, близкая к слезам. Я посылаю ее на место, а через минуту она уже с рыданиями убегает из класса. У учениц, вероятно, создалось впечатление, что это я своими придирками довел ее до слез. Но я и спросил ее как раз с целью поправить (за письменную работу она имела 2), и никаких сознательных придирок с моей стороны не было. Но в общем и у меня, и у учениц впечатление от урока осталось самое тяжелое. Всего же больнее было оскорбление, нанесенное мне в начале урока Б-вой. Это была пощечина, и притом пощечина, как мне кажется, незаслуженная. Жаловаться я, конечно, не пошел. Но ответить Б-вой все-таки следовало. Едва ли бы только смог я сделать это вполне спокойно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе - Биографии и Мемуары / Театр
- Быть принцессой. Повседневная жизнь при русском дворе - Елена Первушина - Биографии и Мемуары
- Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин - Биографии и Мемуары
- Листы дневника. В трех томах. Том 3 - Николай Рерих - Биографии и Мемуары
- Хроники уходящего поколения - Валерий Николаевич Стовба - Биографии и Мемуары
- Хранить вечно - Лев Копелев - Биографии и Мемуары
- Чудо среди развалин - Вирсавия Мельник - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Прочая религиозная литература
- Битва за скорость. Великая война авиамоторов - Валерий Августинович - Биографии и Мемуары