Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бюро поддерживало магнатов. Гувер представлял битву между капиталом и трудом как пожизненную борьбу в войне с коммунизмом. «Коммунисты и подрывная деятельность всегда были связаны с положением рабочего класса, — писал он годы спустя. — Практически невозможно отделить коммунизм от положения рабочего класса»[93].
Когда летом 1922 года столкновения начали выходить из-под контроля, сотни тысяч шахтеров и железнодорожных рабочих стали выходить на забастовки по всей стране. Бюро нанесло ответный удар.
На протяжении трех лет Гувер и Бюро получали донесения от рабочего судостроительного завода по имени Фрэнсис Морроу — осведомителя под кодовым номером К-97, который поднялся до положения доверенного лица внутри коммунистической организации. Морроу предупредил Бюро, что на побережье озера Мичиган лидеры американского коммунистического движения тайно собираются на совещание. Он знал об этом совещании за долгое время до его созыва — он был официальным делегатом от Филадельфии. Четыре агента от Чикагского отделения Бюро два часа ездили по сельской местности, собрали группу помощников шерифов и стали вести наблюдение у летнего курорта Бриджмена, штат Мичиган. «Красные» заметили за собой слежку «охотников». Боясь облавы, они поспешно провели референдум по главному вопросу, стоявшему перед ними: продолжать ли нелегальную подпольную работу. Вопрос решил один голос. Решающим стал бюллетень агента К-97[94].
Утром 22 августа 1922 года сотрудники Бюро и помощники шерифов арестовали в Бриджмене пятнадцать коммунистов, среди которых был руководитель партии Чарльз Рутенберг, освобожденный из тюрьмы всего за четыре месяца до этих событий. Они захватили партийный архив и выследили шестнадцать других делегатов в Чикаго, включая Уильяма З. Фостера — коммуниста, возглавлявшего профсоюзное движение, и Эрла Браудера — приобретающего вес партийного идеолога; оба они были преданными агентами Коминтерна.
Вожди американских коммунистов с трудом шли под жарким солнцем, скованные наручниками попарно, из окружной тюрьмы к месту предъявления им формального обвинения — в суд города Сен-Джозеф, штат Мичиган. Им было предъявлено государственное обвинение в заговоре с целью свержения правительства Соединенных Штатов путем вредительства и насилия. «Вожди радикалов — финансируемые, как утверждается, русскими из Советской России с целью установления советского режима в этой стране, — были согнаны в окружную тюрьму, как группа каторжников, скованных одной цепью, в то время как помощники шерифов и федеральные агенты стояли на страже, — сообщалось в местной газете. — Федеральные власти надеялись связать коммунистов с взрывом бомбы на Уолл-стрит, который разрушил офисное здание «Дж. П. Морган и Ко» более года назад»[95].
Из двадцати семи обвиненных в подстрекательстве к бунту был осужден только Рутенберг. Следующие пять лет он провел в борьбе за пересмотр дела в суде, пока не умер в возрасте 44 лет. Его прах был захоронен в Кремлевской стене.
В деле Фостера коллегия присяжных не пришла к единому мнению. Он вышел на свободу, к огромному недовольству (разочарованию) Гувера. Судья проинформировал присяжных о том, что, для того чтобы признать его виновным, они должны выявить, что он «пропагандировал преступления, вредительство, насилие и терроризм»[96]. Присяжные разделились: шесть к шести. «Обвинение не доказало, что коммунистическая партия пропагандировала насилие, — сказал один из присяжных, проголосовавший за оправдание. — Это был единственный момент, по которому наши мнения разошлись».
Ни один из обвиняемых так и не предстал перед судом. Но этот налет загнал партию еще глубже в подполье. Верных, платящих взносы членов партии осталось после отсева 6 тысяч человек или меньше — лишь один из десяти англоговорящих урожденных американцев, — и влияние их руководителей стало приближаться к нулю. Некоторые продолжали мечтать о восстании рядовых работников железнодорожного транспорта и шахтеров; их памфлеты по-прежнему читались как советская пропаганда, сфабрикованная в Москве. Но, как сам Фостер доложил Коминтерну, обратившись с просьбой о 25 тысячах долларов на расходы, он пытался организовать американское коммунистическое движение вместе с двоими рабочими, которым выплачивал вознаграждение[97].
Сам Гувер напишет позже, что влияние коммунистической партии на жизнь в Америке «практически отсутствовало»[98] в начале 1920-х годов. Но в то время он говорил совсем другое.
Гувер и его отдел общей разведки постоянно предостерегали о жестокой (насильственной) коммунистической революции; Догерти говорил президенту, что стране угрожает гражданская война[99]. Десять дней спустя после арестов в Бриджмене министр юстиции потребовал в федеральном суде и получил судебную санкцию, запрещающую бастующим железнодорожникам, протестующим против урезания заработной платы правительством, предпринимать какие-либо действия в поддержку своих требований. Этот запрет был более широкомасштабный, чем какой-либо другой в истории американского рабочего класса. По сути он предписывал 400 тысячам рабочим, имеющим законные жалобы, сидеть и помалкивать. Члены кабинета Хардинга осудили это решение как незаконное и неразумное.
Но Догерти и Гувер повышали накал борьбы[100]: они разослали десятки специальных агентов по всей стране собирать доказательства того, что лидеры рабочего движения строят заговор с целью нарушить этот запрет. Агенты полагались на осведомителей, которые проникали в ряды бастующих. Ежедневные донесения рекой текли в отдел общей разведки от агентов Бюро изо всех уголков страны, подогревая страх того, что забастовка — организованная война против правительства. Федеральные маршалы и местные полицейские при поддержке частных детективов, работавших на железных дорогах, предъявили рабочим и организаторам 17 тысяч обвинений в преступлениях, подходивших под этот судебный запрет.
Через несколько недель министр юстиции прекратил забастовку железнодорожников. Но бремя власти вскоре начало ломать его.
Догерти свалился физически и психологически в декабре 1922 го да. Он перенес нервный срыв с галлюцинациями. Ему показалось, что он чувствует запах отравляющего газа, исходящий из цветочного горшка, украшавшего сцену в тот момент, когда он выступал с речью. Прикованный к постели, он начал везде видеть советских шпионов — даже в конгрессе.
«Самый грандиозный заговор»Бюро расследований было создано как орудие закона. Оно начало превращаться в незаконное оружие политической войны.
Ко времени созыва конгресса в марте 1923 года Догерти и Бернс вели политическую слежку за сенаторами, в которых министр юстиции видел угрозу Америке. Агенты Бюро врывались в их кабинеты и дома, перехватывали их почту и прослушивали телефоны точно так же, как они проделывали это в отношении членов коммунистической партии. Единственным логическим обоснованием этого было политическое движение в сенате за дипломатическое признание Америкой Советской России.
Если такое признание состоится, тогда в Соединенных Штатах появятся советские посольства и дипломаты. Если будут дипломаты, будут и шпионы. Бюро шпионило за сенатором Уильямом Э. Борахом из Айдахо — председателем Комитета по международным отношениям. Догерти считал, что сенатор «играл на руку радикалам»[101], поддерживая признание Советской России Америкой. Бюро шпионило за обоими сенаторами от Монтаны — Томасом Дж. Уолшем, членом Судебного комитета, который пытался задавать Гуверу вопросы об облавах на «красных», и недавно избранным Бертоном К. Уилером, который через две недели после приведения к присяге при вступлении в должность отправился в ознакомительную поездку в Москву. На Уилера — бывшего прокурора США в Монтане в Бюро уже было заведено досье; он защищал издателя радикальной газеты по имени Билл Данн, который был избран в законодательный орган штата Монтана после того, как суды штата не признали его виновным по обвинениям в подстрекательстве к мятежу. В Вашингтоне по крайней мере еще два сенатора и два других члена палаты представителей, которые критиковали президента и министра юстиции, стали объектами политического расследования со стороны Бюро.
Поездка сенатора Уилера в апреле 1923 года в Россию наполовину убедила его в том, что из хаоса и террора революции могут возникнуть капитализм и свобода вероисповедания. По возвращении в Соединенные Штаты сенатор сказал, что он будет поддерживать дипломатическое признание Советской России. Министр юстиции пришел в ярость.
«В его голове росло представление обо мне как о большевике»[102], — рассказывал Уилер. Догерти осудил Уилера сначала в частном порядке, а затем публично как «коммунистического лидера в сенате»[103] и назвал его «не более демократом, чем Сталин — его товарищ в Москве», а также «частью плана захвата — обманом и злым умыслом — стольких членов сената, сколько будет возможно, и распространения в Вашингтоне и «курилках» конгресса ядовитого газа, такого же смертельного, что и газ, который подрывал силы и уничтожал храбрых солдат в последней войне».
- Международные отношения в Новое время (1789-1871 гг.) - Андрей Тихомиров - Историческая проза / История / Юриспруденция
- Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов - История
- Реликвии Священной Римской империи германской нации - Андрей Низовский - История
- Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации - Пол Кривачек - История
- Часть Азии. История Российского государства. Ордынский период - Борис Акунин - История
- Миропорядок по-русски - Семен Уралов - История / Политика / Публицистика
- Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий - Венди Голдман - История
- Правдивая история, записанная слово в слово, как я ее слышал - Марк Твен - История
- Марфа-посадница - Дмитрий Балашов - История
- Страшный, таинственный, разный Новый год. От Чукотки до Карелии - Наталья Петрова - История / Культурология