Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пойдем покурим на веранде, – предложила Олив. – Я утащила у отца три сигареты.
Курила она в одиночестве. В доме, на верхнем этаже, хлопнула дверь.
– Да ты сядь, – сказала она Терезе, но та послушалась ее только после того, как автомобиль Гарольда с рыком устремился к ржавым воротам у подножия холма. – Папа снова уезжает.
– А ваша матушка нас здесь не застукает? Я ведь должна работать.
– Не весь день напролет, Тере. Если ты посидишь пять минут, никто тебя за это не уволит. А кроме того… – Олив прикурила и сделала неумелую затяжку. – Она сейчас разговаривает с твоим братом.
Тереза видела в Сариной комнате пустые упаковки из-под таблеток и непонятные надписи на коричневых флакончиках. Слышала, как хозяйка однажды рыдала в подушку. Перед ее взором промелькнули серебристо-белые перекрестья шрамов на ляжках. Решив, что у Олив, стащившей у отца сигареты, сейчас более бесшабашное настроение, чем в прошлый раз, когда Тереза коснулась этой темы, она спросила:
– Ваша мать серьезно больна?
– У нее депрессия. – Олив пустила струйку голубого дыма, откинувшись в кресле-качалке.
– Депрессия?
– В танцзале смеется, в спальне рыдает. Больна тут. – Олив постучала по виску кончиком пальца. – И тут, – показала на сердце. – Кризис, потом улучшение. Потом снова кризис.
– Это тяжело, – сказала Тереза, удивленная такой откровенностью.
Олив посмотрела ей в глаза:
– Ты это всерьез или так, к слову?
– Сеньорита, я всерьез. – И она не лукавила, хотя за этим стояло желание, чтобы девушка открыла перед ней душу, а уж ради этого она, Тереза, скажет нужные слова.
Олив смотрела в сад, и со стороны казалось, что она как-то расслабилась. Ей шла эта одежка, необычная, мальчишеская, и даже эта неукротимая копна волос по-своему гармонировала с ее обликом. Жизнь в Арасуэло, похоже, помогла ей раскрыться.
– Тяжело, – подтвердила Олив. – Папа называет это ее «грозовыми тучами», такое завуалированное признание, что она нас волочит за собой. Ее мозг, считает врач, похож на соты: ячейка на ячейке, поврежденные, восстановленные. Боли для нее окрашены в разные цвета, представляешь? Синеватая сталь, пожелтевший синяк, коревая краснуха. – Она мрачно расхохоталась, пока Тереза пыталась для себя уяснить малознакомые слова. – Это болезнь по женской линии. Мою прабабку закопали в неосвященной могиле, а тетку – о ней предпочитают не говорить – заперли в психушке. А еще есть кузен Джонни, который ненавидел школу-интернат и пытался утопиться в Узе. История малоприятная, и я, эгоистка, в страхе жду своей очереди.
Тереза поймала короткий выдох, прежде чем Олив глубоко затянулась отцовской сигаретой.
– Иногда я позвоночником чую, как легко подхватить от нее эту заразу. – Олив встретилась с ней взглядом. – Как думаешь, Тере, такое возможно? – Промелькнуло беспокойство – в темно-карих глазах, в открытом рту, даже в россыпи веснушек на носу.
– Я не думаю, что вы сойдете с ума, – честно ответила та, и Олив со смехом поддала ее плечом, что вызвало у Терезы настоящую оторопь.
– Вот и отлично. Если ты так не думаешь, значит, я не сойду с ума. Только моя мать. – Олив помолчала. – Ты считаешь ее красивой?
– Да.
– Ну конечно! По-моему, она помешана на сексе.
Олив захохотала, но тут же себя одернула, ибо это больше смахивало на нарушение врачебной тайны, чем на шутку, как было задумано. Какое-то время девушки сидели молча, наблюдая за коршунами, кружащими в отдалении. У Терезы было одно желание: чтобы время остановилось и не существовало ничего, кроме этой странной близости без слов. Иметь такую подругу – все равно что владеть миром.
– Я уже должна была бы выйти замуж, – нарушила молчание Олив.
– У вас есть жених?
– Нет, нет. Просто… все, кого я знаю в Лондоне – я не назвала бы их подружками, – уже «разобраны». А я – нет. Каждый раз, когда я видела их с обручальным кольцом, мне становилось грустно. Они так рвутся сбежать из дома, взять другую фамилию. Как под копирку. Может, им нравится быть такими, как все.
Казалось, Олив говорит уже сама с собой, и Тереза была не властна заткнуть бутылку, из которой бесконечным потоком вылетали английские слова – слишком долго их там держали закупоренными.
– А женихи! – Олив презрительно погудела. – Это такая периферия. Смысл понятен?
– Нет.
– Обочина. Пустые люди. Они могли бы меняться именами: Филип, Эрнест, Дэвид. Неразличимое лицо без подбородка. Когда я сказала, что не выйду замуж, одна из этих девиц отреагировала: «Олив, тебе не понять. Ты была в Париже, а я дальше Портсмута не выезжала». Совсем без мозгов! В ее представлении замужество – это синоним путешествий!
– А если и так?
Олив метнула взгляд в ее сторону.
– В Париже хватает своих несчастных жен. В том числе среди друзей моих родителей. Не говоря уже о моей матери.
– Правда?
– Брак – это игра на выживание, – прозвучало как цитата.
– Как ваши родители познакомились?
– На вечеринке. В Париже. Маме семнадцать. «Английская крапива», ее слова. Папе двадцать два. Поначалу был шок – брак с венским евреем! Ее семья не сразу это приняла, но потом они его полюбили.
Тереза кивнула, посчитав это упрощением. Полюбить Гарольда не так-то просто. Он ей напоминал жука, прячущегося в стене финки, под слоем штукатурки, в глубокой деревянной щели. Его жесткие крылышки надо натирать до блеска, его усики полировать фланелькой, его тельце холить и нежить, а то укусит.
– Во время войны он был интернирован, – продолжила Олив. – Когда его выпустили, он стал сотрудничать с британским правительством. Эта тема для него закрыта. Он олицетворял собой все то, что не имело к маминой жизни никакого отношения, я бы так сказала. Она чуть что начинает скучать, ей надо постоянно взбивать пену. Владычица острых специй, кокаиновая баловница, эскапады с конюхом-немцем… и все такое показное.
Последнее слово Тереза не поняла, но уловила оттенок ревности.
– Поразительно, как легко она умеет одурачить всех, притворяясь здоровой, при том что внутри от нее остались одни черепки. Интересно, будет у нас хоть когда-нибудь стабильная жизнь: папа в своем котелке уходит в Форин офис, а потом – в клуб на Сент-Джеймс, мама вышивает дома… У меня большие сомнения. А у тебя?
Тереза не знала, что отвечать этой фонтанирующей девушке с печальным открытым лицом. Шлоссы в общении друг с другом отличались немногословностью, а уж докопаться до их прошлой жизни было и вовсе нереально. Они вели себя в доме как актеры на сцене, а их единственным зрителем была Тереза. Ей ужасно хотелось увидеть, как они будут выглядеть без театральных костюмов, за кулисами, в темных углах, где всплывают воспоминания. Только что Олив чуть-чуть приподняла задник и показала ей скрытые силуэты и конфигурации. Сейчас, не дай бог, Тереза что-то не то ляпнет – и задник снова упадет, и магия их совместного уединения рассеется.
– Ты выйдешь замуж, как тебе кажется? – задала ей Олив вопрос в лоб, желая прервать молчание.
– Нет, – ответила Тереза, веря в то, что говорит.
– Если я выйду, то исключительно по любви, а не чтобы досадить родителям, как поступила моя мать. А Исаак?
– Откуда мне знать.
Олив улыбнулась.
– Если это произойдет, ты останешься одна. Придется тебе перебраться к нам с мужем. Я не хочу, чтобы ты страдала от одиночества.
– Вы про какого мужа говорите?
– Назовем его… Борис. Борис Монамур. – Олив засмеялась и давай приплясывать, воздев руки к небу. – О, Борис, иди ко мне, возьми меня! – кричала она, пока не выдохлась. Потом повернулась к Терезе, вся сияя. – Давненько я не испытывала ничего подобного.
– И что это? – последовал вопрос.
– Счастье.
Служанка жадно глотала образ этой девушки в аранском свитере и поношенных коричневых туфлях, которая не хотела, чтобы она, Тереза, осталась одинокой, придумала себе дурацкого возлюбленного Бориса и приехала в испанскую глухомань, чтобы понять, как она счастлива. И тут она вдруг заметила засохшую кровь под ногтями у молодой хозяйки, сразу вспомнила топорик в руках у брата и помогавшую ему Олив. Ее охватила паника, и она схватила Олив за руку.
– Что это?
От такого грубого жеста та застыла посреди танца.
– Ваши пальцы!
Олив опустила глаза на полоски цвета ржавчины. Ее пальцы были зажаты в цепкой Терезиной лапке.
– Все хорошо.
– Это кровь. Он вас…
– Да ты что? Тереза, это не кровь. – Она помедлила. – Это охра.
– Мокрое дело?
– Да не мокро, а охра. Просто до конца не отмыла.
– Я не понимаю.
Олив подумала.
– Тереза, если я тебе кое-что расскажу, ты обещаешь хранить это в тайне?
Вопрос вызывающий, со многими неизвестными, но на другой чаше весов – потерять Олив, а об этом даже думать нельзя.
– Конечно, – последовал ответ.
Олив задрала мизинец.
– Хватайся и поклянись.
Они сцепились мизинцами, и Тереза почувствовала на себе пронзающий взгляд.
- Мужчина с понедельника по пятницу - Элис Петерсон - Зарубежная современная проза
- Черепахи – и нет им конца - Джон Грин - Зарубежная современная проза
- Дом, в котором меня любили - Татьяна Ронэ - Зарубежная современная проза
- Француженки не терпят конкурентов - Лора Флоранд - Зарубежная современная проза
- Еще один год в Провансе - Питер Мейл - Зарубежная современная проза
- Материнское воскресенье - Грэм Свифт - Зарубежная современная проза
- История моего безумия - Тьерри Коэн - Зарубежная современная проза
- Мобильник - Лю Чжэньюнь - Зарубежная современная проза
- Баллада о Сандре Эс - Канни Мёллер - Зарубежная современная проза
- Среди овец и козлищ - Джоанна Кэннон - Зарубежная современная проза