Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через пятнадцать минут я возвращаюсь и застаю довольное лицо нашего гитариста. Первое, что нам нужно записать — это гитару и голос в черновом варианте для того, что бы Джон мог сыграть и записать все партии ударных, слушая черновик через наушники.
На это уходит весь вечер. Антон постоянно выбивается из ритма и нам приходится ему дирижировать.
У нас всего один микрофон и для записи ударных приходится довольствоваться только им, от этого тарелки на записи будут звучать немного ярче, чем остальные элементы, так как микрофон мы подвешиваем над установкой.
На следующий день сразу после школы мы собираемся, чтобы продолжить. Долго подключаем аппаратуру, выстраиваем на старом бабиннике уровни записи. Джонни с первого раза отстукивает свои партии и ничего перезаписывать не приходится. Его прогресс в овладении ударными очень заметен. За относительно короткое время он превратился в мощного и тяжелого по стилю барабанщика, схватывающего рисунок игры на лету под любую композицию. Мы всегда довольны им. И он единственный, кто остается без критики.
На следующий день мы пишем гитары. С этим сложнее, уходит много времени на отстройку уровня звучания каждого инструмента в усилителе. Записываем сразу три: две электрогитары и бас. Это оказывается сложнее, чем мы думали. Те маленькие лажи, которые кто-то допускал, на репетициях были теперь заметны. Мы вообще мало обращали на них внимания, поскольку играли просто для удовольствия. На записи же все должно быть четко и без зацепок. Запись гитар растягивается на три вечера. Каждая песня дается потом и кровью с мозолей на кончиках пальцев. Но это хорошая практика, на сцене не придется краснеть.
Вечером пятницы приезжает Павел. Уже при нем мы накладываем голос. Я пою основным, Антон подпевает бэк-вокалом. Несколько своих вещей он исполняет основным сам с моим бэком. Мы делаем последнее сведение и слушаем. Наши лица в полном напряжении. Неделя труда, наконец, дала результат, и теперь мы оцениваем его. Запись конечно грязновата, но уровни звучания инструментов и голоса вполне приемлемы. Впрочем, что такое чистая запись мы сами мало ведаем. Вся музыка, которая доходит до нас на кассетах, уже перезаписана по несколько раз. Виниловые пластинки сами всегда дают шумы и скрипы. Цифровые носители еще несколько лет не войдут в дома, а возможность записывать в цифре появится для нас еще гораздо позднее.
Главное, что мы сыграли на максимум своих возможностей и были довольны результатом.
— Ну, парни, я вас поздравляю! Нормальная запись получилась. — хвалит нас Павел.
Мы улыбаемся и покидаем подвальчик, успевший надоесть за эту неделю. Берем небольшой тайм-аут от музыки, производство которой, как выяснилось, занятие трудоемкое. Я впервые задумываюсь над тем, что вот так хобби превращается в работу, которая не всегда бывает приятна. И что играть в свое удовольствие, совсем не то же самое, что играть для дела. И все же результат нам нравится. Каждый делает себе копию нашей демки в домашнюю коллекцию. Один экземпляр отдаём Павлу, и он увозит его в регион нашего томительного ожидания.
* * *Я сворачиваю с трассы на финишную прямую к городу детства. Он встречает меня резкой переменой дорожного покрытия. Приходится изворачиваться от ухабов и ям, расставленных кем-то в шахматном порядке, выкручивая руль в разные стороны, разминаться со встречными авто, которые привычно маневрируют рядом со мной.
Здесь теперь всё иначе. Фасады старых домов выкрашены, одеты облицовкой, закутаны в пластик и стекло. Всё помещения, которые в прошлом были: "Чебуречной", "Столовой N6", "Ателье", "Хлебным", "Книгой" — все они теперь отданы под новые бутики, маркеты и бары. В здании треста теперь ночной клуб. Все блестит яркими вывесками реклам, которые так неуклюже вписываются в пейзаж раздолбанных дорог и безликих серых коробок типовых многоэтажек советского периода архитектурного искусства.
Откуда-то на улицах появилось огромное количество длинноногих девушек, одетых в свои лучшие коротенькие наряды. Создается ощущение, что новое поколение выросло на глянце и это повлияло на их физиологию. Я медленно качусь возле стройной брюнетки в коротеньком платьице, она гордо не подает взглядов в мою сторону, хотя ее походка при этом замедляется, бедра непроизвольно начинают вилять сильнее, грудь подается вперед. Я сигналю ей двумя короткими гудками и набираю скорость, успевая заметить в зеркало ее сдержанную гордую улыбку. Она совсем молода. Девушки чуть старше ее, лет 22-х почти все уже с колясками, где сидят их чада. Здесь по-прежнему рано выходят замуж. Потом так же рано разводятся и живут гражданским браком с другими остальное время. Из всех моих старых знакомых только несколько краснокнижных единиц до сих пор живут браком с отцами или матерями своих первых детей.
Я сворачиваю в свой старенький дворик. В обветшавшей беседке сидят мужики, играющие в домино. Стариков-шахматистов уже давно нет. Их партия сыграна. Раньше мы немного посмеивались над ними, такими консервативными, в неизменных пиджаках от костюмов с наградными планками, даже под спортивное трико и кеды они носили эти свои пиджаки. Главным у них был Максимыч. Этот невысокий и очень проворный старик в свои семьдесят с лишним был еще не совсем седым, передвигался быстро и много. Ходил почти бегом. Двор был настоящим домом для этих нескольких ветеранов. Максимыч даже стриг их прямо во дворе. Делал им модный в сороковые годы полубокс, выстригая под самый корень затылки механической машинкой — эдаким гибридом ножниц и электромашинки для стрижки. Челки оставлял длинные, обрамляющие лицо тем, кого не тронула лысина. Жена Максимыча, баба Оля, медлительная и малоподвижная женщина была привычным изваянием на лавочке у подъезда. Её собеседницы менялись в течении дня, а она, как часть ландшафтного дизайна нашего двора, покидала свой пост только с наступлением темноты. Она переехала после войны из села, выйдя замуж, и тосковала за частным домом с его приватным двором. В квартире ей было тесно и неуютно. И вот в начале 2000-х она умерла. А через полгода умер Максимыч. Проворный и крепкий старик, просто лег спать и уже не проснулся. Я всегда удивлялся этой способности многих пожилых семейных пар уходить друг за другом следом. Хотя, медицина утверждает, что это объяснимое явление. С уходом одного из супругов, перестают вырабатываться какие-то вещества у второго, и их недостаток, как наркоманская ломка, приканчивает немолодого вдовца. Мы не особо любили эту пожилую пару, вернее нам было как-то безразлично их соседство. Но с их смертью двор стал совсем иным. Пока они были живы, мне казалось, что время стоит. Никто не стареет, жизнь будет долгой и даже почти бесконечной. А с их уходом время ожило и начало свой неумолимый бег. И во двор сразу стал совершенно иным, стали появляться новые лица, стали стареть остальные соседи, и от моего двора детства почти ничего не осталось. И это оказалось так скорбно. Я даже подумал, что если мама переедет из этого города, то у меня не останется места, куда бы я мог возвращаться, где всё прочно и проверено временем. Там, где мой дом. Настоящий дом. И сколько бы квартир я не сменил, сколько бы из них не были моими, родительский дом будет всегда главнее. И во время болезни или каких-то трудностей хочется уехать именно в эту маленькую хрущовку. В этой квартире время возвращает меня всегда вспять, делает беззаботным и веселым, как в дни отрочества. Стены этого дома лечат. И мне только теперь стало понятно, почему моя мама так скорбит об утрате своей матери, моей бабушки. И почему ей так не хватает того далекого места, куда она ездила каждый год и где она могла стать снова дочерью.
Один из домов моего детства уже опустел. Это квартира моего деда. Прошлой зимой я вошел в нее и увидел запустение. Хозяйки тогда еще только не стало. Прошла неделя как она умерла. Но квартира уже пришла в запустение. Ковры были скатаны, валялись какие-то вещи на полу. А ведь, когда-то здесь царили праздники по субботам. С шумными застольями, белой скатертью, нарядными и солидными гостями, столом в центре комнаты и военными песнями. И этого больше нет. И уже никогда не будет. Так странно, целое поколение ушло. Моя бабушка из той большой компании ушла последней. Деда не стало еще десять лет назад. И мне казалось, что мы похоронили его только недавно, а когда подсчитали на могильной плите даты их жизней, оказалось, что бабушка успела прожить без него девять лет. И как-то так быстро прожила. Сколько прошло моих приездов с тех пор? Три десятка, пять…?
Эта старая мебель, ей больше не будут пользоваться. По стенам бегут провода к розеткам, в этой сталинке провода еще монтировали поверх стены. И подстаканники, металлические, чтобы не обжигаться горячим чаем, они уже успели почернеть и припылиться. Бабушка последнее время все пыталась мне подарить один из своих старых ковров, это была для нее большая ценность, но я отказывался. Однажды я предложил помочь вынести на свалку старый 40-летней древности черно-белый телевизор, потому что мой брат купил ей современный с дистанционным пультом.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- ...Все это следует шить... - Галина Щербакова - Современная проза
- Еще один круг на карусели - Тициано Терцани - Современная проза
- Планка (сборник) - Евгений Гришковец - Современная проза
- Бал. Жар крови - Ирен Немировски - Современная проза
- Михалыч... - Евгений Гришковец - Современная проза
- Зима - Евгений Гришковец - Современная проза
- Другие - Евгений Гришковец - Современная проза
- Темные воды - Лариса Васильева - Современная проза
- Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг - Современная проза