Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голос его был лишен всякого выражения, сам он пьяненько покачивался на табуретке. И даже не подозревал, что произносит текст античной трагедии.>
__________Домой Славик не заглянул, а сразу позвонил соседке. Всю дорогу он сдерживался, а теперь его прорвало. Слезы быстро катились по его щекам, но слова вылетали изо рта еще быстрее:
– Я знал, знал, ничего этого не надо было делать, это все вы виноваты, зачем заставили меня, зачем голову мне морочили? Зачем я пошел, что я вам сделал плохого? Что? Я вас ненавижу с вашими стихами. Вы все сумасшедшие. Этого ничего не было, ничего не было, ничего…
Он задыхался. Эмочка сунула ему в руки стакан с водой, но Славик все расплескал на себя и на пол.
– Разденьтесь, Станислав Казимирович, не стойте в прихожей, миленький, ну, дайте я вам помогу. – Эмочка сняла с него шапку, кашне, начала вынимать из рукавов пальто его трясущиеся руки. – Не надо ботинки снимать, не надо, проходите так, я сейчас.
Она усадила Славика за стол, побежала на кухню и вернулась с разведенными уже «морозовскими» каплями.
– Пейте-пейте, ничего, что горько. Я чай поставила. И пирог есть, Гошка вчера из кулинарии принес. Я ведь, сами знаете, неумёха. Маме не пришлось меня этим премудростям обучать, да и мне потом… Слоеное тесто от дрожжевого до сих пор не отличаю. Смешно, правда? Только вот, Станислав Казимирович… – Она дотронулась до его плеча, потому что Славик, обессиленный истерикой, сидел теперь с каким-то безучастным, потусторонним видом. – Станислав Казимирович, вы меня слышите? Что значит «ничего не было»?
Славик не отвечал. Он сложил руки на столе и опустил на них голову.
Ничего не было. Того дня, когда в кладовке был найден дневник Теодора Поляна, – не было. Самого дневника не было. Книжечки «Прощание с птицей», посвященной Рите, тоже не было. Не было фантома-библиографа и девушки с книгой-прялкой. Не было кабинета в доме на Литейном. Не было листов, которые он там пытался читать и по которым, как с ледяной кручи, все соскальзывал и соскальзывал его взгляд. Ничего не было.
Но самое главное – не было той декабрьской ночи, когда за окном так страшно урчали голуби.
– Простите меня, Эмилия Абрамовна. Простите.
Славик распрямился, вытер салфеткой мокрое лицо.
– Пустое, Станислав Казимирович. Вы у нас герой. Такое выдержали. – Эмочка разлила чай по чашкам, нарезала пирог, достала из буфета початую бутылку коньяку. – Вот, еще с прошлых посиделок.
– Я не герой. И я не выдержал. Если бы вы только знали, какя не выдержал! Ведь если бы не этот дневник… – Славик опять всхлипнул и закрыл лицо руками. – Если бы не дневник, я бы так и умер, и… это ужасно!
– Пейте чай, Станислав Казимирович. После поговорим.
Славик глотнул чаю, обжег рот, закашлялся.
– Нет-нет. Я должен сейчас все рассказать… Видите ли… Декабрьской ночью тридцать девятого года жизнь моя кончилась.
Он расстегнул ворот рубашки.
– Сначала все было хорошо. Я пришел из школы, на улице было холодно, и мы в нашем коммунальном коридоре играли с соседской девочкой… Кстати… Нет, это после… Так вот, мы играли. Потом я сам разогрел себе обед, потом сделал уроки. Вечером пришли с работы родители. Мама занималась хозяйством, а мы с отцом слушали радио, шла какая-то постановка, и еще разобрали одну партию в шахматы, он учил меня. Когда пришло время ложиться спать, я расстелил свою раскладушку, в углу комнаты, за темно-зеленой матерчатой ширмой с длинными коричневыми разводами. Сквозь эту ширму настольная лампа отца мне всегда казалась солнцем, проглядывающим сквозь толщу воды. Я смотрел на расплывчатый контур лампы, и, засыпая, воображал себя рыбкой в аквариуме…Ну, вот. Отец открыл форточку, он всегда так делал, когда я ложился. В прохладе засыпать было очень приятно. Он подходил ко мне и подтыкал со всех сторон одеяло. И еще он каждый раз гладил меня по голове. Я до сих пор помню его ладонь, вот здесь. – Славик коснулся рукой затылка. – В тот вечер, как и всегда, мама и отец сидели за столом, пили чай, о чем-то тихо разговаривали, смеялись. Я уже засыпал, когда во дворе остановилась машина и хлопнула дверца. Я слышал звук незаглушенного мотора за окном. Он наполнял утробным урчанием весь двор, проникал в комнату. Родители замолчали, а через минуту раздался стук в нашу дверь. Вошли двое мужчин и дворник. Я не видел их, но отец сказал: «Здравствуй, Степан». Так звали нашего дворника. Отец всегда с ним здоровался. Мужчины стали что-то двигать, вынимать и бросать на пол. Мама сказала: «Тише, если можно. Мальчик спит». А мотор за окном все работал. Я отвернулся к стене и лежал неподвижно. Когда кто-то отодвинул ширму и чужие руки полезли под матрас, я не шевельнулся. Страх мой был таким, что я физически чувствовал, как растворяюсь в нем, исчезаю. Мне даже легче стало от этого. И вдруг я понял, что не быть – единственный выход, спасение.
Подспудно я чувствовал: в том, что сейчас происходит, может быть моя вина, только я не позволял самому себе сознаться в этом. Я помнил, как несколько дней назад отец спросил, не брал ли я что-либо в его столе. Я сказал, что искал цветные карандаши. То, что я брал поиграть красивую расписную коробку, я почему-то утаил.
…В комнате стало тихо. Некоторое время я еще слышал, как во дворе урчал мотор. Наконец, машина уехала, я провалился в сон.
Утром я спросил у мамы, где отец. «Его забрали, на войну, на Финскую, ты же знаешь, теперь война». Так она ответила. И я поверил ей.
Славик перевел дыхание, глотнул из чашки. Руки его дрожали.
– Понимаете, Эмилия Абрамовна, все время я жил так, словно ничего не было. Как будто меня самого нет. И вот сегодня этот человек, в кабинете… мне казалось, он презирает меня. Удивительно. Вы понимаете? – Славик наклонился, поднял с пола школьную папку. – Я ведь два дела смотрел: Теодора Поляна и моего отца. Я так не хотел идти… Потому, наверное, что – знал.
Славик отодвинул чашку, тарелку с пирогом. Достал отксерокопированные листы, разложил на столе.
Хлопнула входная дверь. Пришел с работы Гоша. Заглянул в комнату. Покачал головой:
– У-у! Как тут у вас все серьезно.
И отправился на кухню готовить себе ужин.
– Там на папке самой, поверху идет: «Центральный архив ВЧК – ОГПУ – НКВД». Такие буквы страшные. На что-то похожи… Не вспомнить никак… А вот… – Славик протянул Эмочке ксерокопию документа. – Постановление об избрании меры пресечения. Тут есть слова «Достаточно изобличается в том…» Это как же?
– Язык их, юридический. В моем постановлении тоже было такое.
Славик достал очки.
– А это что же такое? Из дела Теодора Поляна. «…заслан в СССР иностранными разведками и действовал здесь в тесном сотрудничестве с недобитыми троцкистами…» Это что, Эмилия Абрамовна?
– Видите ли, это стандартное обвинение. Еще со времени процесса по делу Объединенного троцкистско-зиновьевского центра. В общем, я дам вам почитать. Литературы много есть по этому вопросу.
– Вот-вот. Литературы. Как раз про нее. «…Засылка в Советский Союз контрреволюционной литературы… белополяк… приехал в СССР с женой, гражданкой Франции, для того, чтобы вести шпионскую и террористическую деятельность». Эмилия Абрамовна, но ведь это сумасшествие… Для чего это? Зачем они их выманили?
– Ну, может быть, по принципу: «В большом хозяйстве и малое сгодится…» И потом, ведь какой маховик был запущен… Тысячи сотрудников, кабинеты, отчеты, планы. Станислав Казимирович, миленький, тут бесполезно искать логику, и здравый смысл здесь ни при чем.
Славик взял следующую бумажку.
– Вот. Протокол первого допроса. Всего три вопроса и три ответа. А написано, что длился он с двенадцати ночи до половины четвертого утра. Что же они с ним делали все это время?.. А у отца моего написано, что арестован за связь с врагом народа. И тоже – шпионская деятельность. И что он собирался переправлять за границу сведения о наших гидроэлектростанциях… И еще вот. Протокол обыска. Изъяты паспорт, научные книги на иностранных языках, серебряное распятие, белая эмалированная заграничная коробка, содержащая переписку с гражданами иностранных государств… Вы понимаете, Эмилия Абрамовна, белая коробка… Там, на одном из допросов, отец объясняет, что в конце сентября тридцать девятого Теодор Полян оставил у него эту коробку с перепиской: его – с матерью и Хенриком, Риты – с ее родными… Но все равно они это как доказательство использовали. И теперь вот. Последнее. «Приговор именем Союза Советских Социалистических Республик… Таким образом доказана виновность Поляна К.Б. в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-8 и 8-11… К высшей мере уголовного наказания – расстрелу…» Что же это? – Славик потерянно смотрел на бумаги. – А вот еще документ, уже пятьдесят девятого года. «Приговор Военной Коллегии Верховного суда в связи с вновь открывшимися обстоятельствами отменить и дело производством прекратить за отсутствием состава преступления». То есть как отменить? Он ведь уже в исполнение приведен! Кто же ответит за это? Кто? И еще знаете, что мне та милая женщина архивистка сказала: «Почему вы до сих пор документы не оформили, вам ведь ежемесячная компенсация к пенсии полагается, за отца»… Ком-пен-са-ци-я! – Славик мелко трясся.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Упражнения в третьем способе - Земляк - Современная проза
- Плоть молитвенных подушек - Роберт Ирвин - Современная проза
- Винтаж - Наталия Соколовская - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Соколовская пасха - Анатолий Агарков - Современная проза
- Женщина в мужском мире - Ева Весельницкая - Современная проза
- Дом на набережной - Юрий Трифонов - Современная проза
- «Лимонка» в тюрьму (сборник) - Захар Прилепин - Современная проза
- Трое в доме, не считая собаки (сборник) - Галина Щербакова - Современная проза