а Микроб, оттолкнув опешившего мужика, дернул направо. Те застыли на месте, не зная, что делать, и громко крича. Все, дело сделано, ничего сложного, главное — всегда работать слаженно, так, как было оговорено заранее.
А я, убедившись, что наши все убежали, спокойно поднялся и, не торопясь, пошел в обход к нашему пятаку на «Луне». Сердце стучало как бешеное, словно я не наблюдал, а сам участвовал в ограблении. В голове билась одна мысль: «Получилось, у меня получилось, я все изменил!». Но так ли это? Осталось только дождаться возврата, чтобы увидеть результат.
* * *
Я долго гулял по городу, с удивлением рассматривая забытые улицы. М-да, что сказать? В моей памяти город был лучше, сейчас же все бросалось в глаза: уже упомянутый разбитый асфальт, а где и его полное отсутствие, старый жилой фонд, облупившиеся стены домов, огромное количество деревянных частных домиков. Ну а чего я ожидал? Он и там, в будущем, ненамного лучше будет выглядеть. Разве что добавятся многоэтажки, вырастут как грибы красивые дома тех, у кого заведутся денежки, асфальт получше положат, кое-где тротуары плиткой выложат, особенно в центре, ну и везде будут вывески многочисленных магазинов, которых сейчас здесь не очень много. Машин будет в разы больше, а еще везде будет реклама, которая сейчас отсутствует как явление, да в руках у людей появятся смартфоны. Но в целом дух провинциальности так и останется лежать на крышах домов, кронах деревьев и на серой глади древнего озера.
Я смотрел на проходящих мимо меня людей, спешащих по своим делам — люди как люди. Меньше цветов в одежде, но и не сказать, что она вся черно-белая, как сегодня изображают некоторые, скорее, цвета менее яркие. Мода другая — да, на одежду, прически и т. д., но сколько раз эта самая мода за мою жизнь сменится, вернется опять, и снова сменится! Да и не баба я на это внимание обращать, вот если бы на моем месте какая попаданка оказалась, то она бы вам, наверное, про это все в подробностях описала. Я же просто смотрел на этот неухоженный городок моего детства, и отчего-то сердце сжималось в груди. Эх, мне бы не на считаные часы, а насовсем сюда вернуться, уж я бы точно прожил совсем другую жизнь.
Свернув на улицу Свердлова, я прошел мимо музыкального педучилища, неторопливо шагая, подошел к Комсомольскому парку, и с грустью увидел все ту же картину родной сердцу неухоженности. Да, здесь вам не какая-нибудь Германия с ее словно игрушечными кукольными домиками, неожиданно выросшими в размере. Нам некогда заниматься всякой ерундой, мы здесь решаем глобальные проблемы, не отвлекаясь на мещанский быт! Россия — это космос, вырастающий из хаоса, не нами заведено.
Лишь на центральной аллее лежал потрескавшийся асфальт, а многочисленные тропинки, протоптанные ногами прохожих, как всегда в России, как бы она ни называлась, не совпадающие с планами тех, кто все это проектирует, сейчас были сухими и пыльными. Не перестану удивляться этой вековой борьбе всевозможных проектировщиков с народом, не желающим ходить по тем дорожкам, что они закладывают в своих планах, словно демонстративно не замечая, где предпочитают ходить люди. И пролегают эти красивые и прямые дорожки, радуя своей чистотой и удаленностью от путей народных.
Несмотря на все это, сейчас мне этот парк нравился больше, чем тот, каким он станет в будущем, наверное, как раз именно этой своей буйной неухоженностью. Я шагал по центральной аллее парка прямо к венчающему ее памятнику комсомольцам, наверное, времен Гражданской войны, судя по буденовкам на головах юноши и девушки, устремивших взгляд своих слепых, покрытых побелкой глаз в видимое только им светлое коммунистическое будущее. Я остановился возле памятника, вгляделся в их лица с какой-то даже жалостью: всё, за что вы боролись, ребята, просрали ваши дебильные потомки, на которых вы так рассчитывали. Столько народа угробили, а в результате — пшик. Вы забыты, а те, с кем вы сражались, снова в чести. И стоило оно того? Я улыбнулся, сердцем и душою я был за них, за этих идейных пламенных комсомольцев, вот только это не имеет никакого значения. Сама история против нас, ребята, а историю не расстреляешь из нагана…
Я сел на скамейку возле кустов на краю этой небольшой площадки с памятником первым комсомольцам. Хорошо, что еще не пришло то время, когда молодежь с чего-то вдруг решит, что правильно сидеть надо на спинке скамейки, поставив грязную обувь на сиденье. Поэтому я спокойно сидел, привалившись спиной к выгнутой спинке из реек, смотрел на памятник, на возвышающиеся над деревьями купола древнего кремля, заселенного интуристами, и думал о том, что в какой-то из дней этого лета именно на этой скамейке я точно так же сидел, но не один, а с девочкой по имени Лариса. Так звали мою первую любовь, и это было наше последнее свидание. Или не последнее? Уже и это стало забываться. Она тогда приехала на моем велосипеде, который я дал ей на время по ее просьбе, и на котором она каталась, кажется, все лето. Даже после того, как мы формально расстались, я не хотел просить ее вернуть велосипед, а она не торопилась, зная о том, как я ее люблю. Или не знала?
Я передернул плечами. Может, она ничего и не знала, не видела, не понимала? Я же всегда такой скрытный, стараюсь не показывать своих чувств. Многие из-за этого считали и считают, что я черствый и злой. Но с ней это было точно не так, с ней мое сердце разрывалось от нежности и желания, а еще от страха сделать что-то не так, что-то, что ей не понравится. Но ей-то, откуда было это знать, она же мысли не читала? Так и расстались мы с ней этим летом и навсегда, и я ничего не знаю о ее дальнейшей жизни. Как-то раз еще встретились года через два или три, не помню, по старой памяти вместе провели ночь и на этом все. Но не я, так любивший ее не только тогда, но и многие последующие годы, стал ее первым мужчиной, не я. Я бы тогда, в смысле — сейчас ни за что не решился. Под надменной личиной молодого хулигана скрывался хрупкий и скромный юноша. Я и дрался, может, и воровал, и грабил только из-за того, чтобы никто об этом внутреннем скромняге не догадался. И лишь только с ней я разрешал ему выйти вперед и он, гаденыш романтичный, конечно,
