-Или Макса? - мимолетно, подумала женщина: «Нет, это Анри. Господи, их и вправду не отличить».
-Добрый день, месье Вильнев, - Юджиния комкала шаль на груди: «Мальчики спят. Когда они поднимутся, надо сделать ингаляцию, только травы у нас закончились...»
-Я сбегаю, Евгения Александровна, - добродушно вмешался Илья Андреевич, - меня в аптеке узнают уже. Заодно папирос возьму. Месье Вильнев, - жандарм поклонился, и они услышали стук сапог по лестнице.
Павел Григорьевич, попивая чай, читал «Санкт-Петербургские ведомости».
-Смотрите-ка, Илья Андреевич, - заметил второй жандарм, - греки поднялись против короля Оттона, восстание в Афинах.
-В Греции должен быть православный монарх, - сочно заметил Илья Андреевич, натягивая пальто, - а не какой-то католик. И у него, я вам обещаю, окажется наша, русская жена. Проливы того стоят. Тем более, там православные святыни, Афон..., Я еще калачей куплю. Нам с вами сегодня всю ночь дежурить, раз его превосходительство с докладом уехал.
-А как же храм Гроба Господня, Вифлеем? – Павел Григорьевич закурил папироску и привольно раскинулся на бархатном диване: «Там и вовсе нехристи, магометане, жиды...»
-С Турцией мы будем воевать, - пообещал Илья Андреевич, - освобождать наших братьев по вере. А с жидами разберемся. Я пошел, - он приоткрыл тяжелую дверь парадного и поежился. День был зябким, сумрачным, ветер гнал по небу тучи.
-Хоть бы снег быстрее выпал, - пожелал Илья Андреевич, - надоело эту грязь месить. Ночью подмораживает, и основательно. Скоро Рождество. Если мы поляков до этого накроем, премию выпишут. Татьяне Николаевне брошку куплю, что ей в Гостином Дворе понравилась. Семьдесят рублей, - он вздохнул, - но, может быть, у нее мигрени после этого утихнут…, Остальное на приданое отложу. Три дочери, - он покрутил головой в заячьей шапке, - одни расходы..., Павел Григорьевич весной женится, он говорил. Хорошие деньги за ней берет, земли участок..., Далеко, за Александро-Невской лаврой, но ведь город растет..., Пробки такие, что впору железную дорогу под землей прокладывать, как в Лондоне. Не с нашим воровством, конечно. На московской дороге подрядчики так нажились, что каждый себе особняк отстроил. Из грязи в князи, вчера лапотные мужики были, а нынче ордена получают, за вклад в промышленность. С реформой этой они все в города полезли, а что дальше будет...- он закутался в шарф и затрусил по Фонтанке.
Илья Андреевич размышлял о брошке с жемчугом, о своих девочках, о том, что двенадцать лет назад, во время его жениховства, стоило быть настойчивей и просить в приданое не векселя, а живые деньги.
-Мошенник был мой тесть, - буркнул жандарм себе под нос, - прости Господи, о покойнике так говорить..., Взял и разорился, через два года после свадьбы, удар его разбил. Кормили его, ухаживали..., И тещу теперь кормить приходится. Седьмой десяток ей, а здоровей многих. Грехи наши..., - он торопился в аптеку и не заметил скромного экипажа, запряженного парой крепких лошадей, что стоял у Пантелеймоновской церкви.
На козлах был поляк, знакомец Сераковского. Волк поинтересовался у пана Сигизмунда, не знает ли он надежного человека, умеющего держать язык за зубами. Сераковский свел Макса с паном Болеславом, человеком с громкой фамилией и военной осанкой. Пан Болеслав промышлял мошенничеством, с тех пор, как его без лишнего шума уволили из армии за растрату казенных денег. Пан Болеслав был Гедиминовичем, во время оно его семья владела половиной Волыни. Увидев на визитной карточке титул, ему без труда выдавали займы, под залог несуществующих замков и охотничьих угодий.
-Я не кучер, - обиженно заметил пан Болеслав, но Волк только усмехнулся: «Шановный пан, я тоже дворянин, и веду свою родословную от варягов. А видите, - Макс весело подмигнул ему, - не брезгую и взломами заниматься, если это нужно для дела».
Пан Болеслав поломался, принял сто рублей и согласился: «С лошадьми я управляюсь отменно, все-таки кавалерийский поручик».
Он-то и принес Волку хорошие отмычки, ухмыльнувшись: «В деле они проверены, не беспокойтесь». Волк стоял на Пантелеймоновском мосту. Он проводил глазами Илью Андреевича и сверился со своим хронометром. На операцию Макс отвел десять минут, больше было и не надо. Он знал, что обнаружив пропажу Юджинии, жандарм побежит в Третье Отделение, отбивать кабель начальству в Царское Село.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
-Пока он туда сходит, - Волк спокойно курил папиросу, - пока приедет Федор Петрович..., Пока они будут заняты с трупом Павла Григорьевича..., Я за это время успею, как следует, порыться в рабочем столе, его превосходительства.
Макс сомкнул пальцы на шиле в кармане пальто. Этому удару его научил покойный Тед Фримен во время террора против южан. «Иногда, - Тед пыхнул сигарой, - надо делать все тихо. Умерь свой юношеский пыл, Макс. Окровавленные отпечатки лапы волка, это хорошо для газет, а теперь смотри и запоминай».
Даже на вскрытии никто ничего бы не обнаружил. Шило легко проходило между шейными позвонками, вызывая мгновенный, смертельный паралич. «Остановка дыхания, - лениво сказал Тед,- и кровоизлияние в мозг. В общем, удар, - он усмехнулся, - случается даже с молодыми людьми».
Волк оглянулся и направился к парадной двери. Отмычки сработали отменно, он тихо толкнул створку. В парадном было пусто. Лестница уходила вверх, с жандармского поста тянуло дешевым табаком. Волк постоял, глядя на спину в простом сюртуке. Павел Григорьевич, сидя за столом, склонился над какими-то бумагами.
Макс на цыпочках зашел в караульную и сделал одно легкое, точное движение. Он давно бросил считать трупы, но сейчас не удержался и полюбовался, как жандарм скорчился на стуле, даже не успев застонать. Он заглянул через плечо мертвеца. Павел Григорьевич подсчитывал доходы от сдачи внаем какой-то недвижимости.
Максу вспомнилась цифра, украшавшая его счет в Лионском Кредите. Он потрепал убитого по плечу: «Я такие деньги на устрицы трачу».
Брат и Юджиния ждали в передней. «Дети спят, - шепотом сказал Анри, - еще часа два не проснутся. До этого времени...»
-До этого времени я все успею, - прервал его Волк и поцеловал руку женщины:
-Передавайте привет Парижу, кузина, мы непременно увидимся. Павел Григорьевич более не опасен, выходите спокойно. Вот паспорта, - он передал брату документы. Анри, не глядя, сунул бумаги в карман пиджака.
Анри взял саквояж и они стали спускаться по лестнице. Волк закрыл дверь. Сняв пальто, он повесил его на тот же крючок, откуда взял свою одежду брат. Подкинув на ладони отмычки, он пошел к кабинету Федора Петровича.
-Не сейчас, - Макс проверил, как открывается замок, - этот Илья Андреевич вернется, забегает..., Тогда все и сделаю.
Он прошел на кухню и увидел, как экипаж сворачивает на набережную Невы.
-Молодец пан Болеслав, - порадовался Волк, - незачем их через Невский проспект тащить. Объездными дорогами доберутся до Коломны. Поедут через Стрельну, на Ревель. А я брата и его жену навещу, обязательно.
Он приоткрыл форточку и закурил, глядя на голые деревья Летнего сада.
Анри сразу закрыл шторки на окнах. Она тихо, беззвучно рыдала, ее трясло. Юноша встал на колени, обнимая Юджинию: «Все, все закончилось, любовь моя..., К Рождеству мы будем в Париже, на рю Мобийон, обещаю тебе».
-Надо сказать, - велела себе Юджиния, - обо всем..., Нельзя такое скрывать. Анри меня любит, я обязана..., - он уткнулась мокрым лицом в его плечо. Всхлипнув, женщина пообещала себе: «Потом. Когда окажемся в безопасности. Все, все потом..., - Юджиния все плакала. Он шептал что-то ласковое, покачивая, убаюкивая ее, стирая слезы со щек.
Экипаж спокойно проехал по Дворцовой и Английской набережным. Ландо свернуло налево, на Благовещенскую площадь, скрывшись в потоке других карет.
Когда в передней раздался стук сапог Ильи Андреевича, Волк сидел в детской, с малышами, рассказывая им о Париже. Жандарм, не снимая пальто, ворвался в комнату. Макс поднял бровь: «Я говорил, месье, болезни передаются и по воздуху тоже. Вы только что с улицы…»
