Мирьям жила у крестьян. Она и здесь ходила по округе, принимая роды. Девушка как-то раз сказала: «Вы все время заняты, кузен, а там, - она махнула рукой в сторону леса, - так красиво! И водопад есть, и пещеры. Он здесь больше, чем тот, что рядом с городом».
Степан, на мгновение, всем телом вспомнил пещеру, под Бахчисараем. Он увидел бронзовые, влажные, распущенные по белой спине волосы. Он, стоя на коленях, целовал ее маленькие, нежные, в каплях воды ноги, каждый палец, проводя губами по щиколотке, поднимаясь все выше.
-Покажите мне, кузина, - попросил он: «Покажите водопад, как-нибудь, вечером».
Вокруг потока воды возвышались серые скалы, мощные сосны. Она лежала головой у него на плече, сладко, тяжело дыша, в воздухе висела прохладная, водяная пыль. Степан вспоминал птиц, что вспорхнули с веток деревьев, когда она громко закричала, откинув голову назад, вцепившись пальцами в мягкий мох под ними.
Степан сразу сказал, что они поженятся, как только доберутся до Европы.
-Ты начнешь учиться, - он гладил теплую спину, целовал кончики ее волос, - а я буду строить железные дороги и шахты. Хватит оружия. Мы бы и сейчас могли уехать, золота у меня достаточно, - Степан притянул ее к себе, - но я обещал Йошикуни остаться до лета. С юга приедет европейский советник Ёсинобы. Надо с ним встретиться.
-Конечно, - Мирьям потерлась носом о его щеку: «Я люблю тебя, Сатору-сан».
-Вот это как, - думала она потом, каждую ночь, переехав к нему в дом: «Господи, спасибо тебе, что я дождалась любви. Я знала, знала, что так будет».
Степан рассказывал ей, что они делали сегодня в цеху, как обучаются отряды, Мирьям говорила о своих пациентках. Потом она оказывалась в его руках, шептала что-то ласковое, глупое. Степан, закрывая глаза, видел перед собой их дом, в Лондоне, детей, мальчиков и девочек, и говорил ей на ухо: «Я так тебя люблю, так люблю...»
Мирьям развела руками, когда Степан, как-то раз, замялся: «Я не еврей, и не стану им, милая».
-Сейчас новое время, - весело заметила девушка: «Поженимся в Амстердаме, в мэрии, а дети пусть сами решают, кем им быть».
Он лежал, слушая тишину утра. Мирьям сонно пошевелилась: «Я тебя просто так не отпущу, Сатору-сан, в Сендай. Побываешь в фуро, а после этого отправляйся».
Даймё прислал записку с младшим сыном. Советник Ёсинобу должен был прибыть через несколько дней. В гавани стояли европейские корабли.
-Вернусь, - Степан стал медленно стягивать с белого плеча шелк, - заберу тебя, и поедем домой, - он приник губами к ее сладкой, пахнущей травами шее. «Или езжай со мной, - предложил Степан, - побудешь в замке, на женской половине. Так лучше, - он уложил Мирьям на спину и, на мгновение, поднял голову, - можно будет договориться с кем-то из капитанов о проезде».
Миряьм успела кивнуть. Девушка застонала, закусив губу: «Я люблю тебя, я так тебя люблю...»
-Я тебя тоже, - шептал Степан. Мирьям нашла его руку. Крепко сжав сильные, пальцы, она помотала головой: «Люблю, и буду любить всегда!»
Полы возка устилали шелковые ковры. Два мальчика, постарше, высокий, крепкий, рыжеволосый и помладше, тоже высокий, но изящный, со смуглой кожей и темными локонами, склонились над доской для игры в го. Она была сделана из драгоценного, золотисто-желтого дерева кайя, белые и черные камешки, лежали в палисандровых шкатулках. Младший поднял неожиданно светлые, веселые глаза. Серо-голубые, они поблескивали смехом: «Опять ты выиграл».
-Это просто, Грегори, - наставительно ответил Петя, - надо немного подумать, - он постучал младшего брата по голове, - вот этим. Я тебе еще раз объясню стратегию. Я у его светлости Ёсинобы выигрываю, а он с трех лет в го играет. Слушай.
Доску для го им подарил его светлость. Ёсиноба улыбнулся:
-Масами-сан будет занята, милые мои. Не скучайте в поездке, упражняйтесь в боевых искусствах и поскорее возвращайтесь обратно, - он присел и обнял мальчишек.
Они два года провели в замке Ёсинобы. В огромном имении под Киото у них было свое, отдельное крыло, сад с прудами и мостиками, каменный бассейн с родниковой, теплой водой. К ним приходили учителя японского языка, фехтования и каллиграфии. Его светлость и сам занимался с ними. Он отлично владел клинком и был прекрасным наездником. Мальчики тоже сели на лошадей. Грегори, выпятив губу, следил за ловкими руками брата: «Как будто мы всегда здесь жили».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он ничего не помнил, только, как его зовут. Четыре года назад, когда мама спасла его из пожара, их подобрала на реке Жемчужной рыбацкая джонка. Они оказались в бедной деревне. Грегори тогда просыпался, прижимаясь к маме, ночью и мотал головой. Он хотел вспомнить, но не мог. Он знал, что давно, до ревущей стены огня и холодной реки, у него была другая мама, и другой отец. «Ребенок, - думал Грегори, - как рыбка в реке. Девочка. Не помню, как ее звали». Он заговорил, медленно, запинаясь, и мама обрадовалась: «Слава Богу, милый».
-Грегори, - сказал мальчик. Вздохнув, он повторил: «Грегори».
Они сели на шхуну, что шла в Японию. Мама объяснила, что в Китае оставаться опасно. В стране шла война. Им надо было очутиться в спокойном месте. «Из Японии мы доберемся до Америки, до моей родины, - весело пообещала мама, - а потом приедем в Лондон».
На Кюсю, когда Грегори немного подрос, мама обняла его, и рассказала ему все. От ее теплых волос пахло жасимном. Мальчик сидел на таких знакомых коленях, прижимаясь головой к мягкому плечу, и тихо слушал. Потом он спросил: «Значит, у меня был отец? И мама?»
Марта кивнула и почувствовала, как бьется его сердечко:
-Да, милый мой. Твоего папу звали Питер Кроу, он был мой кузен. А маму, - она грустно улыбнулась, - не знаю. Но я уверена, она была очень хорошая женщина, и очень тебя любила, - она покачала мальчика и почувствовала слезы у себя на руке. «Я тебя никогда не оставлю, милый, - шепнула Марта, - никогда. Ты мой сыночек. Ты поплачь сейчас, - она гладила мальчика по голове, - поплачь. Я здесь, я с тобой».
Им надо было добраться до Нагасаки. Там, как сказала мама, можно было попасть на корабли, что шли в Европу. Однако получилось по-другому. Шхуна пришвартовалась в Кагосиме, где правил самурайский род Симидзу. Их высадили прямо на пристани. Мама усмехнулась, держа их за руки, поставив у ног холщовый мешок: «Это все, что у нас есть, милые мои. Придется зарабатывать деньги. Нам надо дойти до Нагасаки, а там, - мать махнула рукой, - там европейцы, там проще».
Марта, смотря на головы мальчишек, рыжую и темную, на соломенные и черепичные крыши Кагосимы, вздохнула: «Все устроится. Нагасаки всегда был центром западной торговли с Японией. Найдется кто-нибудь, поверит мне на слово, даст денег в долг». Она, на мгновение, вспомнила англичанина, что забрал у нее золото и паспорта: «Господь с ним. Главное, - Марта нагнулась и подхватила мешок, - главное у нас осталось. Мы сами».
Она не хотела продавать медальон. Марта была уверена, что кузен Стивен жив.
-Доберемся до Лондона, и отдам ему, - думала женщина. В мешке был том Пушкина . В тайнике, в обложке, до сих пор лежал приказ, из Третьего Отделения. Икона хранилась в особом отделении мешка. Марта знала, что в Японии запрещено христианство и не хотела рисковать. Еще на шхуне она стала вслушиваться в язык. В Кагосиме она уже могла говорить, пока медленно и неуверенно. Ночами Марта открывала глаза, слушая дыхание детей: «Пока мы вместе, смерти нет. Я знаю, Степушка жив. Он не может умереть. Мы встретимся и всегда будем рядом».
Капитан шхуны сказал им, что в Кагосиме много китайцев. Это был самый бедный квартал города. В лачугах, были земляные полы, ручейки нечистот бежали по узким улицам. Марта устроилась в харчевню, за стол и кров, варила лапшу, скребла оловянные котлы, подметала пол. Петенька бойко говорил по-китайски и пошел подмастерьем к кузнецу, а Грегори помогал матери.
-Когда я вырасту, - внезапно сказал сейчас Грегори, - я буду врачом. Как в Европе, мама рассказывала.
