Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большевики предложили идеал почти религиозный – «светлое будущее». То есть предложили страдать и умирать за «радость не сейчас». Мысль эта совершенно не привлекательна для рационалистического мышления, на неё могло откликнуться только религиозное сознание. Сознание, которому православие всегда предлагало страдать и умирать за «радость не здесь». А рационалистам ведь всё хочется получить «здесь и сейчас». Но это западный рационализм. Наши – другие.
Бердяев прав в том, что у нас даже атеизм принимает религиозные формы. Вспомним хотя бы безбожника Белинского, который однажды возопил: «Помилуйте, господа, мы ещё не обсудили вопроса о существовании Бога, а вы говорите обедать». Вот так, господа. Нашему атеисту надо прежде всего разобраться с Богом, а обед – это когда-нибудь потом, это не главное. У атеиста западного «обед» – это как раз главное и первоочередное. Это мерило всех вещей. А Белинский… Ну наш ведь. Дурак только.
Талант не пропьёшь. Религиозный народ останется религиозным, хотя порой эта религиозность принимает извращённые формы. А вот что касается нашей переимчивости, то её действие ограничено действием нашей религиозности. Тут мы подходим к глобальнейшему для русского сознания вопросу.
Что хорошего в Европе?
У русских очень большие проблемы с самоидентификацией, потому что у нас почти не было на неё исторического времени. Основную часть своего исторического бытия, где-то восемь веков, Русь просуществовала чрезвычайно замкнуто, русские ни с кем себя не сравнивали, а значит и не имели потребности в ответе на вопрос: «Что значит быть русским?». Потом, где-то со второй половины XVII века, русские всё чаще поглядывали на Запад и всё реже приходили в восторг от самих себя. Пётр придал этому процессу обвальный, лихорадочный характер. Весь XVIII век мы только и делали, что европеизировались, Европа стала для России мерилом всех вещей. Соответственно, оценки национального бытия сводились к очень нехитрым: «У нас хуже, чем у них» или «У нас лучше, чем у них». Никаких представлений о характере собственной самобытности в таких условиях возникнуть не могло.
Первые попытки ответить на вопрос «кто мы такие?» относятся, наверное, к началу XIX века. Чаадаев разбудил славянофилов, которые взметнули патриотические знамёна, и началась великая битва между оными славянофилами и западниками. Вот это уже был настоящий процесс самоидентификации, слишком, впрочем лихорадочный и в основном с одним единственным вопросом: «Мы – Европа, или мы не Европа?». Вопрос, заметьте, чисто русский. Японцы, многому научившись у китайцев, никогда не спрашивали себя: «Мы – Китай, или мы – не Китай?».
Полвека светлые русские головы разрывались от комплекса неполноценности и мании величия одновременно, и вот где-то в последней трети XIX века у нас начали появляться настоящие национальные мыслители, способные здраво и глубоко, без истерики говорить о своеобразии русской национальности. Достоевский, Леонтьев, Бердяев мыслили уже вне заданных клише, но их идеи не успели получить развития. Не прошло и ста лет с тех пор, как начался процесс русской самоидентификации, как этот процесс был прерван большевиками, которых совершенно не интересовало, что значит быть русским. Вдруг неожиданно появился «советский народ», а русского как бы и не стало вообще.
Не удивительно, что, вынырнув из советской власти, мы погрузились в болото страшной национальной растерянности. Власть теперь целиком и полностью ориентируется на западные либерально-демократические образцы. Политическую систему содрали с Запада настолько «дословно», без малейшей «привязки к местности», что это шокировало бы даже Петра I. Весь понятийный ряд современной российской политики – демократия, права человека, правовое государство, толерантность – исключительно западный.
В обществе появилось некоторое количество патриотов, немногочисленных, но достаточно шумных, чтобы реанимировать старую дискуссию западников и славянофилов, причём эта дискуссия воспроизводится в самых примитивных её образцах, плохо отвечающих требованиям даже начала XIX века.
И вот нас спрашивают: что значит быть русским? Вопрос, на который не успели ответить русские гении, задают прохожим на улице. Мы Достоевскому должны этот вопрос задавать, а не прохожим. И мы должны идти дальше Достоевского, потому что Фёдору Михайловичу в самом кошмарном сне не приснился бы тот дурдом, в котором мы сейчас пребываем.
Итак, самая большая проблема русского национального самосознания – невротическое, местами просто психопатическое отношение к Западу. Наши западники и патриоты в равной степени невротики. Одни бьются головой о брюссельские камни, испрашивая себе пропуск в Европу, то есть в рай земной, другие видят в Западе исключительно источник зла, и ничего больше. Помню, Валерия Новодворская говорила: «Нато – это солнце, к которому, как подсолнухи, тянутся все страны». А недавно встретил высказывание представителя противоположного лагеря, В.В. Архипова: «В древних и средневековых моделях мира понятие Запада связывалось не только с концом или краем света, смертью, но и инфернальным миром – адом».
Надо ли объяснять, что и тот, и другой тип мироощущения истеричен, основан на крайне перевозбуждённом, нездоровом отношении к Западу. Как же нам научиться спокойному и ровному отношению к Западу? Как выработать критерии, которые позволят взвешенно и хладнокровно определять, что у них там хорошо, а что плохо, что мы можем и должны заимствовать, а что должны решительно отвергать?
Ради обретения этого навыка вернёмся к Достоевскому:
«Всё это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дороги, как и сама Россия…».
«Славянофилами или так называемой русской партией сделан был огромный и окончательный, может быть, шаг к примирению с западниками, ибо славянофилы заявили всю законность стремления западников в Европу… и объяснили эту законность чисто русским народным стремлением нашим, совпадаемым с самым духом народным… Так что в конце концов и в итоге, если когда-нибудь будет он подведён, обозначится, что западники ровно столько же послужили русской земле и стремлениям духа её, как и все чисто русские люди, которые искренне любили родную землю и слишком, может быть, ревниво оберегали её доселе от всех увлечений «русских иноземцев»».
Гениально. Достоевский примирил западников и славянофилов, объявив спор между ними недоразумением и объяснив, что западники – тоже патриоты, потому что их любовь к Европе – проявление чисто русских национальных качеств. И ведь что удивительно: представители обеих партий услышали и одобрили Фёдора Михайловича, тогда как в наше время его вероятнее всего прокляли бы и те, и другие. А тогда западники и славянофилы буквально по очереди рыдали на
- Священные камни Европы - Сергей Катканов - Публицистика
- Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов - Прочая документальная литература / Публицистика
- Молот Радогоры - Александр Белов - Публицистика
- После Европы - Иван Крастев - Политика / Публицистика
- Предисловие к первому русскому собранию сочинений - Герберт Уэллс - Публицистика
- Будущее без Америки - Линдон Ларуш - Публицистика
- Сталин — человек, который израсходовал Россию - Юлия Латынина - Публицистика
- Древо тем - Георгий Гуревич - Публицистика
- Взятка. Победит ли коррупция Россию? - Елена Филиппова - Публицистика
- Нефть, PR, война - Мишель Коллон - Публицистика