Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нелегкое это занятие – писать, нелегкое и в высшей степени ответственное: неимоверных трудов стоит расставить в должном порядке и очередности все события – это сначала, то – потом, или, если дело того требует, рассказать сперва о происшествии сегодняшнем, а уж следом изложить событие вчерашнее, и совершать иные, не менее головоломные акробатические штуки – представить прошлое так, словно оно разворачивается у нас на глазах, а настоящее – как некую протяженность без конца и без начала – но как бы ни изощрялись авторы, никому ещё не удавалось разом записать два одновременно происходящих события. Кое-кто предложит, пожалуй, решить проблему просто – разделить страницу пополам, на две колонки – но ведь это же, ей-богу, наивная уловка: все равно ведь придется писать одно сначала, а другое – потом, и не следует упускать из виду, что читатель и прочтет одно сначала, а другое – потом, или наоборот, и поневоле позавидуешь оперным певцам, у каждого из которых – своя партия, и все эти тенора и сопрано, басы и баритоны, сколько бы их ни было – трое, четверо, а хоть бы и шестеро – одновременно ведут свою тему: злодей, например, издевается, а инженю умоляет, а первый любовник, пусть и с промедлением вступая, но заступается, и у каждого – свои слова, хотя до слов слушателю особенного дела нет, ему важна лишь музыка, тогда как читателю все растолкуй, все расположи в должной последовательности, чтоб одно не налезало на другое. Вот поэтому пришлось нам упомянуть сначала Жоакина Сассу, и лишь теперь пришел черед Педро Орсе, хотя Жоакин швырнул камень в море в тот же самый миг, когда Педро поднялся со стула, пусть за время, протекшее между двумя этими событиями, часовая стрелка и описала полный круг: все дело в том, что один был в Португалии, а другой – в Испании.
Известно, что у всякого следствия – своя причина, эта истина универсальна, но невозможно бывает избежать логических погрешностей и не всегда узнаем мы, что из чего вытекает: думаем, что вот эта причина повлекла за собой такое-то следствие, ан нет: причина была в ином, в том, что намного превосходит возможности нашего разума и науку, во всеоружии которой, как нам кажется, мы пребываем. Вот вам пример: мы вроде бы показали, что серберские псы подняли лай оттого, что Жоана Карда вязовой палкой провела по земле черту, но лишь малое дитя в доверчивости своей если ещё не перевелись с золотого доверчивого века такие дети – лишь невинный младенец – извините за плеоназм: какие там у него вины – одним словом, лишь неразумный ребенок, который надеется уловить солнце в сжатый кулачок, так вот, лишь он поверит, будто собаки, никогда прежде не лаявшие по причинам, как исторического, так и физиологического порядка, способны подать голос. Но в десятках тысяч городов, деревень, сел, поселков и местечек в избытке отыщутся те, кто самих себя сочтут причиной чего угодно – и поднятого собаками лая, и всего прочего, что придет после: скажут, что произошло это оттого, что они хлопнули дверью, остригли ногти, сорвали плод с ветки, закурили или отдернули занавеску, или померли, или – ну, не они же, разумеется, другие! – родились, и уж эти-то вот гипотезы насчет смерти и рождения ни в какие ворота не лезут, ибо необходимо иметь в виду, что говорить они должны от лица самих себя, а это одинаково трудно и тому, кто сию минуту появился из чрева матери, и тому, кто только что улегся во чрево земли. Не стоит и добавлять даже, что у любого хватит резонов считать себя причиной всего и вся – и тех странных явлений, о которых мы намереваемся рассказать, равно как и иных, где от нас якобы целиком и полностью зависит, будет ли мир функционировать исправно, а потому очень хотелось бы узнать, каков был бы он, мир этот, без людей и без событий, ими и только ими вызываемых, но лучше, право, и не представлять себе такое, не то совсем одуреешь, хватит и того, чтобы выжили всякие мелкие зверьки и насекомые, вот и будет мир муравья и мир стрекозы, они не отдергивают занавеску, не глядятся в зеркало. А конечная и великая истина состоит в том, что мир не может быть мертвым.
А Педро Орсе, набравшись отваги, сказал бы, что земля затряслась оттого, что он – пусть это самонадеянное предположение остается на его, ну и отчасти на нашей совести – топнул по ней ногами, поднимаясь со стула, ибо мы слегка сомневаемся, что если каждый человек оставляет в мире след своего присутствия, то Педро Орсе, заявивший: Встал я, и земля затряслась, оставил именно такой след. Интересное такое землетрясение, которого никто вроде бы и не заметил, и даже теперь, по прошествии двух минут, когда волна уже доплеснула до берега, и Жоакин Сесса сказал себе: Расскажи я об этом, мне не поверят, земля продолжала содрогаться, как дрожит струна, уже не издавая никакого звука, и содрогание это Педро Орсе ощущает ступнями, и продолжает ощущать, выйдя из аптеки на улицу, а вокруг никто ничего не замечает, ну, в точности как говорят, глядя в ночное небо: Ах, как ярко блещет вон та звезда, – и никому невдомек, что звезда погасла за миллионы лет до того, как говорящий произнес эти слова, а дети его и внуки будут, бедняги, повторять их, восхищенно называя мертвое живым, и заблуждение это относится не к одной только науке астрономии. Но в нашем случае все наоборот: люди поклялись бы, что земная твердь неколебима как прежде, и один лишь Педро Орсе уверен, что она ходит ходуном, и хорошо еще, что он промолчал, не бросился бежать в испуге, ибо стены не вздрогнули, люстра не качнулась, а осталась висеть ровно и строго перпендикулярно к земле, обитатели птичьего двора, первыми поднимающие тревогу, продолжали спокойно спать, сунув голову под крыло, и самописец сейсмографа по-прежнему вычерчивал на листе миллиметровки безупречную горизонталь.
На следующее утро некий путник пересекал невозделанную пустошь, заросшую кустарником и всякими болотными дикими травами, шел по дорожкам и тропинкам, петлявшим меж деревьев, прекрасными и высокими, как имена, которые они носят – тополя и ясени – огибал заросли колючего чертополоха, пахнущим так по-африкански, и нигде бы не нашел он себе одиночества полнее, и неба – выше, неба, где с неслышным отсюда щебетом летела, сопровождая его, стая скворцов, да не стая, а целая туча, огромная и темная, наподобие грозовой. Он останавливался – и скворцы начинали кружиться над головой или же шумно рассаживались по деревьям, скрывались в трепещущей листве, и крона оглашалась пронзительными и неистовыми криками, будто там, внутри, кипела ожесточенная схватка. Делал следующий шаг Жозе Анайсо – ибо именно так звали его – и скворцы все разом, дружно – фр-р-р-р – срывались следом. Если бы мы не знали, кто такой Жозе Анайсо, и принялись угадывать, то сказали бы, пожалуй, что он орнитолог или что, как змея, наделен властью и умением завораживать птиц, тогда как сам он не менее нас недоумевал по поводу творящегося в поднебесье фестиваля. Что нужно от меня этим пернатым существам? – и пусть не удивляет нас необычные слова: случаются такие дни, когда обычные как-то не выговариваются.
Путник шел с востока на запад, как вела его дорога, но, огибая глубокое озеро, свернул и оказался лицом к солнцу. К полудню начнет припекать, но пока ещё дует прохладный и свежий ветерок, и жаль, нельзя спрятать его в карман, припасти на потом, на самый зной. Жозе Анайсо шел, и в голове его, будто сами собой, текли такие вот смутные мысли, как вдруг он заметил, что скворцы остались позади, улетели туда, где тропинка, изгибаясь, тянулась вдоль по берегу озера, то есть повели себя довольно странно, но, впрочем, недаром же говорится "волен как птица", счастливо оставаться, вам туда, а мне дальше. Жозе Анайсо, обойдя наконец озеро, на что ушло не менее получаса – путь был трудный, через бурелом и чащобу выбрался на прежнюю тропинку и двинулся прежним путем с восхода на закат, как солнце ходит, но тут внезапно вновь раздалось "фр-р-р-р-р", и откуда ни возьмись, появились всей стаей скворцы. Ну, это уж вовсе необъяснимое явление. Если птицы поутру сопровождают путника, точно верный пес хозяина, и дожидаются, пока он обойдет озеро, а дождавшись, вновь следуют за ним неотступно, то уж не его следует спрашивать о мотивах подобного их поведения, да и какие там у птиц мотивы – у них инстинкты, внезапно, будто сами собой возникающие и от воли не зависящие. Не станем также спрашивать Жозе Анайсо, кто он таков, чем занимается, откуда и куда направляется: все, что нужно будет о нем знать, от него и узнаем, и ту же сдержанность, ту же информативную скупость проявим и по отношению к Жоане Карде с её вязовой палкой, к Жоакину Сассе и камню, который он забросил в море, к Педро Орсе и к стулу, с которого он поднялся, ибо жизнь человеческая начинается не с момента его рождения – в этом случае каждый день был бы днем побед и выигрышей – а попозже, а иногда и совсем поздно, слишком поздно, не говоря уж о тех, кто едва успев начать, тут же принужден и окончить, так что остается лишь вскричать: Ах, кто бы написал ту историю, которая могла бы случиться.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Перебои в смерти - Жозе Сарамаго - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Я сижу на берегу - Рубен Гальего - Современная проза
- Что видно отсюда - Леки Марьяна - Современная проза
- Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл - Современная проза
- Собаки, страсть и смерть - Борис Виан - Современная проза
- Почтенные леди, или К черту условности! - Ингрид Нолль - Современная проза
- Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Патрик Бессон - Современная проза
- Лучший из них - Валерий Фрид - Современная проза