Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Осмелюсь спросить, ваша светлость, фамилию генерала,- осторожно поинтересовался Развозовский.
- Кляузовиц, граф.
Развозовский удовлетворённо кивнул:
- А-а... слышал. Благодарю.
Ахончев, записав текст депеши и откланявшись, ушёл, а Развозовский, вздыхая тяжело, посмотрел на Горчакова... Канцлер перехватил его взгляд:
- А ты что-то грустен, Юлиан Викторович? Опять проигрался?
- Хуже, хуже! Дочь моя уже пришла, ваша светлость?
- Нет еще,
- Стремлюсь увидеть дочь, но трепещу! Она, живя в Лондоне, превратилась как бы в мрамор. Обелиск, а не дочь! Через неё унижен, страдаю. Спасите!
- Что произошло?
- Горе произошло. Дней десять назад встретили вы меня на Фридрихштрассе. В тот час умер коннозаводчик Ахончев, и его жена известила меня, что я назначен по завещанию душеприказчиком.
- Не годны вы, граф, душеприказчиком. Ошибся покойный. Я скорбел и тогда и теперь скорблю.
- И правильно скорбели! Предвидели бездну, ваша светлость! Вы, помните, зашли со мной на квартиру покойного и даже взглянули на его бумаги, которые я увёз к себе.
- Увозить к себе бумаги я, помнится, вам не советовал, граф.
- И правильно! А я не послушался, увёз. Векселя, расписки, вексельную книгу, будь она проклята! Ведь вексельная-то книга исчезла, ваша светлость.
- Плохо.
- А того хуже, что в той вексельной книге отмечены мои векселя, под которые я брал деньги у покойного Ахончева.
Горчаков без всякого выражения полюбопытствовал:
- Векселя вами не оплачены?
- Наоборот, ваша светлость, оплачены.
- Всё равно мошенничество. Так? - Развозовский молчал.- Весьма сожалею, что полковник, командир Лубенского гусарского полка, пойман будет в мошенничестве. Да и где? В Берлине, у немцев. Позор, милостивый государь, позор.
- Ваша светлость, ни духом, ни глазом не виновен. Кроме того офицера Ахончева, что сюда с Балкан к графу Шувалову прикомандирован, приехал ещё наследник. Лютая личность! Делец, коммерсант. Поднимут скандал, пожалуются немцам, поволокут в немецкий суд... а у меня дочь пишет умные книги о славянах, ваше превосходительство, на всю Европу, у Гладстона и лорда Биконсфильда приглашена...
- Боже мой, да вы ещё вдобавок и пьяный?! В такую жару! Покиньте меня, сударь, покиньте.
- Ваша светлость, Александр Михайлович, спасите.
- Покиньте меня. Впрочем, обождите. Не ради вас, ради дочери буду снисходителен последний раз. Похлопочу. Поищем вексельную книгу, раз в ней есть отметки, что ваши векселя оплачены.
- Всеобщая благодарность, ваша светлость, всего света, всего мира и меня, спасён! - Развозовский уже хотел идти.
- Но граф, Юлиан Викторович, взамен хочу попросить у вас услуги.
- Немедленно осуществлю.
- Вы - охотник?
- Страстный, ваша светлость!
- Мне надобно ружьё.
- На зайца или на волка, ваша светлость?
- А разве не всё равно? - спросил Горчаков недоуменно.
- Ружья бывают особые на зайца и особые на волка.
- Мне, голубчик, надо нечто среднее, скажем... на шакала. И не перебивайте меня! Вы пойдёте во французское посольство и скажете военному атташе, господину Леруа, по возможности без свидетелей: "Князь Горчаков страстный охотник".
- Впервые слышу, ваша светлость.
- Но, говорите вы, в России плохие ружья...
- Верно!
- И в Берлине я не нашёл хороших...
- Разрешите рекомендовать мастера, ваша светлость?
Горчаков продолжал строго:
- Не нашёл. Вся надежда на Париж. Вы, милостивый государь, вхожи в салон Гамбетты...
- Гамбетта - могущественный ум, ваша светлость, и метит, и попадёт! В президенты. Но вам налгали. Он не охотник, я это знаю точно.
- Затем вы скажете господину Леруа. Запомните слова: "Гамбетта! Его выдвинул и возвысил дух патриотизма, который горячо сказался в нём в годину испытаний его отечества. На него пал завет великого прошлого Франции, и это сообщило ему необыкновенное обаяние. Он горячий глашатай государственного величия Франции!" Тут вы передохнёте, а затем пониженным тоном скажете: "Канцлер, князь Горчаков, просит достать ему самое лучшее ружьё Франции",
Развозовский растерян, вспотел, повторяет:
- Гамбетту возвысил... необыкновенное обаяние... Глашатай... Ваша светлость, не слишком ли много пафоса по поводу одного охотничьего ружья? Он шевелил губами, стараясь вспомнить слова Горчакова, идя между тем к выходу.
- Через гостиную, через гостиную, раз вы не желаете встретиться со своей дочерью. Идёмте, граф. Лаврентий! - Вошёл слуга.- Проводи графиню и госпожу Ахончеву в мой кабинет.
Оба удалились, а в другие двери уже входили графиня Развозовская и Ирина Ахончева. Развозовская одета богато, Ахончева - вдова коннозаводчика Ахончева, женатого на ней вторым браком, напротив, одета скромно, в тёмное, монашеское почти,- кроме того, соблюдала траур. Они сели в разных концах комнаты. Ахончева сидела неподвижно, опустив глаза и глядя на свои руки, сложенные на коленях. Откуда-то - из распахнутого окна или из других комнат дома, что, однако, маловероятно, послышались звуки рояля.
Преодолевая тягостное и неприличное молчание, Ахончева заговорила:
- Графиня. Ваша внешность подсказывает мне, что у вас тёплое и ласковое сердце. Я читала книги, вами написанные. Они полны любви к несчастным, любви к нашей родине.
Развозовская ответила:
- Сударыня, я польщена. Мне трудно мерить самой силу моего таланта, но я действительно люблю свою родину, хотя и решила никогда не возвращаться туда. В России душновато, мне она больше мила из окна лондонской моей квартиры.
- Да, я знаю, вы горды...
Развозовская переменила тон:
- Сударыня!
- Не обижайтесь на меня. Я скромная и глупая женщина, случайно попавшая в большой берлинский свет. Господь благословил меня на дела милосердия. Я помогаю раненым, приезжающим в Германию на излечение. Бог приказал мне отказаться от личной жизни, и я подчинялась его приказанию. Вы тоже, сударыня, отказались от вашего личного счастья ради ваших пламенных книг, которые мои бедные раненые читают с таким восторгом.
- Мне очень лестно это слышать, сударыня.
- Хотя в тридцать четыре года девушка, не вышедшая замуж, вполне может считать себя старой девой, и ей остается только писать книги...
- Сударыня! Мне не тридцать четыре года, а всего тридцать, и я не чувствую себя старой девой. Затем, насколько мне известно, ваш пасынок, а мой жених, капитан-лейтенант Ахончев...
- Простите меня, грешную, графиня, я спутала ваши годы с годами моего пасынка...
- Аполлонию Андреичу тридцать два, а мне, повторяю, нет тридцати, сударыня. У вас вообще странная манера разговора, хотя надо сказать, Берлин весь чрезвычайно вульгарен, это даже не Вена, не говоря уже о Лондоне. И если говорить о годах...
- Мне двадцать девять, графиня.
- А вашему покойному мужу было шестьдесят пять!
- И вот именно он, покойный Андрей Лукич, царство ему небесное, научил меня снисходительно относиться к людским слабостям: чванству, презрению к ближним...
- Давая этим ближним деньги под векселя по десять процентов в месяц! Развозовская встала и пошла к дверям.- Лаврентий! - крикнула она.- Где князь? Примет он меня или нет? - Вернулась и села, отвернувшись от Ахончевой.
Повисла пауза.
Ахончева первой возобновила разговор:
- О, господи! Отрекшись от мира, я многое не понимаю в нём, графиня, Только ваши книги связывают меня с миром, в них столько нежности, страсти к детям, к семейному очагу славян. Ах, как я наслаждаюсь ими! Над какой темой вы работаете сейчас, графиня?
При последних словах Развозовская повернулась к ней, ответила сдержанно:
- Славяне в Австрии... чехи, поляки, русины... многие вопросы так темны, так не разработаны...
- Да, да, очень ценная тема. Ваш жених, Аполлоний Андреич, тоже разрабатывает тему Балкан?
- Он эксперт по Балканам при графе Шувалове. И он, и я так заняты, что мы ещё не встречались, хотя я уже пять дней как приехала.
- Я тоже не встречаюсь с Аполлонием Андреичем. Сыновья покойного моего мужа предубеждены против меня, бог им простит их грехи. Но я слышала из уважаемых кругов, что Аполлоний Андреич очень хороший эксперт: правда, говорят, материалы по Балканам он берёт преимущественно у дочери сербского общественного деятеля, проживающего в данное время в Берлине. Вы не слышали о Наталии Тайсич, графиня?
- Нет.
- Бойкая девушка. Двадцать лет от роду, свежесть, очаровательнейшая болтливость... да и какие тайны могут быть у двадцатилетней девушки? Это преимущество тридцатипятилетних дев, сидящих за сухими книгами и привыкших к хранению тайн неиспытанных блаженств, к которым они и приступить боятся...
- Довольно, сударыня! Теперь я поняла вас. Сладкозвучный голос и ядовитые мысли. Вы под маской нежности несёте злобу и коварство. Я буду говорить с вами вашим языком. Тайна неиспытанного блаженства? Да! Она есть у меня. И она, во всяком случае, лучше тайны вашего сомнительного замужества...
- Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года - Александр Пушкин - Русская классическая проза
- Кровавый пуф. Книга 2. Две силы - Всеволод Крестовский - Русская классическая проза
- Часы - Всеволод Иванов - Русская классическая проза
- Нежинские огурцы - Всеволод Иванов - Русская классическая проза
- Деды - Всеволод Крестовский - Русская классическая проза
- Сны Петра - Иван Лукаш - Русская классическая проза
- Сидел я на крыше, труба за спиной - Самит Алиев - Русская классическая проза
- Из книги кабинет фигур - Василий Кондратьев - Русская классическая проза
- Рассказы - Николай Лейкин - Русская классическая проза
- Сборник рассказов - Николай Лейкин - Русская классическая проза