Форма входа
Читем онлайн Река, трава, чайник и некоторые коты - Кирилл Серебренитский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Честное слово, ещё совсем маленьким мальчиком, я помню, как думал о звёздных высотах над океанскими глубинами. Что всё это где-то ведь есть.
С самых ранних лет была у меня бессонница, поэтому ночные звуки мне помнятся лучше дневных. И в ночь я духом и мыслью вжился крепче, чем в день.
Так и живу до сих пор.
Три е + тс
Жили мы в очень странном доме – номер 100. На улицу выставлялся деревянным крылечком, смотрел в два вечно занавешенных окна. Но уходил вглубь двора далеко.
Внизу ютились тёмные сырые подвалы. Там жили какие-то тёмненькие, словно отсырелые, старушки. Сверху, на полуторном – полувтором – этаже, тянулась наша квартира: две маленькие комнаты, а между ними – две огромные, намертво замурованные печи. Чёрные пустоты под кирпичами. Над нами было пространство, недоступное человеку, дикое, как джунгли: заколоченный, очевидно, громадный, чердак.
Там жили дикие кошки. И плодили уже совершенно диких котят. По обе стороны стояли такие же странные, разнообразные, сложно нагромождённые обиталища из старого красного кирпича и серого дерева.
Жили по этим дворам всё больше тихие старики. И ещё – пьяницы. С соседних дворов забегали иногда мальчишки, но почти все – намного младше меня.
Играл я в одиночку. Летом сутками шастал по крышам сараев, рыскал по кустам – за сараями шёл крутой спуск, густо заросший американским клёном.
Через двор, над старыми курятниками – высилась стена особняка. И особняк этот, особенно в сумерки, высился – совершенно как сказочный замок: стрельчатые окна, башенка, над ней высился острый черепичный купол. С улицы – чугунная ограда: в ряд чёрные копья. Жил там, как говорили, какой-то граф. Так и называли – Графский Дом. Я, помнится, проходя мимо него, ещё думал: стоял он, скажем, при Петре Первом или нет? А – при Иване Грозном?
Сосед дядя Вася Васяичев, который и родился на этой же улице, говорил моему отцу, что под нашим двором, и дальше – идут какие-то громадные подземелья. И сам он – пацаном ещё – туда пролезал. Ход в эти подземелья шёл из подвалов Графского Дома.
Позже оказалось, что построили особняк в 1906 году, в стиле модерн. И обитал там не граф, а некто Наймушин, первой гильдии купец.
Вокруг были сараи. Сараи, сараи. По крышам сараев можно было почти до конца квартала промчаться – через семь дворов. Целый город сараев: железные гаражи, вросшие в траву дощатки и несокрушимые, как стены старинного форта, ярко-красно-кирпичные строения: остатки, как говорили, столетней давности купеческих конюшен.
Много было заброшенных сараев; умирали одинокие старики, на их сарайное, утонувшее в паутине, барахло никто не зарился. Однажды я приволок домой откуда-то с помойки старинную корабельную рынду – маленький тяжёлый колокол с выпуклыми чёткими буквами. Забыл уже – какое корабельное имя они оглашали. В другой раз моим трофеем стал помятый огромный геликон. И ещё – ржавая двустволка, тяжкий ствол в пол моего роста. И – несколько чемоданов со старыми книгами. Это были толстые тома, в основном – какие-то технические сочинения, с чертежами мостов, фотографиями доисторических каких-то турбин и дизелей. Классе в четвёртом, в благом пионерском порыве, я, тужась и хныча даже от тяжести, оттащил два чемодана с этими книгами в школу. В макулатуру.
Семья наша была, что тогда называлось, интеллигентная. И одновременно, что тогда называлось, простая.
Интеллигентная и простая.
Это были не признаки социального статуса.
А – самоопределение.
Добровольно избранный образ жизни: интеллигентность и простота.
И то и другое – свойства положительные.
Простота, конечно, впереди. Интеллигентность – вослед.
«Мы – простые люди», – это с гордостью произносили.
На этом – настаивали.
На том – стояли.
Мои родители, – и всё их поколение, вся лучшая часть, хорошие честные люди, положили все силы и всю жизнь на то, чтобы найти требуемое Высшими Государственными Интересами равновесие: между интеллигентностью и простотой.
Это было практически невозможно.
Как только взбирался человек на призывно-ажурную, влекущую, но тоненькую и шаткую лесенку интеллигентности, звенел тревожный сигнал: стоп. Не слишком ли человек уже истончился? И оторвался?
Человек нырял в объятия просторной, плотной, хлюпко затягивающей простоты.
Но и это было – не то. Выла осаживающая сирена.
Нет, никто не пугал никого. Ни интеллигента, ни простеца. Корректировали.
Оба, простец и интеллигент, обязаны были продвигаться во все стороны сразу.
И поторапливаясь. Побыстрее. Попрогрессивнее.
Если оставляли силы в этой борьбе, люди или канули недвижно на тёмное дно простоты, или в неуклюжей позе застывали на качающемся пике интеллигентности.
В глубинах ждала, обнимала и, как могла, утешала – водка.
И на высоте – она же утишала неврозы и рассеивала экзистенциальный солипсизм.
Мои родители обошлись без водки. Может, равновесие сумели найти. Кто знает.
Но вот фамилия наша была для того времени довольно сложная, особенно на письме: Серебренитские.
Через три «Е» и «ТС».
Если произнести нашу фамилию чётко, – то молодцеватая, щегольская получается фамилия. И, пожалуй, если всмотреться – какой-то в ней вызов заключается. Какой-то вычурновато-приузоренный полупольский гонор.
Эта сложность несколько мешала движениям в сторону простоты, а интеллигентность оттеняла слишком уж резко. Провокационно.
Мне фамилия перешла от отца, как положено. А вот ему – от матери. То есть от моей бабушки. Это была её девичья фамилия. Отец моей бабушки Борис Ефремович Серебренитский – коллежский асессор, инженер путей сообщения. Уже, наверно, лет в семь я знал, что коллежский асессор – это вроде как майор, только штатский. И что тайный советник – это не тот, кто шепчет на ухо тайные советы, а вроде как генерал-лейтенант.
Тайным советником был мой прапрадед, Ефрем Сергеевич Серебренитский.
А подростком я, трудно вспомнить – как, выудил от бабушки совсем уж опасное словосочетание, связанное с фамилией нашей: потомственный дворянин.
Мой отец, Игорь Викторович Серебренитский, рассказал мне следующее.
Он – молоденький лейтенант; за спиной – война в Венгрии, служба в Германии. Впереди – небезосновательные офицерские надежды.
И вот прислали его по новому месту службы. Явился он доложить о прибытии. Входит в кабинет:
– Товарищ полковник! Лейтенант Серебренитский по вашему приказанию прибыл!
Полковник медленно, – как жерло орудийного ствола – навёл на моего папу тяжёлое своё рыло:
– Чё?
– Лейтенант Серебренитский прибыл, товарищ полковник.
– Чё-чё?
– Лейтенант Серебренитский…
Полковник минуту смотрел пристально папе в глаза. Затем – сказал:
– Так. Слушай, ты. Сереницкий. Я из тебя Иванова буду делать.
Баба Вера
На Степана Разина, 100, в старом моём доме – внизу, в самом тёмном подвале, в вечных сумерках, помимо других старух, обитала и баба Вера. Её побаивались. Мама моя, например. Знали: Вера – отчасти как бы опасная: в Бога верит.
Один раз мама послала меня, малолетнего, к ней – квитанции за свет отнести; я спустился по высоким ступенькам вниз, куда-то в глубины полуподвала, открыл ободранную, толстую, как в заброшенном подземелье, дверь. Вот, казалось мне, сейчас зайду – и немедленно заговорит баба Вера про что-то сыну коммуниста и пионеру запретное. Про что-то иное. Чего я совершенно ещё не знаю.
Примерно так же я шёл бы на встречу с инопланетянином.
Ничего мне монашка не сказала. Квитанции взяла – и всё.
Но в углу у неё, под низким потолком, горела лампадка. И таились крохотные тёмные иконки.
И когда я от Веры поднимался наверх, было грустно как-то. Как будто упустил я нечто очень важное, не узнал того, чего никто ещё не знает.
Ужасно я хотел у неё всё выспросить, но не знал – что именно.
Это был единственный человек верующий, которого я знал – лет до семнадцати.
Обычно в Бога верили бабушки.
Бывало, что задорно: ну и молюсь, и – что? Дозволено. Но чаще виновато: чего уж там, мол, куды ж денешься?
Бабушка моя в Бога не верила. Уверенно вроде бы, даже сердито – так, как не верило комсомольское поколение её молодости, двадцатых годов. Но мою бабушку, впрочем, в своё время в комсомол так и не приняли – к великой её печали: классово чуждая была
у меня бабушка.
Когда с утра в набитый плотно автобус вворачивались старушки в платочках, хищно толкались острыми локтями, воинственно протискивались, наступательно требовали уступить места, – народ сурово ворчал:
– Лезут тут. Им в церковь, а людям, между прочим, на работу.
Старушки в платочках противопоставлялись людям. Церковь противостояла работе.
Вера в Бога отчётливо отмежёвывалась от суетной повседневности.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Река, трава, чайник и некоторые коты - Кирилл Серебренитский бесплатно.
Похожие на Река, трава, чайник и некоторые коты - Кирилл Серебренитский книги
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Заратуштра - Андрей Гоголев - Русская современная проза
- Код 315 - Лидия Резник - Русская современная проза
- Дневник похождений кота Гизмунда Первого. 2015 год - Ольга Чалых - Русская современная проза
- Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги - Андрей Синельников - Русская современная проза
- Нелегалка-2-2015. 2014-2015-2016 - Наталья Лазарева - Русская современная проза
- Вина - Виктор Улин - Русская современная проза
- Трава забвения. Рассказы - Леонгард Ковалёв - Русская современная проза
- Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник) - Орбел Татевосян - Русская современная проза
- Из рая не возвращаются. Однажды в Таиланде после цунами… - Ирина Дронова - Русская современная проза
