Форма входа
Читем онлайн Река, трава, чайник и некоторые коты - Кирилл Серебренитский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Тем и влекла она меня тогда – как Алису в райский садик через узенькую дверцу.
Вот бы сейчас бы – так бы.
В годы моей юности в городе Куйбышеве было два храма – Покровский и Петропавловский.
Рядом с каждым был стадион. Их ещё в хрущёвские времена нарочно выстроили на месте церковных кладбищ – в противовес. Так и говорили (да и до сих пор говорят): «церковь, где «Динамо» и «церковь, где «Буревестник». Стадионы тогда ещё жили бурно и громко, а церкви – тихонечко. И каждый почти день в храмах слышался футбольный марш. Но и на стадионах, в разгар матча, разносился колокольный звон.
И вдруг повлекло меня туда, в храм – неудержимо.
Церковь – это была настрого запретная узенькая щель в другое мироздание.
Там всё было преисполнено великими тайнами. Веял сумеречный сказочно средневековый дух.
И я чувствовал, что церковь при стадионе, чистенько выбеленная, с голубенькими выцветшими куполами – не сама по себе. Как гигантские руины давно уже разрушенной, но не исследованной ещё археологами цивилизации.
За ней – восходило в туманные глубины нечто древнее.
В четырнадцать лет меня уже вызвали к директору за то, что я на уроке химии затеял какой-то спор с учительницей – о том, что Бог как бы есть. Директор, Лилия Михайловна Дембо, явно не знала, о чём говорить со странным восьмиклассником. И отпустила меня с Богом.
После этого я всем в классе наврал, что бываю в церкви. И – посмотрели на меня испуганно, с интересом. Девочки. Что немаловажно было тогда.
Тогда я, тайно, на какой-то праздник, действительно, обмирая, очутился в Покровском соборе. И долго рассматривал, запрокинув голову, заоблачные лики на куполе.
А это было не положено.
А я не знал.
И богомольные старухи со всех сторон вдруг зашипели, заскрипели:
– Чего тут ходишь? Хулиганить пришёл? Тут люди молятся, а не глазеют.
И я – со всей силы рванул в ужасе в двери, по ступенькам вниз и – через длинный тихий двор – на улицу. В привычный мир.
В пятнадцать лет я на две недели взял у знакомого Евангелие 1914 года издания. Господи, как я завидовал ему, какая была острая боль, как я, ещё не осознавая, Кому, – роптал: почему не я, почему какой-то – он, равнодушный, не интересующийся, нашёл на помойке эту Книгу.
Я успел переписать в тетрадку всё Благовестие от Марка. И половину от Иоанна. За неделю, кажется.
В шестнадцать я (тайно опять же) крестился.
Всё было ужасно.
Одновременно крестили двух младенцев – оба верещали, как собаки Павлова.
Я мелко дрожал – оттого, что все (в том числе и девицы, наряженные и накрашенные, мамаши и родня младенцев) – видят моё голое тщедушное тельце с нечистой подростковой кожей.
Повеление «и дуни и плюни на него» – на диавола, то есть, – окончательно меня пришибло. Из последних сил я прошептал: «фю» и «пфу».
Крестил меня батюшка о. Иоанн Букоткин, уже покойный ныне; с виду совершеннейший он был гном: крохотный, бородатенький, очкастенький старичок. Когда я попытался его уговорить крестить меня в одиночестве, потому что стесняюсь я на людях раздеваться, – батюшка стал меня успокаивать:
– Да что ты, детка, знал бы ты, какой я был, как с войны пришёл; больной весь, в сыпи, в чирьях, сорок семь килограмм весил.
Сразу после Св. Крещения я сообщил батюшке, что намерен уйти в монахи и принять схиму. О. Иоанн руками замахал:
– Да что ты, деточка, – сразу уж и схиму. И в монахи не стоит – какой из тебя монах? Ты, может, женишься ещё, и у тебя детей будет шесть человек.
Больше я батюшку этого никогда не видел.
Детей у меня никаких не было. Так что рассказа о дивном пророчестве не получится.
В одном о. Иоанн прав оказался – монах из меня получился бы скверный.
Егозливый такой, въедливый монашишко. Наверно. Думаю, что.
Хотя…
Батя и Олег
В 1991 году окончательно исчез СССР.
Не обрушился, а – наконец истаял, как грязный, почти чёрный сугроб к концу мая. Оставил от снежной своей громады – только сырость, мутные лужицы.
Есть в Самаре такая Хлебная площадь.
Кстати сказать, это то самое место – на вершине горы, – где когда-то выстроил крепость жестокий князь Засекин. Но от бревенчатой крепости за два века до того следов не осталось, и саму гору город угладил.
Сейчас это – жидкий скверик, кольцевая трамвайная, по одну сторону – серая громада городского элеватора; по другую – закопчённые стёкла заводского корпуса. И вот на этом корпусе (там, кстати, работал мой отец) висел лозунг. Когда-то красный, а на моей памяти – уже тёмно-серый, провисший: «Все дела, свершения и помыслы – Партии!»
Когда мне случайно попался он на глаза – то я, осознав суть, ощутил раздражение.
Дела – ясно. Делать что-то против себя Партия не позволяет, это разумно.
Свершения – тоже понятно. Это примерно то же самое, что дела. Можно было и не повторяться.
Но ведь ещё им – и помыслы?
И, кажется, с той минуты я впервые почувствовал, как не люблю я эту Партию. Не дождёшься, подумал я тогда.
Ещё и помышлять о вас, чертях.
Помыслы мои – при мне. Ясно?
До сих пор я думаю, что именно поэтому рухнула огромная страна. Не из-за меня одного, конечно.
Из-за того, что непременно требовались ещё и помыслы.
Сейчас попробую пояснить.
Летом меня высылали в пионерский лагерь «Костёр». Это было своеобразное место.
Лагерь принадлежала довольно престижной по тем временам организации «Куйбышевоблрембыттелерадиоэлектроаппаратура». Там работала моя мама.
Но почему-то одновременно лагерем пользовалась детская комната РОВД, кажется, Промышленного района. Эту половину заполняли дети из неблагополучных семей, направленные на летний отдых по льготным путёвкам. Неблагополучно-льготные учили нас жизни. В этой жизни неблагополучия были сплошь, а льготы – только похабные и блатные.
В пионерлагере «Костёр» в нашем отряде было три-четыре неблагополучных. Главный из них был такой Батя.
Он был такой странный, бело-голубоглазый, рыжеватый, весь какой-то влажный, медленный; целый день он грелся на солнце, но солнце его не сушило, белая кожа не загорала: какая-то была у него внутри белёсая сырость.
Отличался он особенно тем, что ненавидел одежду и обувь. Что-то драное на нём ещё бывало одето, обуви же не было у него вообще. Полсмены шли холодные, осенние будто, дожди. И вожатая ему говорила:
– Ты бы маме сказал – она тебе хоть тапочки какие привезёт.
А Батя отвечал:
– А у мамки больно есть тапочки? Мы с ей без тапочков как в тапочках.
И шлёпал дальше по слякоти.
А в соседнем отряде главным был Олег; у него клички не было. Короткое жёсткое имя ему вполне подходило. И это был совсем другой герой. Довольно высокий, жилистый, загорелый; выжженная солнцем белая чёлка; белый сильный шрам на скуле; взгляд – внимательный, тёмный, неглупый (мне он сейчас помнится не как мальчишка лет тринадцати, а – взрослый уже, прищуренный худощавый парень).
Олег был не просто так.
Это был своего рода Робин Гуд.
Он сражался за справедливость.
Целеустремлённо и беспощадно.
Не только в своём отряде – часто шагал он к нашему корпусу, и за ним всегда – два-три сподвижника. Быстро они окружали нужного человечка, и Олег чётко, без выкриков, коротко спрашивал:
– Ты – Серый?
– Ну.
– Руслана Косого знаешь?
– Ну.
– Ты его ишаком нерусским обозвал?
– Я чё? Не, я ничё… я просто. Это самое.
Серый, подрагивая, оглядывается по сторонам – все приятели уже испарились; остальные смотрят заинтересованно. Издали.
И тут ошарашенно вспоминает Серый, что – дело-то было: два дня назад мяч гоняли, и вполне дружественный Руслан Косой вместо мяча нечаянно дал Серому под колено. Серый заскрипел, зажав ногу: «Ты, ишак нерусский…»
Через час уже Руслан всё забыл.
Но кто-то запомнил.
– Пошли (чёткий кивок – в сторону кустов; были такие там обширные тёмные заросли за туалетами – целый перелесок).
– Олег, а чё такое-то, ну? Чё за дела-то, а?
– Пошли, сказал.
И вскоре из кустов – треск, стоны, и резкие окрики Олега:
– Ответишь за ишака нерусского? Ответишь, бля, я сказал?
Бил Олег долго, жестоко, сбивал на землю, месил ногами.
И так чуть не каждый день он зажимал кого-то в углу: «Ты в суп в столовке плевался?»; «Ты у Жирного батарейки своровал? Пошли».
И оправдываться было бесполезно, да уже и некогда.
Стали замечать, что иногда изменяло Олегу чувство справедливости. Бывало, просто подкатывал:
– Ты – Вовик?
– Я.
– Ты, что ли, больно тут борзый?
– А чё такое-то?
– Не, больно борзый, да?
– Да Олег, да чё такое-то, блин?
– Пошли.
Меня Олег так и не заприметил.
Я был такой тихий, мелкий, неинтересный.
Вот Батю он ни разу не тронул.
Батя по-своему был грозен. Только не всегда. Иногда. Как грозовая туча.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Река, трава, чайник и некоторые коты - Кирилл Серебренитский бесплатно.
Похожие на Река, трава, чайник и некоторые коты - Кирилл Серебренитский книги
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Заратуштра - Андрей Гоголев - Русская современная проза
- Код 315 - Лидия Резник - Русская современная проза
- Дневник похождений кота Гизмунда Первого. 2015 год - Ольга Чалых - Русская современная проза
- Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги - Андрей Синельников - Русская современная проза
- Нелегалка-2-2015. 2014-2015-2016 - Наталья Лазарева - Русская современная проза
- Вина - Виктор Улин - Русская современная проза
- Трава забвения. Рассказы - Леонгард Ковалёв - Русская современная проза
- Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник) - Орбел Татевосян - Русская современная проза
- Из рая не возвращаются. Однажды в Таиланде после цунами… - Ирина Дронова - Русская современная проза
