Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Промокшие, но счастливые мы вваливаемся в бар. Бармен с вечно уставшим лицом ставит два бокала пива на плексигласовую стойку. Вся она покрытыми чёрными пятнами от сигарет. Как лёгкие человека от никотиновых смол.
Я рассматриваю свою спутницу. Нину. Забавно, но она в форме медсестры. Наверное, со стороны мы смотримся, как два порноактёра, заскочившие пропустить по стаканчику в перерывах между съёмками.
Блондинка, невысокая и полная. Пухлые, словно созданные для минета, губы. Влажные, как у собаки, глаза. Раскрасневшееся лицо. Мелкие, острые, как у грызуна, зубы.
Она о чём-то беспрерывно болтает. Как говорится, девушку нужно слушать. Достаточно один раз удачно вставить что-то вроде «ну и козёл», и она твоя.
Когда мы запираемся в туалете бара, я, оставшись без трусов, вновь убеждаюсь, что молчание — самый эффективный способ соблазнения.
— Подожди, у меня нет презерватива, — говорю я.
— Если ты об этом, то я чиста, — она опускается на колени, чтобы вызвать эрекцию орально.
— А ты уверена, что я тоже?
Она смотрит на меня снизу вверх, будто сквозь мой же член, и говорит:
— Уверена. Девушки чувствуют такие вещи.
Ежедневно в России происходит боле двухсот пятидесяти случаев заражения ВИЧ. В возрастной группе восемнадцать-тридцать лет каждый сороковой — инфицирован. Наверное, все они «чувствовали такие вещи».
— Ладно, — она поднимается с колен и включает воду в кране, умывает лицо, — всё равно ты не боец сегодня.
Нина приводит себя в порядок, открывает дверь. Я гордо смотрю на какого-то усатого мужика, жутко смахивающего на тюленя из «Алисы в стране чудес». Мы минуем поток его матерных проклятий и усаживаемся за барную стойку.
Нина продолжает тараторить. Я пью, смотрю на её пухлые губы и постепенно отключаюсь.
IIIБосиком я бегу по бескрайнему клубничному полю. Клубника давится у меня под ногами, отпечатываясь кровавыми блямбами на желтоватых мозолях. Посреди поля стоит моя мама, улыбается и приветливо машет мне рукой. Я отталкиваюсь от багровой земли и прыгаю в её объятия. Она прижимает меня к себе, держа на руках, словно маленького ребёнка. По её лицу текут крупные слёзы, похожие на сияющие кристаллы. Моё тело наполняется блаженной негой. Она всё сильнее сжимает меня и почему-то начинает трясти.
— Закрываемся! — бармен тормошит меня за плечо.
— Сколько я должен?
— Твоя подружка всё оплатила, — он кивком головы показывает на мою руку. На ней яркокрасной помадой выведен номер телефона.
После дождя в городе пахнет влажной уборкой. Иду пешком. Ищу, где бы купить сигареты. К счастью, на спортивной площадке возле дома кучкуются подростки.
— Сигареты не будет? — я подхожу к ним.
— Чего? — отзывается рыжий детина с тупым взглядом.
— Сигаретки не будет? Рыжий расплывается в улыбке:
— Костыль, дай-ка ему сигаретку. Не видишь, человек курить хочет.
Один из парней тянется в карман своего кожаного пиджака и бьёт меня в живот. Удар приходится в солнечное сплетение. Вместе с тупой болью накатывает вяжущая тошнота. Я сгибаюсь и получаю ещё один сокрушительный удар в лицо. Падаю.
— Не говорили, что курить вредно? — орёт кто-то.
Я пытаюсь закрыть голову руками и сворачиваюсь в клубок, словно змея. Удары пробивают мою защиту. Из последних сил я откатываюсь в сторону и наугад бью. Слышится вой:
— Блядь, по яйцам попал!
— Хуярь его, Рыжий, хуярь!
Главными инициаторами уличных драк становятся подростки в возрасте от одиннадцати лет до двадцати одного года. Они ставят под вопрос то, что им дадут работу, кров, перспективы и социальные права. Их жестокость — попытка контролировать жизненные ситуации в этом изменчивом мире.
Поток ударов прекращается. Мою голову поднимают за волосы. Рыжий подносит горящую зажигалку к моему лицу:
— Огонька дать?
Пламя обжигает мою правую щёку. В этот миг я почему-то думаю об узниках Освенцима и Бухенвальда.
— Жарко тебе?
— Дай я его охлажу, — слышится прокуренный женский голос.
Из толпы выступает жирная девица. Её ноги похожи на гигантские окорока. Она сбрасывает джинсы, стягивает трусы и обнажает свой волосатый лобок.
«Трусость — мать жестокости», — писал Монтень. Возможно, эта жирная девушка с окороками вместо ног просто страшится увидеть себя такой, как она есть?
Сексологи считают, что склонность к насилию прямо вытекает из латентной гомосексуальности, обусловленной патологиями, воображаемыми или реальными. Возможно, эта жирная девушка с окороками вместо ног просто не определилась в своём половом партнёре?
Впрочем, всё это не оправдывает её и той жёлтой тёплой струи, которая пролилась на меня под улюлюканье остальных подростков.
Психология уличной драки гласит: «Никогда не останавливай нападающих просьбами». Я вырываюсь из хватки и изо всей силы бью жирную девицу головой в её огромный живот. Она, нелепо растопырив руки, падает назад.
— Пизди его!
Я каждый раз тот, кем перестаю быть миг назад. Похоже на попытку, как уроборос, ухватить себя за хвост, который миг назад я сам себе отрубил. Как только приходит осознание того, за кого я себя принимаю, я перестаю им быть, а, значит, осознание бессмысленно.
Так рождается всепоглощающая апатия. Пустоту внутри себя я пытаюсь наполнить алкоголем. Или сексом. Или странными обществами. Все эти наполнители формируют самого меня, того, за кого я себя принимаю.
Истина номер раз: наслаждение — то, ради чего все мы существуем.
Истина номер два: наслаждение есть форма удовлетворения собственных страстей.
Истина номер три: страсти есть то, что наполняет нас.
Боль, причиняемая мне ударами, — лучший наполнитель. Сейчас покрытый кашицей собственной крови и чужой мочи я ощущаю себя как никогда живым. Истерический крик вырывается из моего горла:
— Бейте меня! Оплёвывайте! Терзайте, как терзали Христа! Ибо вы пусты!
— Заткнись, сука!
Они избивают меня, но мой крик не прекращается. Когда он, кажется, рушит стены соседних домов, будто Иерихонская труба, они останавливаются.
— Псих!
— На хер его! Укусит и заразит бешенством!
Они разворачиваются и быстро уходят. Напоследок кто-то кидает мне сигарету. Вместе с табачным дымом я выталкиваю наружу хрипящие судороги смеха.
Глава вторая
IЗапивая очередную таблетку «Кетанова» водкой с томатным соком, я слышу брань соседа с первого этажа. Всему подъезду каждый день она служит чем-то вроде будильника. Сползаю с постели. Включаю телевизор.
По протестантскому каналу блондинка, похожая на потасканную Клаудию Шиффер, предлагает мне купить диск с записями чудес господних live. Она уверяет, что на этих кадрах Иисус убедительно доказывает свою божественную сущность.
Моя голова похожа на выкрест баклажана и земляной груши. Глаза — узкая смотровая полоска в распухшем забрале.
Рассматриваю каждый синяк, каждую ссадину. Удивительно, но я помню, от какого именно удара они появились. Тело порою памятует лучше разума.
Хуже ссадин — мысли. Мысли о разрастающейся гематоме мозга. О повреждениях черепа. О внутримозговом кровоизлиянии.
Я должен обратиться к врачу.
У входа в приёмное отделение местной больницы три бомжа с разбитыми лицами. Внутри — две полупьяных медсестры. Говорю им: «Мне срочно нужен доктор». Они лениво интересуются, мол, зачем же.
— Мне кажется, что у меня сотрясение мозга. Или гематома. Или куски черепа в мозге. Или аневризм.
Они ржут, как лошади, и говорят:
— Ждите, а не дождётесь — отправим в морг.
Я усаживаюсь на полуразваленный стул рядом с такой же полуразваленной старухой, которая беспрерывно кашляет.
— Женщина, — обращается медсестра к моей соседке, — женщина с туберкулёзом лёгких и почек, пройдите внутрь.
В медицинских учреждениях у людей вместо имён диагнозы. Женщина встаёт со стула, оставляя кровавую мокроту на полу.
Я жду. Как говорил Гаутама Сиддхартха, «всё, что я умею — размышлять, ждать и поститься». Жду и слушаю веселые истории из медицинской практики. Больше них раздражает только лошадиный гогот медсестёр. Наконец, меня принимает нейрохирург, похожий на Пита Догерти в его худшие годы.
— На что жалуемся? — у доктора идиотская привычка мусолить и грызть кончик шариковой ручки.
— На это, — я провожу рукой по лицу. — Мне кажется, у меня гематома или черепные осколки в мозге. Не знаю что, но что-то ужасное.
Он сплёвывает куски шариковой ручки и вновь принимается грызть её:
— Когда кажется — крестятся. Идите на рентген.
Прохожу по коридору с шелушащимися, словно перхоть, стенами. У кабинета с табличкой «Рентген» то ли от холода, то ли от страха колотится старуха. Подойдя ближе, я замечаю, её разбитую губу, руку, упакованную в бинтовую повязку. Она бормочет что-то вроде: «Сраная лошадь… гадина… девка поганая… и не найти мерзость такую».
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Идеалист - Эдуард Багиров - Современная проза
- Клоун Шалимар - Салман Рушди - Современная проза
- Дневник заштатной звезды - Пол Хенди - Современная проза
- Цвети родной Узбекистан ! Но только - без меня - Андрей Чиланзарский - Современная проза
- КС. Дневник одиночества - Юлия Зеленина - Современная проза
- Поколение 700 - Виктор Брагин - Современная проза
- Без работы - Александр Александров - Современная проза
- Тихик и Назарий - Эмилиян Станев - Современная проза