Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сидевшие за столом люди играли в эту игру тысячу раз: и друг с другом, и с Георге Кручану, и, если хотите, с богами и далекими предками.
И свекровь говорила теще:
— Стала забывать, сваха, забываю и забываю… Пойду за чем-нибудь и забуду зачем, возвращаюсь и сама себе говорю: «Ну, зачем ты пошла, старая дура?!»
И теща — свекрови:
— Так оно, сваха, так… и если хорошенько подумаешь, охо-хо… Ведь я тебе что скажу, здоровье — всего дороже! А то у меня вдруг ни с того ни с сего в боку последнее время колотье начинается, да и в ухе что-то свербит…
Никанорова жена им обеим:
— А я вам что говорю?.. Ноги нас носят? Ну и поживем еще сколько бог даст.
И бабушка жениха — неизвестно кому, ветру в поле, однако же не без того, чтобы на нее лишний раз обратили внимание:
— Больно уж они длинны теперь, воскресенья… А все почему? Потому что люди делом не заняты…
А задумчивый жених сидел в стороне, подперев голову кулаком, и думал свою думу. Он, конечно, знал об этом незабываемом, скандальном колхозном собрании тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года значительно больше, чем показывал родичам. Еще бы, ведь он рос среди бесконечных разговоров и споров об этом событии и сам мысленно десятки раз возвращался к тому, что тогда видел и слышал…
…Зал колхозного клуба битком набит, даже у окон снаружи сгрудились люди. Тесно, душно, поэтому, что ли, языки у всех словно отсохли, когда надо было ответить на ясный, громкий вопрос из президиума:
— Хорош Хэрбэлэу как председатель или не хорош? Высказывайтесь, товарищи! Кто еще просит слова?
Кручану уже до этого выступил. В большой аргументированной речи он вывел на чистую воду все махинации председателя Хэрбэлэу, доказал на цифрах, что под его руководством не только развалилась колхозная экономика, но и сама земля, в принципе хорошая, плодоносящая, не в состоянии стала прокормить работающих на ней… И вот люди молчали. Не спорили, не соглашались — просто молчали, словно в рот набрали воды, а Кручану из глубины зала, из толпы, кричал, размахивая руками:
— Не хорош! И спрашивать нечего, не хорош!.. Эй, люди добрые, что ж вы молчите?! Может, я не то говорил, тогда спорьте со мной… Говорите же! Хоть что-нибудь говорите… — И, видя, что все отворачиваются от него, в глаза ему не глядят, он, Кручану, опять попросил слова.
Прошел вперед, протискиваясь сквозь толпу, высокий, почти уже совсем седой в свои тридцать три года, встал перед сценой, сказал, обращаясь к президиуму:
— Дайте еще слово.
Ему разрешили…
Кручану поднялся на сцену, но не пошел к трибуне, а встал с краю и крикнул, обернувшись к президиуму, но рукой указывая на зал:
— Вы их видите? Они молчат, и выходит, будто я зря набрехал… Так выходит?
И, повернувшись к сельчанам, гробовым молчанием ответившим на его вызов, сорвался на фальцет:
— Значит, так, дурачье!.. Какие же вы все глупые… Бараны, ой-ей… Так вам и надо! А Хэрбэлэу хорош!..
И, сжав кулаки, как-то неловко, боком, он спрыгнул со сцены; кто-то из старших школьников прыснул в кулак, а маленький мальчик в первом ряду даже в ладоши захлопал (и это, как вы уже, верно, догадались, мог бы быть сам Тудор — наш жених).
Если бы Кручану оставался на сцене и не ушел из зала, еще неизвестно, как бы с ним поступили: могли плюнуть в лицо или даже побить за такие слова; а так он ушел, и люди сидели с открытыми ртами, потому как где это видано? И в помине такого не было, чтобы кто-то посмел обозвать все село от мала до велика дураками — прямо в лицо?!
Вот так, неизвестно кому назло, еще на год оставили председателем Хэрбэлэу. Ах, как ясно все это помнится, потому что в то лето любая работа не ладилась, пока осенью на новом, на шумном собрании наконец не прокатили председателя.
И все это лето Кручану поедом ел Хэрбэлэу. И уже, казалось, никто на него не помнил обиды, потому что не было такого собрания в селе, где Кручану не стал бы против Хэрбэлэу и Хэрбэлэу против Кручану, словно бы их нечистая сила свела на узкой дорожке.
В то лето только, бывало, и слышалось по селу:
— Эй, идем на собрание!.. То-то весело будет… Снова сцепятся Хэрбэлэу с Кручану!..
И как только начиналось собрание, начинались и выкрики:
— Ну, Георге, давай!.. Спроси его, почему спустил воду из пруда? Чтобы на том месте разбить огороды? А откуда воду брать будем?!
Короче, не было собрания, на котором Кручану не вел бы себя как горький перец в борще. А село вдобавок подхлестывало:
— Давай, Георге! Жми, Георге! Первое слово Георгию!..
Имя его было у всех на устах, как, бывало, прежде поминали какого-нибудь Георгия Победоносца!.. И когда из партшколы вернулся старый председатель колхоза, он тут же взял Кручану в правление, чтобы он и здесь порядок навел…
Дальше думать жениху не хотелось. Дальше случилась беда, совершенно невероятная: Кручану поймали на краже! Как-то, говорят, темной ночью он пробирался по задворкам села с охапкою тонких жердей, к которым подвязывают виноградные лозы. Палки эти были общественные, с колхозного виноградника, и по этой причине Кручану был немедленно изгнан из состава правления, более того, вся его добрая слава как-то кончилась.
Но вернемся на сговор, в дом жениха… Почему никто не объяснит парню, в чем тут закавыка и что произошло на самом-то деле? Разве можно выбросить из памяти села человека из-за жалкой охапки жердей, человека, которого раньше все почитали? Или все это было роковой ошибкой? Может, Кручану с самого своего рождения до смерти был проклятьем села?.. Нет, в любом случае жених не станет ничего выяснять.
«И главное, на что польстился? На что разменял свою славу, достоинство?.. На сорок одну жердинку (их, конечно, тут же пересчитали). Мелочный человек!..
Позвольте, хорошо… Ну, допустим, — мысленно возражал тут же себе жених, — что такое сорок одна жердь? Это даже не „ноша“ и тем более не „поклажа“, которую стоило бы красть, это всего лишь несколько хворостинок под мышкой?! Он, Кручану, по-видимому, возвращался из сада, что за тем дальним прудом, и как только ступил на дорогу… увидел — на земле валяется — тычок, чуть подальше другой, а там сразу два… Ну и что же, нужно было оставить их гнить на дороге?!»
— Я подумал, что они выпали из чьей-то повозки, видите, они все из акации, товарищи! — показывал Кручану при разборе его персонального дела на общем собрании колхозников. — И стало быть, они из той партии Булубики, которые из акации…
— Зачем ты их не оставил на месте лежать? Зачем собрал? Не нужно было их трогать!..
— Я их в правление нес…
— Посмотрите на него! Он в полночь огородами пробирался в правление?! — откровенно насмехались приятели Хэрбэлэу, бывшего председателя. — Вот здорово!
— Товарищи, неужели вы не верите мне?! Я же — член правления колхоза!.. Я же не мог пройти мимо! Это же общественное добро?!
— Теперь нам понятно, как ты «присматриваешь» за колхозным добром!..
— Объясни: почему они оказались в твоем винограднике?
А двое из самых зубастых на этом собрании встали и заявили во всеуслышанье:
— Вот такие дела, товарищи… — И обернувшись к Кручану: — Молодец, Георгицэ! Мы теперь понимаем, почему ты враждовал с другим воришкой, критиковал его на каждом собрании… оба вы из одного теста, как говорится, два сапога — пара! И вам тесно было вместе! А теперь ответь нам на прямой, конкретный вопрос: почему член правления Кручану разрушил свой дом в центре села и перебрался на выселки? Не для того ли, чтоб быть ближе к колхозному добру? Откуда у тебя нашлись средства на новый дом с садом и большим виноградником? Откуда? Не можешь ответить?.. И мы не можем… А может, нам ответит колхозное поле?..
И тут Кручану, говорят, снова обозвал всех дураками и ушел, хлопнув дверью.
…А сговор угасал. Пущенный на самотек, постепенно и естественным образом все больше превращался в обыкновенное застолье.
— Ох, сваха, теперь и дни стали короче! Не успеешь повернуться, и уже вечер… — жаловалась теща свекрови, как будто бы не было минуту назад как раз обратного по смыслу заявления бабушки жениха: «Очень уж длинные теперь воскресенья… А все почему? Потому что люди — без дела!..»
На этот раз бабушка продолжала развивать чужую мысль как свою собственную:
— А все почему? А все потому, что мало кто теперь праздники соблюдает… И получается, что дни — покороче, а работа, заметьте, стоит…
А жених стиснул челюсти, зубами скрипнул: «Подумаешь, великие истины!.. Паскаль… Блез-Паскаль в четырех юбках!..»
И тесть исповедуется, обняв за плечи Никанора:
— Спокон веков на свете живем, сват Никанор, и все так же: трудишься скопом, а в гробу лежишь сам по себе… — И поднимая стакан: — Ну, будем здоровы!..
«Еще чуточку, и запоют!.. — решает жених про себя. — Живут люди, а зачем живут, черт его знает… Живут… Трава растет, чтобы ее корова ела. Вот примерно на таком уровне… Таких идей можно наплодить сколько хочешь!»
- Свет-трава - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Прекрасная лошадь - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - Иван Корнилов - Советская классическая проза
- Под крылом земля - Лев Экономов - Советская классическая проза
- Игра над бездной - Вилис Лацис - Советская классическая проза
- Повести и рассказы - Олесь Гончар - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Пограничные были - Павел Иванович Петунин - Прочие приключения / Советская классическая проза
- Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко - О войне / Советская классическая проза