Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Вы что, рака боитесь? - сказала сестра.
- Да.
- Все этого боятся.
- У меня не рак?
- Нет, насколько я знаю. - Сестра подняла голову и стала смотреть, как ветер гонит листья мимо окна. - Листья, листья, листья, взгляните на них. У меня маленькая квартирка с палисадником у заднего крыльца, я осенью я всегда сгребаю там листья. Все свободное время сгребаю листья. Только уберу опавшие листья, как сразу нападают новые. А едва отделаешься от листьев, начинает идти снег.
- Не хотите ли еще выпить? - спросила Мелиса.
- Нет, спасибо. Знаете, я долго гадала, зачем вам нужно меня видеть, но мне в голову не пришло, что это из-за рака. Знаете, что я предполагала?
- Что?
- Я думала, вам нужен героин.
- Не понимаю.
- Я думала, что вы, может быть, хотите, чтобы я стащила для вас немного героина. Вы себе не представляете, сколько народу считает, что я могу достать им наркотики. Кое-кто даже из сливок общества. О, я могла бы назвать фамилии. Пойдемте?
Как-то под вечер Мелиса стояла у окна, следя за ореолом золотистого света, который в это время года и в этот час дня венчал холмы на востоке. Он играл на лужайке Бэбкоков, на одноэтажном доме Филморов, на каменных стенах церкви, на дымовой трубе Томпсонов - сверкающий, желтый, прозрачный, как процеженный мед, и принявший форму кольца; следя за ним, Мелиса видела у подножия холмов отчетливую границу между золотистым светом и поднимающейся тьмой, видела, как полоса света двигалась вверх мимо лужайки Бэбкоков, дома Филморов, каменных стен церкви и дымовой трубы Томпсонов к призрачному небу. Улица была пустынна или почти пустынна. У каждого жителя Проксмайр-Мэнора было по два автомобиля, и пешком никто не ходил, кроме старого мистера Косдена, который принадлежал к поколению, ценившему моцион. Он шел по улице, устремив свои голубые глаза на последний золотистый луч, тронувший церковный шпиль, и словно бы восклицая про себя: "Как чудесно, как это чудесно!" Он прошел, а затем внимание Мелисы привлекла куда более странная личность - высокий человек с необычайно длинными руками. Он не туда забрел, решила она; он, наверно, живет в трущобах Партении. В правой руке мужчина держал зонтик и пару галош. Он сильно сутулился и, чтобы видеть, куда идет, был принужден, как уж, вытягивать шею вперед и вверх. Спина его согнулась не от работы у точильного камня или у верстака, и не от тяжести "козы" с кирпичами, и не от какого-нибудь другого честного труда. Это была сутулость старческого слабоумия, покорности судьбе и робости. Никогда в жизни у него не было случая с чувством собственного достоинства выпрямить спину. Ребенком он сутулился и прятал голову в плечи от робости, юношей - от одиночества, а теперь он сгибался под невидимым бременем всеобщего безразличия и шел, чуть ли не касаясь длинными руками колен. Большой тонкогубый рот кривился в глупой усмешке, бессмысленной и печальной, но принять более достойное выражение его лицо было уже не способно. Когда он приблизился к дому Мелисы, ее сердце забилось как бы в такт шагам незнакомца, острая боль снова пронзила ее грудь, и она почувствовала, как к ней вернулся страх перед темнотой, перед злом и перед смертью. С зонтиком и галошами в руке (хотя на небе не было ни облачка) он проковылял под окнами и исчез из вида.
Через несколько дней Мелиса возвращалась вечером в машине из Партении, Улица была скудно освещена витринами немногочисленных лавок, еще уцелевших на окраине города, - мелочных лавок, в которых пахло черствым хлебом и горькими апельсинами; те из жителей близлежащих кварталов, кто был утомлен или болен или кому лень было ехать в роскошные торговые центры, покупали себе там кофейные пирожные, пиво и рубленые шницели. Кое-где темноту прорезал свет, и Мелиса увидела, как высокий мужчина пересек освещенное пространство, отбрасывая на мостовую впереди себя длинную скрюченную тень. В обеих руках он держал по тяжелой сумке с продуктами. Он сутулился не больше прежнего - изгиб его позвоночника был неизменным, - но сумки были, наверно, тяжелые, и ей стало жаль этого человека. Она продолжала ехать вперед, размышляя, самооправдания ради, о той пропасти, которая их разделяла, и о том, велика ли вероятность, что он неправильно истолкует ее доброту, если она предложит его подвезти. Но когда она исчерпала все доводы в свою защиту, они показались ей столь мелкими, неосновательными и эгоистическими, что она, уже отъехав достаточно далеко, развернула машину и поехала обратно в сторону Партении. Лучшие побуждения звали ее помочь незнакомцу - примирить его образ с неизъяснимым страхом смерти, - так почему она должна этому противиться? Мелиса решила, что он, вероятно, уже миновал освещенные магазины, и медленно ехала по темной улице, высматривая его сутулую фигуру. Увидев его, она развернула машину и остановилась.
- Не могу ли я вам помочь? - спросила она. - Может быть, подвезти вас? Вам, наверно, тяжело нести.
Мужчина повернул голову и все с той же усмешкой взглянул на прекрасную незнакомку, и Мелиса подумала, что он, возможно, не только слабоумный, но и глухонемой. Затем усмешка сменилась выражением недоверия. Можно было не сомневаться в том, что именно он чувствовал. Эта женщина была из того мира, который некогда издевался над ним, бросал в него снежками, отбирая завтраки. Мать велела ему остерегаться незнакомцев, а перед ним сейчас была прекрасная незнакомка, быть может самая опасная из всех.
- Нет! - сказал он. - Нет, нет!
Мелиса уехала, стараясь понять, чем вызвав ее внезапный порыв, а в конечном счете пытаясь понять, почему она так усердно докапывается до мотивов своей простой попытки проявить доброту.
В четверг прислуга была выходная, и Мелиса сама возилась с ребенком. После ленча мальчик спал, а в четыре часа она его разбудила и вынула из кроватки, вытащив из-под одеяла. Они были одни. В доме царила тишина. Она отнесла сына в кухню, посадила на высокий детский стул и открыла банку с инжиром. Сонный, послушный и бледный, он не сводил с матеря глаз и ласково улыбался, когда их взгляды встречались. Рубашонка на нем была мокрая и в пятнах, а Мелиса была в халате. Она села рядом с ним за стол, лицо ее находилось всего в нескольких дюймах от его лица, и оба ложкой доставали из банки инжир. Время от времени ребенок вздрагивал, как бы от удовольствия. Безмолвие в доме, тишина в кухне, бледный послушный мальчик в запачканной рубашонке, полные белые руки Мелисы на столе, уютная неряшливость еды из банки - во всем этом была такая сильная и в то же время спокойная близость, что Мелисе казалось, будто она и ребенок - это единая плоть и кровь, будто у них обоих одно сердце, будто все в них смешивается в непринужденной гармонии. Как приятна, думала она, человеческая кожа... Но настало время переодеть ребенка и одеться самой, время бодро вернуться к другим обязанностям. Неся ребенка через гостиную, она увидела в окно сутулую фигуру с галошами и зонтиком в руках.
Дул ветер, и незнакомец с безразличным видом брел навстречу косому дождю из желтых листьев, вытягивая шею, как уж, согнув спину под непосильным бременем. Безрассудно, инстинктивно Мелиса прижала голову ребенка к своей груди, словно для того, чтобы уберечь его взгляд от передающегося на расстоянии зла. Она отвернулась от окна, а вскоре послышался сильный стук с черного хода. Как он узнал, где она живет, и что ему надо? Может быть, узнал ее автомобиль в проезде, ведущем к дому; может быть, спросил, кто она такая, - ведь поселок-то очень маленький. Нет, он пришел не благодарить ее за добрые намерения. В этом она не сомневалась. Он пришел - вот дурак! - обвинить ее в чем-то. Надо ли его опасаться? Надо ли ей вообще чего-нибудь опасаться в Проксмайр-Мэноре? Мелиса спустила мальчика на пол и пошла к черному ходу, призывая на помощь все свое чувство собственного достоинства. Когда она открыла дверь, на пороге стоял симпатичный парень - рассыльный из бакалейной лавки мистера Нэроби. Его появление сделало смехотворными все ее страхи - он вошел с улыбкой, излучая какое-то сияние, которое будто избавляло ее от нагромождения бессмысленных тревог.
- Вы новенький? - спросила Мелиса.
- Да.
- Я не знаю, как вас зовут.
- Эмиль. Забавное имя. Мой отец был француз.
- Он приехал из Франции?
- О нет, из Квебека. Канадский француз.
- Чем он занимается?
- Когда меня об этом спрашивали, я обычно говорил: "Играет на арфе!" Он умер. Умер, когда я был совсем маленьким. А моя мать работает в цветочном магазине - у Барнема на Грин-стрит. Может, вы ее знаете?
- Вряд ли. Не хотите ли пива?
- Охотно. Почему бы и нет? Сегодня мне больше никуда заезжать не надо.
Мелиса спросила, не хочет ли он есть, и дала ему сухого печенья и сыра.
- Я всегда хочу есть, - сказал Эмиль.
Она принесла в кухню ребенка, и все трое сидели за столом, пока Эмиль ел и пил. С набитым ртом он казался совсем мальчиком. Взгляд у него был ясный и обезоруживающий. Встречаясь с Эмилем глазами, Мелиса всякий раз чувствовала волнение в крови. Неужели она так неразборчива? Неужели она хуже миссис Локкарт? Не вывезут ли ее из Проксмайр-Мэнора, выражаясь фигурально, на задке телеги? Впрочем, ей было все безразлично.
- Рассказы о Маплах - Джон Апдайк - Проза
- Сочинения - Стефан Цвейг - Проза
- Маэстро - Юлия Александровна Волкодав - Проза
- Погребальный поезд Хайле Селассие - Гай Давенпорт - Проза
- Надо придать смысл человеческой жизни - Антуан Сент-Экзюпери - Проза
- Предисловие к книге Энн Морроу-Линдберг Поднимается ветер - Антуан Сент-Экзюпери - Проза
- Послание американцу - Антуан Сент-Экзюпери - Проза
- Печатная машина - Марат Басыров - Проза
- Человек с выдержкой - Джон Голсуорси - Проза
- Три часа между самолетами - Френсис Фицджеральд - Проза