— На фронте. Строила огневые точки, наводила мосты, прокладывала путь машинам через болота... А уж с вами тем более справлюсь! — добавила она под конец.

Петя Козлов промолчал, но позднее Аня видела, что он оживленно беседует то с одним приятелем, то с другим, и все с любопытством на нее поглядывают. Надо говорить с ними уверенней, тверже, орденскую планку приколоть к платью.

Решив так, она с облегчением отстранила деловые размышления — это успеется завтра, сегодня вечером... А сейчас — вот он, Ленинград! Здравствуй, Ленинград! Как давно мы с тобой не видались!

Она вышла на площадь, широко раскинувшуюся вокруг памятника Кирову. Киров стоял на гранитном возвышении, распахнув пальто, в позе свободной и энергичной, чуть прищурив веселые глаза, как будто осматривался и заново узнавал любимый город, и его людей, и всю жизнь, клокочущую вокруг и насыщенную доброй и могучей силой, которая так ярко воплощалась в нем самом.

«Посмотри, до чего хорош наш город! — как бы говорил он женщине, остановившейся перед ним. — Какие замечательные дела разворачиваются вокруг! Хочется жить и жить!»

«Да, Сергей Миронович, — мысленно ответила она. — Я знаю. Вижу. И я хочу жить так, как умели вы. И ничего другого мне не надо, ничего!»

«Ну-ну, — весело щурясь, сказал он и будто подтолкнул ее. — Так и живи, как решила. Только ни от чего не зарекайся. Тебе нужна вся жизнь, и вся жизнь — твоя».

Она пошла вдоль проспекта, будто впервые видя все, что окружало ее.

Как много новых домов выросло на месте развалин военных лет, и сколько их еще строится! А это что за улица? Два ряда многоэтажных домов, — ведь не было здесь раньше никакой улицы! Из тающих сугробов выступают тоненькие метелки молодых деревцов, — и этого сквера не было. Навстречу бежит голубой троллейбус, — и троллейбус не ходил здесь раньше...

Она доехала в троллейбусе до центра и долго стояла в начале Невского проспекта, наслаждаясь тем, что все вокруг давно знакомо, любимо и в то же время будто впервые увидено. Уж на что всем известен, выгравирован на медалях, воспет поэтами и художниками светлый шпиль Адмиралтейства, а вот она смотрит на него — и, словно первый раз в жизни, поражена чистейшими линиями, взлетающими к небу от массивного и все-таки легкого основания.

А Невский? Что в нем такого особенного, что запоминается каждому, ступившему на его гладь, что притягивает к нему издалека — где бы ни оказался ленинградец — так, что при слове «Невский» теплеет сердце? Вот он перед глазами: прям, строен, прост. Ни роскоши, ни украшений — только вдали, в северной дымке, угадываются стремительные линии конных скульптур на Аничковом мосту: конь и человек, стихия буйной силы и обуздывающая ее воля человека.

Много, очень много людей вышло сегодня на Невский, пользуясь выходным днем и весенней погодой. Бросаются в глаза новые жители города, приехавшие на стройки, в ремесленные училища; одни растерянно озираются и натыкаются на встречных, другие держатся от смущения чересчур развязно, говорят излишне громко, ходят стайками, по пять-шесть человек в ряд, мешая движению. Ничего, пройдет год-два, они освоятся в городе, займут свое прочное место в его жизни, и не отличить будет этих новичков от коренных горожан. Так и те мальчишки: в год-два вырастут, поумнеют, научатся жить — и нечего терзаться сомнениями, все будет хорошо, только поработать надо, не жалея ни души, ни времени. Да и зачем ей нужны ее силы, ее время, если не расходовать их целиком на дело!

Вспомнился разговор с Ельцовым — один из последних, все определивших разговоров перед расставанием. «Ты обязательно хочешь все или ничего, — сказал он грустно. — Но ведь может случиться, что ты и не встретишь человека, которого сможешь полюбить вот так, как хочешь, всей душой, будто впервые... А жить одной тяжело, Анечка, очень тяжело...» — «Ну и пусть! — так она ответила тогда. — Иначе я не могу...» Он долго молчал, а потом сказал: «Впервые я негодую на русский характер...»

Тем лучше, если это русский характер. О, в войну он показал себя, этот характер! За что взялся, тому и душу отдать... Может, потому и вышел наш народ в авангард человечества? Как это говорил Вася Миронов? «Ведь мы же за них отвечаем, раз победили. Кому ж теперь тянуть их и кто другой вытянет?» Было это в Германии, еще до падения Кенигсберга. Сам Вася Миронов никого из близких не потерял, но насмотрелся на людское горе, на сожженные и разгромленные города и деревни, — сердце его разрывалось от гнева и боли, губы белели от ненависти. Сколько раз говорил он: «Ну погоди, придем и мы в Германию!» Пришли. И вот однажды в чужом, немецком доме Аня увидела Васю Миронова с тремя крестьянами — стариком, женщиной и мальчишкой лет шестнадцати. Старик немного понимал по-русски: был в русском плену. С терпением и настойчивостью, много раз повторяя и разъясняя каждую мысль, Вася Миронов внушал им все, во что верил сам, к чему был приучен советской жизнью.

Позднее Аня напомнила ему его гневные угрозы, на что он и ответил: «Так ведь мы ж за них отвечаем... Кто ж другой их вытянет?..»

Как всегда, когда в памяти оживали товарищи боевых лет, Ане стало особенно хорошо. Трудные, мучительные годы, но и светлого было много. Вспомнишь Васю Миронова и многих других, подобных ему, русских, советских людей, с кем прошла войну, и в окружающих незнакомых людях видишь те же черты: веселую трудовую сноровку, простую и страстную самозабвенность, прикрываемую шуткой или воркотней. Это же они, Васи Мироновы, подняли дома из развалин, неузнаваемо обновили заводы, посадили те молодые деревца и вот эти многолетние липы...

Аня остановилась на углу, наискосок от Гостиного, укрытого строительными лесами. Да, пройдут еще год-два, может быть три года — и от осады не останется и следа. Приезжие будут с удивлением озирать город: он ли стоял под огнем, под бомбами девятьсот дней и ночей?.. Впрочем, нет, и удивляться, пожалуй, не будут, — это в порядке вещей, так и по всей стране. И это тоже русский, советский характер.

Сквозь просторный пролет улицы Аня увидела площадь Искусств. Что-то в ней изменилось — сразу не понять, что именно. Она заспешила туда, огляделась, — да как же тут стало просторно! Трамвайное кольцо убрано; высокая решетка, ограждавшая сквер, снята; вся площадь раскрылась, выявив красоту окружающих ее зданий Русского музея, оперного театра, Филармонии. Уродливая пристройка, искажавшая строгое здание Филармонии, тоже снесена, и знакомая широкая дверь манит войти внутрь. Есть ли сегодня утренний концерт? Да, есть. Чайковский, Четвертая симфония. Аня поглядела на часы — концерт давно начался. Звуки музыки не долетали сюда, но Ане казалось, что она слышит знакомую мелодию, поднимавшуюся издалека — не из-за стен, из глубины памяти.

Она зашла в кассу и купила билеты на несколько ближайших концертов.

— По одному? — переспросила кассирша.

— По одному, — подтвердила Аня и повторила про себя: «И никого мне не надо, мне интересно и одной, ничего другого я не хочу...» Она мельком вспомнила Виктора Гаршина. Нет, нет, он и в театре мешал ей слушать: шептался и угощал ее конфетами. Именно одной надо ходить на концерты. Или уж с таким спутником, чтоб мимолетно переглянуться и увидеть, что оба чувствуют одинаково.

На широкой аллее, посреди круглого сквера, дети играли в мяч. Мяч был точно такой же, какой Аня видела утром из окна своей комнаты, и красная половинка его так же победно вспыхивала на солнце. Пущенный слишком сильно, мяч перелетел через головы игроков. Аня подхватила его на лету, засмеялась, увидав испуг на лицах детей, и ударом кулака высоко подбросила его. Мяч взлетел над ними, крутясь в воздухе, как колесо.

— Ох, силен удар! — тоном знатока одобрил мальчуган лет девяти и с уважением оглядел Аню.

— Я ж чемпион бокса, — сказала ему Аня и, очень довольная, пересекла сквер и вошла в Русский музей.

Со школьных лет она хорошо знала его и теперь уверенно направилась в залы, где висели ее любимые картины. По пути к залам Сурикова она задержалась у пейзажей Левитана. Серенькое небо, серая река и яркие пятна последнего снега на берегах, поросших рыжим кустарником, — ранняя весна. Заглохший пруд в густой тени разросшихся деревьев. Хмурое, осеннее небо в тучах, река, темная полоса дальнего берега, и в углу картины одинокая камышинка, склоненная ветром. Деревенская улица лунной ночью — все сонно, тихо, все голубое, и на этом голубом лежат спокойные тени. И еще — «Тишина»: скупая, немного хмурая красота русской природы — одинокая березка над песчаным обрывом, неподвижные серые облака, отраженные в тихой воде. Нигде ни роскоши, ни буйства красок, а во всем неизъяснимая прелесть. Ничто не будоражит, не блещет парадной пышностью, но учит вглядываться, и вдумываться, и ценить неброскую, нежную красоту. Ничто здесь не дается человеку слишком легко, бездумно, — все требует труда, ума, упорства. Накладывает природа свою печать на характер людей? Да, наверное, да...

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 163

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дни нашей жизни - Вера Кетлинская бесплатно.

Похожие на Дни нашей жизни - Вера Кетлинская книги

Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев - Советская классическая проза
БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ - Александр Котов - Советская классическая проза
Белые коромысла - Михаил Щукин - Советская классическая проза
Бремя нашей доброты - Ион Друцэ - Советская классическая проза
Через двадцать лет - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
Ардабиола (сборник) - Евгений Евтушенко - Советская классическая проза

Оставить комментарий