Шрифт:
Интервал:
Закладка:
VIII
— В первых числах мая, — начал Брусилов замедленно и тихо, — я получил письмо от Василия… от Похвистнева… я уже говорил, кажется… «Предсмертную волю» — так было написано. Он уверен был, что не выйдет целым из боя… (Длительная пауза, но перо не движется по бумаге, взгляд ушел за светлый круг настольной лампы.) Признаться, я верю в предчувствия… в иные минуты к человеку приходит… (Пауза, глаза опустились на бумагу, перо бежит по ней.) В этом письме написано было о тебе.
Игорь подобрал под стул ноги, сжался.
— Он просил меня как товарища, которому верит, обратить на тебя внимание… взять к себе на службу после его смерти. Не станем разбираться, почему именно он нашел нужным просить меня об этом. В свое время я задал себе этот вопрос и пришел к выводу…
Снова томительное молчание.
— …что в этой просьбе я отказать ему не имею оснований. В конце концов, — Алексей Алексеевич оглянулся на Игоря с добродушной и вместе лукавой улыбкой, — у каждого родителя своя фантазия!
На этот раз тишина не нарушалась очень долго. Брусилов углубился в письмо. Игорю показалось даже, что разговор закончен. Хватит с него и того, что сказано. Причина вызова ясна: живи у меня и учись. Эта мысль не задела самолюбия… но ему не разрешали встать и уйти. Может быть, о нем забыли?
Брусилов закончил письмо. Подписал его, пристукнул пресс-папье, запечатал в конверт, но адреса не поставил. Откинувшись на спинку кресла, опершись ладонями о край стола, он смотрел перед собою на карту, прищурясь, точно припоминал, что еще нужно сделать…
— Честно говоря, — неожиданно раздался его голос, — я не был уверен, что ты мне нужен. Да и я тебе также… Особенно после твоей поездки в Петроград и всего прочего… Кто тебя направил к Кутепову?
Острый взгляд, резкий поворот головы.
— Коновницын, — бормочет Игорь.
Брусилов закрывает глаза, морщины у переносицы и под усами глубже, губы плотно сжаты и — сквозь стиснутые зубы:
— Сволочь!
Это слово точно снимает тень с его лица, глаза снова глядят строго, но ясно, морщины разглаживаются.
— Ты хорошо сделал, что уехал. — И с нескрываемым презрением: — Они и меня тоже… пытались…
Усмешка переходит в грустную улыбку. Он покачивает головой.
— Как у нас все… набекрень… А причины твоей поездки в Петроград?
Теперь он не смотрит на Игоря, но слушает внимательно.
— Я думал… мне казалось, что это единственный выход, что убийство Распутина — наш долг перед народом, которого…
Его перебивают так решительно и твердо, точно говорят: «Довольно болтать глупости».
— Народ на войне. Здесь. Не там… с этими…
И тотчас же становится ясно, что раскрываться перед этим человеком незачем.
— Надо прислушаться здесь. Здесь! — Брусилов стучит согнутым пальцем по карте, голос его тих. — Здесь ты услышишь, как бьется сердце армии… Оно бьется ровно. И разум ясен, и рука сильна. Она ударит, когда надо. Наше дело помочь опытом и знанием своего ремесла. А не решать по-своему. Не суетиться без толку. Только с чистыми руками и чистой совестью можно руководить армиями, вести людей к победе. Послать человека на смерть… для этого нужно верить, что так велит честь народа. Верить и знать. А чтобы знать — надо слушать.
Он взял конверт с запечатанным письмом, надписал на нем адрес и протянул письмо Игорю:
— На вот… Выедешь сейчас же. Направление тебе дадут. Передашь лично в руки комкору-тридцать — Зайончковскому. И останешься там до конца задачи! Распоряжайся собой как знаешь. С Богом!
IX
Еще не доехав до Степани, Игорь уже знал, что войска Стельницкого стойко выдерживают натиск врага, что ополченцы, двинутые из вагонов прямо в бой, не отстают от испытанных солдат.
— Мужички, мужички, а тоже охулки на руку не положат, пятки маслом не мажут, — отзывались о них встречные раненые из 4-й стрелковой.
И похвала эта звучала как убеждение в собственной силе.
По тому неуловимому для глаза, но достигающему до искушенного войною слуха особому бойкому движению по дорогам в прифронтовой полосе, по интонации голосов, выкрикивающих все те же ругательства, по шмяку и хлюпанью сотен ног, завязающих в осенней грязи, но не замедляющих шага, по торопливому, без видимой нужды, гону тачанок, провиантских фур, штабных машин — можно было безошибочно угадать, что дела на фронте идут хорошо и, главное, что все верят в то, что не могут не идти хорошо. Это ощущение дающегося в руки успеха, сознание, что дело спорится, проглядывало во всем.
Игорь тотчас же воспринял, почуял в воздухе это веяние доброй вести и совсем забыл о давешних своих переживаниях. Даже заслонивший все, увезенный с собою из штаба образ Брусилова не умалял теперь значительность и полноту собственных ощущений. Да, мир, как в детстве, снова полон дивных и, самое главное, благих чудес! Наперекор грязи, туману, холоду, даже наперекор смерти, которая, может быть, уже глядит в глаза…
«Ишь, как бухает там… как гвоздит… скорее бы, скорее доехать, войти в круг, приложить и свою руку…»
Машину подбрасывало на ухабах и рытвинах, заливало грязью, брезент сорвало с петель, он бился, хлопал над головой, какие-то расхлябанные гайки пронзительно скрежетали, воняло дрянным бензином, лицо, шея были мокры, ноги и руки окоченели и ныли, их все никак нельзя приспособить поудобнее, но в душе пело: «Ах, славно! Вот повезло!»
В низких и душных двух комнатах, в которых расположился штаб комкора-30, Игоря встретил зычный говор нескольких перебивающих друг друга и тоже каких-то взбодренных, стремительных голосов. Табачный дым клубами висел под закопченным потолком, пахло угарцем от клокочущего ведерного самовара, трещали, щелкали, как пистолетные выстрелы, дрова в русской печке, шипела и благоухала яичница на огромной сковороде, звякали тарелки и стаканы, расставляемые по столу дородной женщиной. Господа офицеры — и те, что сидели, и те, что стояли, — постукивали об пол каблуками зашлепанных грязью сапог, размахивали руками, и сразу трудно было разобрать, кто из них главный. Комната была освещена двойным светом: белесо-мутным, идущим из крохотных оконец, заставленных горшками цветов, и подслеповато-желтым — от закопченной лампы. Приглядевшись, Игорь различил сидящего в углу под образами лысоватого генерала с короткими усами, тонким носом и сжатыми губами. Его острые, приметливые глаза оглядывали присутствующих с явным удовольствием.
— Ну как, господа? Кумекаете? — произнес он, посмеиваясь.
И тотчас же с разных концов раздались еще более энергичные возгласы одобрения и смех. Игорь уже с уверенностью подошел к столу и, отрапортовав, протянул письмо командарма сидящему под образами генерал-лейтенанту.
Зайончковский вскрыл конверт, пробежал глазами письмо, удовлетворенно кивнул головой и поднял смеющиеся глаза на Игоря.
— События опередили вас, молодой человек, — сказал он, — но письмо Алексея Алексеевича как нельзя более кстати. Он точно подслушал меня. — И, обращаясь к сгрудившимся у стола офицерам — все это были, как теперь рассмотрел Игорь, пожилые штаб-офицерских и даже генеральских чинов люди, — сказал: — Алексей Алексеевич предлагает мне взять на себя атаку Луцка. — И снова — к Игорю: — Я только что дал о том же приказ по корпусу, вот он… — Генерал взял со стола листик бумаги, далеко отодвинул его от глаз к свету лампы и с видимым удовольствием прочел: «На вас, мои доблестные войска, возложена почетная задача взять Луцк, так как четвертая стрелковая дивизия выполнить ее не может». А? Как вам это покажется? Как это подействует на моих молодцов?
Присутствующие снова засмеялись, затопотали, выражая полное свое удовольствие, которое им — это сразу чувствовалось — хотелось продлить как можно дольше. Они повторяли на разные лады:
— Выполнить не может, это факт!
Хозяйка подала шипящую яичницу. Потирая руки, довольные, все разместились за столом.
Зайончковский жестом руки пригласил Игоря занять свободное место. Кое-кто кивнул приветственно головой, несколько голосов оживленно спросили:
— Ну как Алексей Алексеевич? Не собирается к нам?
— Но почему же, собственно, в вашем приказе говорится о стрелковой дивизии? — оглушенный всем этим шумом, смехом, неожиданным сообщением об атаке Луцка, спросил у соседа своего Игорь. — Если не ошибаюсь, четвертая дивизия находится в составе тридцать девятого корпуса…
— Да как же, помилуйте, — подхватил сосед-полковник. — Донесли, что затрудняются штурмовать город! Луцк хорошо укреплен, защищен превосходящими силами, и четвертой с ними не справиться!
— А Стельницкий час назад сообщил об этом Алексею Алексеевичу! — крикнул из своего угла под образами Зайончковский. — Я тотчас же был поставлен в известность, разумеется… ну и не замедлил прийти на помощь…
- Деятельность комиссии по организации празднования 100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года при Штабе Московского военного округа - Лада Вадимовна Митрошенкова - Историческая проза
- Баязет. Том 2. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Солнце над Бабатагом - Александр Листовский - Историческая проза
- Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа - Ефим Курганов - Историческая проза
- Белая церковь - Ион Друцэ - Историческая проза
- Призрак Перл-Харбора. Тайная война - Николай Лузан - Историческая проза
- Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович - Историческая проза
- Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский - Историческая проза / Советская классическая проза
- Уроки Тамбы. Из дневника Эраста Фандорина за 1878 год - Борис Акунин - Историческая проза