Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он опять наклонился над ней, она снова слышала, что он говорил; это были тихие, вкрадчивые слова, с которыми он обращался к ней, и когда он опять хотел обнять её, коснуться её, под предлогом помочь ей встать, она собрала все свои силы и оттолкнула его. Затем она поднялась, не сказав ни одного слова. Она сильно дрожала.
— Так, так! — сказал он успокаивающе и снова засмеялся нутряным, дрожащим смехом.
Она быстро распахнула дверь и вышла. Она была так растеряна, так мало сознавала, что делала, что даже поклонилась ему на прощание.
Когда она сошла вниз, ко входной двери, её глаза стали наполняться влагой. Она ещё дрожала и поднялась высоко на Замковый холм, прежде чем к ней вернулось спокойствие.
Нет, этому необходимо было положить теперь конец. Выходило, будто все знали, какая она была, и могли обращаться с ней самым скверным образом. Она расскажет Бондесену про всё и попросит его объявить немедленно же об их помолвке. А повенчаются они после, когда сумеют.
Она вдруг вспомнила о Гойбро. Да, он, конечно, тоже знал о ней всё; разве он не выступил прямо вперёд и не защитил её вчера вечером? Так далеко зашло дело. Впрочем, позднее вечером Гойбро был прямо-таки невежлив по отношению к ней, отвечал ей холодно, резко, даже служанке он не мог бы отвечать презрительнее, а ведь раньше он так хорошо относился к ней. Затем он пошёл с Мими, провожать этого взбалмошного человека домой, в снег и бурю. Ну, почему бы ему этого не делать? Она — Шарлотта — со своей стороны, не могла ожидать ничего другого, такая, какая она была.
Но у Мими стриженые волосы, а Гойбро однажды определённо сказал, что ему не нравятся дамы со стрижеными волосами; почему же он пошёл с Мими?
Вдруг она вспоминает о том, что случилось сегодня, в последний час. Это уже превратилось для неё словно в сновидение, она остановилась посреди Замкового парка и стала думать, действительно ли произошла эта сцена в редакционной конторе. О чём Люнге говорил? О свидании вечером? Прикоснулся ли он несколько раз к её груди, когда хотел помочь ей подняться? Может быть, всё это было только игрой воображения?! Она уж не была уверена, она устала и измучилась после длинной бессонной ночи, проведённой в рыданиях и отчаянии, она действительно не спала ни одного часа. Может быть, если хорошенько подумать, Люнге ей ничего не сказал, ни о чём не просил? Он, вероятно, просто хотел её успокоить, когда она вообразила, что почувствовала его руки на себе? Дай Бог, чтобы всё это было неправдой! Во всяком случае, она уже не помнила, как вышла из конторы на мостовую.
Бондесена она дома не застала.
С тяжёлым сердцем она отправляется дальше. Вечером она, вероятно, встретится с Бондесеном, она не хотела больше ждать, их отношения надо было выяснить немедленно. Её мысли постоянно заняты Люнге. Может быть, он ничего не сказал ей, она просто ошибалась; но он её поцеловал, это она ещё чувствовала; ей-Богу, он это сделал. И, идя домой, она несколько раз плюнула на мостовую..
Когда она вошла в прихожую, она, к своему удивлению, увидела Бондесена, который как раз в это время выскочил из комнаты Гойбро. Они смотрят друг на друга, он на мгновение теряет самообладание, затем быстро говорит:
— Да, тебя не было, я искал тебя по всему дому! Я сейчас заглянул в комнату Гойбро тоже.
— Ты хотел со мной поговорить? — спросила она.
— Нет. Я хотел только сказать тебе «доброе утро». Я тебя вчера не видал.
Она услышала шаги матери, быстро вытащила Бондесена за собой на лестницу и снова затворила входную дверь.
Они вместе вышли на улицу, они почти не разговаривали; каждый думал о своём.
Когда они вошли в комнату Бондесена, Шарлотта села на диван, а Бондесен возле неё на стул. Она осталась в пальто, в первый раз на этом месте. Затем она начала говорить о том, что лежало у неё на сердце; необходимо произвести перемену, люди видели всё и презирали её.
Видели? Кто видел это?
Все, все, Гойбро, Люнге, Бог знает, может быть, и Мими Аренцен заметила что-нибудь, она вчера так смерила её взглядом.
Бондесен засмеялся и сказал, что всё это чепуха.
Чепуха? Нет, к сожалению, — и он должен верить ей.
Она вдруг сказала сдавленным рыданиями голосом, что даже Люнге оскорбил её сегодня.
Бондесен вздрогнул. Люнге? Она сказала Люнге?
Да, Люнге.
Что он сделал?
О, Господи Боже, зачем он её терзает? Люнге оскорбил её, поцеловал.
Люнге? — Рот Бондесена раскрывается от изумления.
— Чёрт побери, подумайте — сам Люнге! — сказал он.
Шарлотта смотрит на него.
— Тебя как будто не особенно огорчает это? — сказала она.
Бондесен молчит некоторое время.
— Я тебе скажу только, — ответил он, — что Люнге совсем не такой, как все другие.
Тут она широко раскрывает глаза.
— Что ты под этим подразумеваешь? — сказала она наконец.
Но он быстро и нетерпеливо покачал головой и ответил:
— Ничего, ничего! Как ты можешь быть такой положительной во всём, Шарлотта!
— Нет, что ты под этим подразумевал? — закричала она вне себя и вдруг уткнулась лицом в диван, дрожа от рыданий.
Бондесен ничего не мог сделать против того, что его чувства к Шарлотте охладевали с каждым днём. За последний месяц он переживал внутреннюю борьбу из-за того, должен ли он после всего, что произошло между ними, вступать в брак, который был ему совсем нежелателен, или открыто и честно положить конец их отношениям? Разве не случались открытые и честные разрывы всех отношений в жизни? Как обстояло дело с «Газетой»? Когда она не могла больше служить политике вражды и злобы к братскому народу в вопросе об унии, она мужественно выступила вперёд и отреклась от неё. Что другое мог он сам — Бондесен — сделать по отношению к Шарлотте, как честный человек? Разве он был бы прав по отношению к себе самому и к ней, если бы заключил на всю жизнь союз, основанный на лжи и скрытой холодности?
Он действительно обдумал всё по совести и долгое время чувствовал тяжёлое раскаяние; теперь он пришёл к тому результату, что лучше всего для них обоих было мирно расстаться.
Ему даже казалось, что его человеческое достоинство стало выше от этого решения, он чувствовал в себе мощь правды, стал силён и высок от сознания, что он поступает правильно...
Так как Шарлотта продолжала рыдать, он сказал, насколько мог, мягко и осторожно:
— Поднимись и выслушай меня спокойно. Мне бы хотелось тебе кое-что сказать.
— Ты меня, вероятно, уже больше не любишь, Эндре, — сказала она совсем тихо.
На это он ничего не ответил, он погладил её волосы и сказал:
— Дай мне объясниться...
Но тут она подняла голову и взглянула на него. Её глаза были сухи, она ещё всхлипывала.
— Правда ли это? Скажи мне, ты меня не любишь? Ну, отвечай же, отвечай!
Он нашёл в себе силы сказать ей мягко и искренно, что он любит её не так сильно, как раньше, не совсем так сильно; да, к сожалению, не любит. Он ничем не может помочь этому, она должна ему верить. Но он высоко ценит её.
На несколько минут стало тихо, только Шарлотта ещё не перестала рыдать. Её голова склонилась вперёд, совсем упала на грудь, она не двигала ни одним пальцем.
Ему было действительно больно видеть её настолько огорчённой из-за него.
Он искал, чем бы унизить себя перед ней, сказал, что, в сущности, она могла бы радоваться, он не был достоин её, она ничего, ничего не потеряла. Но он решил, что ему, как честному человеку, надо сказать ей правду, пока ещё было время. А затем пусть она делает с ним, что хочет.
Снова наступило долгое молчание, Шарлотта приложила руки ко лбу. Пауза затянулась так бесконечно долго, что он взял свою шляпу со стола и начал её поглаживать.
Вдруг она порывисто отняла руку с лица, посмотрела на него с застывшей, недружелюбной улыбкой и сказала:
— Тебе очень хочется, чтобы я сейчас ушла?
Он смутился и положил свою шляпу обратно на стол.
Господи Боже, разве нельзя относиться к вещам с меньшей торжественностью? Ведь во всех жизненных отношениях происходят разрывы.
— Нет, спешить нечего, — ответил он немного резко, чтобы ничем не ослабить своей решимости.
Тут она поднялась и пошла к двери. Он закричал ей вслед, что им надо расстаться друзьями, она должна простить его. Но она в это время отворила дверь и вышла, не говоря ни слова, не бросив на него ни одного взгляда. Он слышал её шаги по скрипучим ступеням, всё ниже и ниже, во втором этаже, в первом этаже. Под конец он стал за гардиной у окна и видел, как она вышла на улицу. Её шляпа сидела ещё криво, оттого что она бросилась лицом на диван. Затем она исчезла за углом. Как криво сидела её шляпа!
Бондесен облегчённо вздохнул. Теперь всё прошло. Какую борьбу он вынес за последний месяц и с какой массой планов он носился, чтобы уладить самым лучшим образом эти несчастные отношения! Теперь борьба кончилась. С полчаса Бондесен сидит неподвижно на стуле и думает о случившемся. Ему было, откровенно говоря, больно нанести Шарлотте этот тяжёлый удар, так сказать, прямо в лицо. Для него было бы гораздо лучше, его желаниям больше соответствовало бы только намекнуть о разрыве, приступить к делу с большей осторожностью. Но она сама спросила, и ему пришлось ответить.
- Роза (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Редактор Линге - Кнут Гамсун - Классическая проза
- На улице (пер. Кившенко) - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Рождественская пирушка - Кнут Гамсун - Классическая проза
- В стране полумесяца - Кнут Гамсун - Классическая проза
- В прерии (пер. Комаровой) - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Вечерняя заря - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Маленькие приключения - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Завоеватель - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка - Жоржи Амаду - Классическая проза