Форма входа
Читем онлайн Том 1. Произведения 1829-1841 годов - Александр Герцен
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
«Так я никогда не был обманут, – думал игумен. – Это – искушение дьявола… Но как добр, как восторжен он был сначала и все семь лет! Я его любил, как сына, более, нежели как сына… Но как же он читал письмо так спокойно? Надобно быть очень порочну, чтоб скрывать пороки. Его погубила, увлекла эта женщина, а он еще защищал их, порождение ехидны, лишившее рая первого человека… И в самое то время, как он признавался, в моем сердце кричал голос: „Он невинен!” Никогда не надобно доверяться этому голосу. А как он перенес стыд и наказание! Каким взором взглянул на меня!.. О Феодор, зачем ты пал? Ты мне был так необходим; кто заменит тебя?.. Но не стыдно ли жалеть о нем? Старик, вот плоды твоей опытности, мальчишка обманул тебя. – И он смеялся судорожным смехом. – Не прав ли я был, сомневаясь принять его в монастырь?» Тут он остановился, – эта мысль мирила его с собою, – и начал думать не о Феодоре, но о новых искусах для приходящих. Ужасно хоронить друга; но еще ужаснее видеть свою ошибку в человеке, с которым делил душу, помыслы, это – кусок мяса, оторванный от сердца, горячий, кровавый. Игумен после этого происшествия сделался еще мрачнее, не велел при себе поминать бывшего друга, старался стереть его в памяти – и не мог забыть.
Между тем несчастный Феодор, опозоренный, униженный, изгнанный, был встречен людьми, которые слышали о его вине и ругались над ним еще злее монахов. Посредственность до того ненавидит все высшее, что для нее торжество всякое падение; сверх того, она воображает, что, бросая камень в виновного, закроет свои пороки. – Яростными голосами кричала толпа: «Где же сын живого мертвеца, отказавшегося от земли?» Феодор вынимал младенца из мантии и говорил: «Вот он»; но в этом не была видна дерзость злодея, который нагло показывает клеймо варнака, но какое-то самоотверженное чувство своего преступления; казалось, он просил их наказать себя и был готов все перенести.
У Феодора не было ничего; бедность грозила ему своими худыми руками, посиневшими от стужи, иссохшими от голода; никто не подавал ему милостыни; на последние деньги купил он молока младенцу, сам питался кореньями и морскими раковинами… «И хождаше по пустыне скитаяся, очерне же плоть от зимы и зноя, и очи потемнеша от горького плача, и живяша со зверьми», – этими словами описывает мартиролог его жизнь.
VIIПростри длани твоя и приими душу мою, юже в жертву принесох любви ради твоея.
Житие св. Екатерины.У гроба Феодорова сидел грустный игумен – и с ним тот самый александриец, который так усердно ждал свою жену у храма Петра. Александриец плакал, игумен молился; никто не прерывал тишины – она продолжалась некоторое время. Но вдруг отворилась дверь, и взошел игумен энатский с монахом, которого он присылал обвинять Феодора. Тело усопшего было покрыто; игумен Октодекадского монастыря открыл голову и спросил своего собрата, – это ли Феодор?
– Он самый, – отвечал тот.
– Обесчестивший у нас девицу, – прибавил монах.
С горькой улыбкой отдернул игумен покрывало и указал женские перси.
– Это жена его, Феодóра, – сказал он, указывая на александрийца.
– Воплощенный ангел! Прости мне, что я, слабый грешник, не постиг твоего величия, и моли у всевышнего, да отпустятся мне грехи мои…
Старик залился слезами и склонил голову свою к покойнице. Небесная улыбка видна была на холодных устах, которые, казалось, хотели открыться еще раз для того, чтоб сказать игумну:
«Я прощаю тебя».
* * *…И написующе тое неточие на хартиях,
но и в сердцах ваших, простирахуся
к подвигам великим
и благоугождаху
богу.
Крутицкие казармы,
1835 года февраль.
(Переписано в Вятке, 1836 г., марта 12).
Встречи*
Точкою пересечения называется место встречи двух линий.
Франкёр, «Курс чистой математики», т. I. «Прямолинейная геометрия».Говорят, что храмовые рыцари везде узнавали друг друга, узнавали даже степень свою в таинствах и силу в ордене при первой встрече – это кажется странно, удивительно. Но пусть разберет каждый человек (в самом деле!), не случалось ли ему в продолжение жизни встретиться с незнакомцем, которого он никогда не видал, которого никогда не увидит и в котором с первого взгляда открывается близкий родственник души, человек, которого он хочет иметь другом, с которым ему жаль расстаться, – какая-то симпатия, какой-то магнетизм влечет к нему, и эта встреча остается навсегда в памяти, ибо существования их пересеклись, опять раздвоились, но слились в точке пересечения. Чем бурнее была жизнь человека, чем более страсти пережигали его душу, – тем более таких встреч.
Итак, мы все храмовые рыцари. Посторонние не знали знаков ордена. Так и теперь толпа, это постороннее всего одушевленного, не понимает людей, глубоко чувствующих. Помнится, Дидротова кухарка очень удивилась, услышав, что ее господин – великий человек. – Сколько Дидротовых кухарок!
Первая встреча
(Посвящено другу Сазонову)*
Was die französische Revolution Gutes oder
Böses stiftet, kann ich nicht beurteilen; so
viel weiβ ich, daβ sie mir diesen Winter einige
Paar Strümpfe mehr einbringt.
Goethe, «Die Aufgeregten», 1 Ac. 1 Sc.[97]…Взошедши в гостиную, я увидел незнакомого человека, которого тотчас почел за иностранца, ибо несколько молодых людей беспрестанно выказывали ему себя, беспрестанно тормошили его. У нас свой манер принимать иностранцев, нечто в том роде, как слепни принимают лошадь в летний день.
Он был пожилой человек, среднего роста, худой и плешивый; молочный свет лампы, покрытой тусклым колпаком, придавал что-то восковое его бледному лицу, которое, несмотря на лета, было так нежно, так бело, как видим на хороших бюстах из каррарского мрамора; серые глаза его блистали, как у молодого человека; рот делал нечто вроде улыбки, которая с первого взгляда могла показаться за добродушие, но в которой второй взгляд видел насмешку, а смотря долее, казалось, что ее совсем нет и что этот рот не может улыбаться. Вообще лицо его было чрезвычайно холодное, но в этом холоде виднелся огонь, как в холодном ревербере лампы… «Кто это?» – Мне ответили немецкой фамилией, которую я тут же забыл. Говорили о французской литературе, метали наружу все, что есть в голове. Незнакомец молчал, играл эмалевой цепочкой от часов и решительно не показывал ни согласия, ни противуречия. Когда необходимость заставила и его сказать что-нибудь, он сказал, что чрезвычайно отстал, что мало читает, что ему надоело везде в литературе видеть эгоизм и мистификации, что те, которые должны бы были писать, которых голос звучен и силен, молчат, подавленные толпою публицистов.
– Неужели? – сказал кто-то, готовя что-то.
– Это не тезис, – продолжал незнакомец, перебивая его, – который я стану защищать; я не осмелюсь бороться с такими защитниками нашего века, хотя бы чувствовал в себе всю силу Ринальда, и потому не трудитесь снимать ваши шелковые перчатки, – прибавил он с улыбкой.
Защитники века успокоились, разговор потухал, и Корина (хозяйка дома) требовала от германца, чтоб он что-нибудь рассказал.
– Что же вам рассказать? Я был в 91 году в Париже и <в> 1815 в Италии, таскался весь этот промежуток по родине и теперь, простившись навсегда с Европою, еду на Восток отдохнуть от нее; много великих событий было у меня перед глазами, с многими великими людьми сталкивался я…
Его перебили:
– Ради бога, встречу с великим человеком; близость их как-то поднимает нас…
– Извольте, я возьму на себя ролю Карла Нодье, который так подробно рассказывает все встречи свои с двухлетнего возраста.
Молча подвинулись мы ближе, и вот его рассказ:
– Я родился в Франкфурте, но, – прибавил он с злою улыбкой, – foi d’honnête homme[98], ни родства, ни знакомства с Шарлем Дюран не имел. Семейные обстоятельства заставили мою мать оставить мужа и ехать со мною в свою родину – Париж. Мне было тогда 16 лет, а христианству 1788. Это переселение сделало во мне чрезвычайный переворот. Франкфурт доселе имеет что-то ганзеатическое, кривые улицы, печальные домы и рынки, рынки и конторы; его германский характер, с своими мрачными церквами и безобразной ратушей, с своими факториями и Judengasse[99], отделял его тогда еще более от Франции; и вдруг из этого тихого, смирного города, который каждое воскресенье в праздничном кафтане ходит в церковь, внимательно слушает предику и каждую субботу сверяет свои приходо-расходные книги, – из тихого и смирного дома моего родителя я попал в Париж. Что тогда было в Париже – вы знаете. Родственник, у которого мы жили, был главою какого-то клуба, которого члены беспрестанно толклись у него в доме, с яростными взглядами, с непудренными париками на голове и с ужасными речами в устах. Я с трепетом и недоумением смотрел, как они попирают ногами все святое, все прошедшее и как низвергают здание, под крышей которого живут.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Том 1. Произведения 1829-1841 годов - Александр Герцен бесплатно.
Похожие на Том 1. Произведения 1829-1841 годов - Александр Герцен книги
- Том 6. С того берега. Долг прежде всего - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Том 4. Художественные произведения 1842-1846 - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Том 7. О развитии революционных идей в России - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Былое и думы - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Былое и думы. Части 1–5 - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Кто виноват? (сборник) - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3 - Антоп Чехов - Русская классическая проза
- Былое и думы. Детская и университет. Тюрьма и ссылка - Александр Иванович Герцен - Классическая проза / Русская классическая проза
- Собрание Сочинений. Том 1. Произведения 1921-1941 годов. - Хорхе Луис Борхес - Поэзия / Русская классическая проза
- Свет Яблочкова - Николай Лейкин - Русская классическая проза
