Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Войдите, Григорий Петрович, — сказал наконец Поскребышев и тут же начал писать обыкновенной, школьной ручкой в журнале посещений, аккуратно макая перо в чернильницу.
Неожиданно яркое после вчерашней непогоды январское солнце било косыми лучами поперек сталинского кабинета. Будто не разгар зимы на улице, а началась уже пришвинская «весна света». Кабинет был знаком Шульгину по кинофильмам, фотографиям сороковых-пятидесятых годов, по рассказам Новикова, по шестаковским воспоминаниям и своему последнему посещению. В нем было совсем не страшно. Скорее — уютно, по-домашнему как-то, потому что были здесь нарком с вождем наедине, не давила атмосфера совещаний и заседаний, когда присутствующие излучали ощутимую даже для самых толстокожих ауру страха, то замаскированного, то откровенного до неприличия. Да и то! Как пел Высоцкий: «А завтра кто в могиле, кто в почете!» Причем кто где — до последнего момента не знал никто.
— Курите, товарищ Шестаков, если хотите, — радушно предложил Сталин, подвигая через стол коробку папирос. Не каждому позволялось. Вроде как получить понюшку из табакерки императора Павла. Честь, однако.
Шульгин, пока что отстранивший память и моторику Шестакова в сторонку, но крайне вежливо, мол, обожди немножко, Григорий Петрович, сейчас я лучше знаю, как быть, взял «Герцеговину», размял в пальцах, похлопал по карманам, вспоминая, где спички.
Сталин взглядом указал на серебряную спичечницу, в которую была вставлена коробочка отнюдь не отечественного «Гиганта», а натуральных шведских. Сашка прикурил, и, пожалуй, в глазах его что-то такое промелькнуло, наверняка невозможное для Шестакова. Ирония или просто воспоминание про рассказ Эренбурга о судьбе плохо кончившего жизнь спичечного короля.
— А что делать, Григорий Петрович? Нет у меня времени и желания чиркать и ломать десяток, пока одиннадцатая загорится. Разве что передать и это производство в ваш наркомат? У вас, помнится, процент брака поменьше?
Шульгин слегка пожал плечами.
— Поменьше, товарищ Сталин… Хотя бывает, куда ж денешься?
Вождь вдруг помрачнел лицом, однако голос его оставался крайне благодушным.
— Товарищ Шестаков, вы — умный человек? — и прозвучало это одновременно и вопросительно и утвердительно.
— Да, товарищ Сталин. Надеюсь — да, — сделал он на всякий случай оговорку.
— А что такое, по-вашему, — умный? — и посмотрел на собеседника очень пристально.
— Я думаю — это способность адекватно реагировать на обстановку и принимать верные в данных обстоятельствах решения. Образование и должность к понятию «ум» безотносительны…
Сталин склонил голову к плечу.
— Хорошо сказано. В определенных обстоятельствах так и есть. Однако заметно, что независимо от окружающей обстановки образование у вас дает себя знать.
Шульгин промолчал. А что? Бояться ему совершенно нечего. Не мог он избавиться от ощущения, что нынешний Сталин и Андрей Новиков — одно и то же. Слишком много друг ему рассказывал о пребывании в этом теле, наводящем ужас на окружающих, в том числе якобы и на самого Черчилля в будущие годы. Да и при самом остром развитии ситуации ни Виссарионович, ни Поскребышев, сидящий за дверью, ничего ему сделать не смогут. Охрана в коридоре — тоже. Просто не успеют. Другое интересно. Сталину сейчас пятьдесят восемь, ему — тридцать пять, Шестакову — сорок два, психологической же разницы в возрасте не чувствуется.
— Теперь дальше, — продолжил Сталин с прежней интонацией. — Вы — смелый человек?
— Скорее всего. В Мировую войну кресты даром не давали. Тем более — на море. Страшновато моментами было, не скрою, а так — ничего, служил, воевал…
— То в Мировую. Там много героев было. А вы и Николая Ивановича не испугались.
Шестаков изобразил на лице легкое презрение.
— Николай Иванович? По-моему, германская торпеда или мина в холодной Балтике страшнее этого придурка! С крейсера «Паллада» из тысячи человек ни один не спасся, да и еще были случаи. А тут…
Пропустив мимо внимания последние слова, Сталин сосредоточился на первых.
— Придурка? Очень правильно сказано… Именно. Тем не менее мы ему доверяли. Очень доверяли. Так может, и мы — тоже?
Здесь пришлось сохранить покерное лицо. Ни малейшего движения мышц. Словно вообще не услышал.
Вождь прищурился, глаза окружили добрые морщинки.
— А меня вы — боитесь?
Спрашивают так — надо так и отвечать.
— Нет, товарищ Сталин! — (Как с борта в воду.) — Уважаю, восхищаюсь как человеком и руководителем. Вижу в вас воплощенную волю партии. А бояться? Знаете, один писатель не так давно выразился: «Не бойтесь врагов, они всего лишь могут вас убить. Не бойтесь друзей, они всего лишь могут вас предать. Бойтесь равнодушных, ибо только с их согласия существуют на Земле предательства и убийства».
— Хорошо сказано, товарищ Шестаков, хотя я не совсем уверен, что это имеет отношение к конкретному случаю. Но согласимся. Вас, по крайней мере, равнодушным никто не осмелится назвать…
Разговор начинал приобретать странный оборот.
При этом Шульгин видел, что за минувшие двое суток Сталин стал каким-то другим. Как только сделал первый шаг в сторону от накатанной колеи. Сдал Ежова на год раньше срока, прислушался к Лихареву, простил Шестакова… Разумеется, судьба нескольких мелких чекистов значила для него даже меньше, чем ничего, однако, однако…
Да и как иначе, исходя из теории и личного опыта?
МНВ — оно и есть МНВ. Минимально необходимое воздействие. Гениально придумал Азимов, если, конечно, ему не подсказал идею «случайно» встретившийся аггрианин.
Полгода под контролем столь сильной личности, как Андрей Новиков, не могли не деформировать сталинский характер. Именно в сторону большей терпимости, большей рассудительности (в политическом смысле, но не только).
Велика ли беда, что того варианта пока еще не было? А вдруг был — хотя бы в виде отброшенной будущим тени? Или не просто тени, а чего-то совсем нам недоступного, исходя из теории взаимопересекающихся и взаимодействующих жгутов реальностей. Иногда — путем пробоев искры через изоляцию, иногда — неким подобием электромагнитной индукции. Скажем, оказались поблизости точки того сорок первого и этого тридцать восьмого — и пожалуйста. Чистый мозг здешнего Сталина получил импульс от удвоенной мощи своей личности, совмещенной с матрицей Новикова, плюс добавился еще какой-то куммулирующий эффект. Знать о подобном мы ничего не знаем, но предположить-то можно? Совсем свободно допустить, что и отсюда туда распространяется некое поле, корректирующее сейчас поведение Сталина-Андрея в сорок первом.
В любом случае вести себя следует именно в только что взятой тональности. В противном случае — к чему все?
Шульгин отнюдь не считал, что нынешняя ситуация — окончательная, что он навек останется в теле наркома. Допустить это, поверить в такое — труба, тоска, первый шаг к деградации и растворению. Как-нибудь вывернемся, первый раз, что ли?
При том, что абсолютно никому, кроме него, эта якобы миссия не нужна. Или все-таки имеется некий смысл, недоступный ему самому? Антон ведь не просто так составлял переданный через него меморандум.
Должен быть скорее всего.
Если какие-то смыслы вообще существуют в природе. Сократа бы спросить…
— Раз уж вы такой неравнодушный… Это я вам в похвалу говорю, не подумайте чего другого, — покрутил Сталин над столом дымящейся трубкой, — надо это ваше свойство или черту характера, как правильнее сказать, использовать в полной мере. Вы знаете, товарищ Шестаков, я бы очень хотел сделать так, чтобы вы стали моим ближайшим другом…
— Все, что от меня зависит, товарищ Сталин!
— Не надо вот так. Я чувствую, что вы сейчас отвечаете «как положено». Я же хотел, чтобы вы ответили совсем от души. Хотите, нет?
Как можно было сказать — «нет»? Даже исключая все привходящие обстоятельства, просто по-человечески? Тем более Сашке показалось, что Иосиф Виссарионович в этот именно момент говорит искренне. Ничего странного, не человек он, что ли? Есть же в истории примеры…
— Для меня такое предложение… Не знаю, смогу ли соответствовать…
— Значит, считаем, вы согласны. Но такая позиция — моего друга, она требует… — Сталин внезапно замолчал, встал, не глядя на собеседника, пошел по кругу вдоль стен кабинета, на ходу раскуривая трубку. Сашку пронзила мысль — это же совершенно Андреева манера. А потом в кино такое показывали. Опять перемыкание?
Сталин остановился у дальнего окна, явно успокоившись, потому что дым из его не слишком шикарной трубки (а интересно бы взять в руки, посмотреть, не «Петерсен» ли?) пошел густыми клубами. И пыхтел там довольно долго, Шульгин же при этом просчитывал варианты. Не как Серпилин в романе Симонова, по-своему, однако пауза оказалась очень кстати, и, наверное, для обоих.
- Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности - Василий Звягинцев - Боевая фантастика
- Бремя живых - Василий Звягинцев - Боевая фантастика
- Мальтийский крест - Василий Звягинцев - Боевая фантастика
- Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев - Боевая фантастика
- Дырка для ордена - Василий Звягинцев - Боевая фантастика
- Ростки силы - Руслан Муха - Боевая фантастика / Городская фантастика / Попаданцы / Периодические издания
- Первый контакт - Алексей Живой - Боевая фантастика
- Те, кто выжил - Андрей Круз - Боевая фантастика
- Заря новой эры (сборник) - Оксана Плужникова - Боевая фантастика
- Эйгор. В потёмках (СИ) - Кронос Александр - Боевая фантастика