что могла потерять кольцо только в саду, потому что в дом не заходила.
– Ложь, – снова не выдержала Лена. – Я своими глазами видела ее в доме. Точнее, я видела, как Гелена из него выходила, зато слышала ее просто прекрасно. И что, нашла она свое кольцо?
Дорошин усмехнулся.
– Да, она даже нам его продемонстрировала. Весьма дорогое колечко со здоровенным солитером. Говорит, что, пока искала его в траве, не заметила, как соскользнул шарф. Спохватилась опять только дома, но так как шарф особой ценности не представляет, то снова возвращаться уже не стала.
– И не поспоришь, – задумчиво бросила Лена. – Потому что никаких доказательств, что все было не так, у нас нет. Ладно, пойдем в столовую.
За столом Нина Невская рассказывала гостям историю Пети и Лизы Токменевых, изображенных на двух портретах кисти Алексея Никанорова. Слушали все внимательно, особенно Леонид Кисловский. Лена оказалась за столом рядом с Геленой Волковой и весь ужин то и дело морщилась от тяжелых, слишком сладких духов, которыми, казалось, была пропитана балерина. Господи, астму заработать можно.
Впрочем, поели все довольно быстро и вернулись в гостиную, решив пить чай там. За чай отвечала Павла, так что Лена просто отошла в сторонку и села в кресло-качалку у камина, подальше от Гелены и ее аромата. Кроме того, с этого места вся гостиная открывалась как на ладони. Удобный наблюдательный пункт, ничего не скажешь.
Впрочем, в гостиной ничего интересного не происходило. Гриша с Павлой не отходили от Татьяны и на Гелену ни малейшего внимания не обращали. Та, забрав свой шарф и отужинав, почему-то не торопилась уходить, а с удобством устроилась на диване, лениво участвуя в общей, ни к чему не обязывающей беседе. Говорили про воспитание в дворянских семьях. Тема эта каким-то образом всплыла в ходе рассказа про Токменевых, которые рано осиротели и оказались на попечении дядюшки, брата матери.
– Так-то этот адвокат Леонтьев – порядочный человек, – сказал Леонид Кисловский. – Не бросил сироток на произвол судьбы, взял к себе в дом, няню нанял, кормил, поил. Глядишь, и в люди бы вывел, если бы не революция. А Петя этот форменным негодяем оказался, совершенно неблагодарным. Чем ответил на все хорошее? Тем, что к красным переметнулся, на родного дядю донес, в обыске участвовал, да еще и фактически расстрелу поспособствовал. Вот и все воспитание.
– Леня, ты не понимаешь! – всплеснула руками его жена. – Этот случай как раз наглядно демонстрирует результат того равнодушия, которое на самом деле испытывали дворяне к детям. Ты сам-то вдумайся: двух несовершеннолетних детей, тринадцатилетнего подростка, находящегося в разгаре пубертата, и десятилетнюю девочку, совсем еще крошку, отселили в отдельный флигель. На выселки. Они же никому не были нужны, кроме няни, которая, ты уж извини, им совсем не ровня.
Лена заметила, как на этих словах вспыхнули малиновым цветом щеки Павлы. Ну да, речь шла об ее далекой прабабке. Но теперь, через сто с лишним лет, Павла сидела в бывшей гостиной Лизы Токменевой на равных, как жена хозяйского сына и будущая хозяйка этого дома. Как все-таки причудливо складываются разноцветные стекляшки в калейдоскопе судьбы.
– Катя, не говори глупостей, – отмахнулся Кисловский. – Во всех дворянских семьях взаимоотношения выстраивались таким образом, что ребенок любовь и внимание своих родителей должен был еще заслужить. Даже если бы эти мальчик и девочка не стали сиротами, их жизнь все равно проходила бы совершенно отдельно от родителей, личное пространство которых тогда не принято было нарушать. Детские комнаты находились в другом крыле дома, и время с детьми проводили няньки и учителя. Так что адвокат Леонтьев, отселив детей во флигель, не сделал ничего криминального. Общеизвестный факт, что в семье князей Голицыных детей и зимой, и летом каждое утро обливали холодной водой.
– Все равно. Бедные сиротки.
– А мне вот больше интересно, как в 1918 году Лиза Токменева умудрилась родить ребенка, – задумчиво проговорила Нина. – В силу воспитания в дворянских семьях она просто не могла забеременеть вне брака, но в то же время замуж за художника Никанорова вышла гораздо позже, уже после того, как они с Ольгой Петровной и Ульяной, то есть няней и ее дочкой, перебрались в Москву.
– Вы забываете, Нина, что революция 1917 года привела к резкому падению нравов, – мягко заметил Горелов. – В творившейся сумятице одинокая молодая девушка могла броситься за утешением к кому угодно. Думаю, что именно из-за этого ее родной брат Петр и считал Лизу распутницей и после отъезда сестры в Москву полностью прервал с ней всяческие отношения. А что касается того, насколько высоконравственным человеком являлся адвокат Леонтьев, так замечу, что Токменевы были весьма состоятельной семьей. Их загородная усадьба, которую я восстанавливал, даже придя в состояние разрухи, поражала воображение, а какой она была в годы расцвета, даже сложно себе представить. По сохранившимся в архивах свидетельствам очевидцев, в имении хранились значительные ценности, хотя бы столовое серебро. Оформив опеку над двумя сиротами, Леонтьев получил доступ к их нехилому наследству. Так что я бы поостерегся раньше времени судить о его удивительном человеколюбии.
– Правды мы все равно не узнаем, – вздохнула Нина. – А жаль, потому что…
Она хотела сказать, что ей интересно все, что касается предков ее единственного сына, но прикусила язык под острым взглядом, брошенным на нее Дорошиным, и побледнела. Она все время забывала, что неведомая опасность может угрожать Никите, потому что по большому счету в это не верила.
– Нина, хотите еще чаю? – пришел ей на выручку Горелов.
Невская неприязненно покосилась на него. Если опасность и существует, то она, несомненно, исходит от этого довольно красивого, холеного и слишком уверенного в себе человека, уже второй раз встретившегося на ее жизненном пути, думала она. Его облик плотно ассоциировался у нее с горем. Сначала с ее личным, вызванным внезапной потерей мужа и до конца так и не утихшим. А теперь с горем Татьяны, спустя почти четыре года переживающей такую же трагедию.
Острое чувство неприязни, которое вызывал у Нины бизнесмен, почему-то соседствовало с болезненным интересом, который она к нему испытывала. За всю свою жизнь Нина никогда не сталкивалась так близко с подобными людьми: состоявшимися в жизни, сделавшими себя самостоятельно, уверенно смотрящими в будущее, чуть высокомерными. Это высокомерие, надо признать, ни капли его не портило. Наоборот, придавало какой-то особенный шарм.
И зачем она вообще об этом думает? Нина вдруг рассердилась на себя за излишнее внимание к персоне Вадима Горелова. Этот человек мог иметь самое непосредственное отношение к смерти ее мужа, так что ничего, кроме
