зубах. Автомат звякал на поворотах о башню. Качался хлыст антенны. Бойцы подразделения «Пушкин» прильнули к броне, в панамах, выплёвывали сигареты, посылая плевки в раскалённый африканский город.
— Мороз и солнце, день чудесный! — Лемнер сплёвывал с брони на разгромленные лавки, на горящий резиновый баллон, на памятник с отбитой снарядом башкой. — День чудесный!
Столица Банги напоминала разбитый шкаф, из которого при обыске вытряхнули барахло. Косые пёстрые вывески, фонарный поваленный столб, исстрелянный синий автобус, расколотые стёкла витрин, лежащий навзничь босой чернокожий солдат. От бэтээра шарахались, ныряли в проулки женщины в синих и красных одеждах. Пальмы раскачивали рыжими космами. Ветер залетал под панаму, кислый, жирный, вонял горелой резиной. Слышались редкие взрывы. Город был захвачен, блокированы казармы, взорваны пункты связи, заперты в посольстве французы. Лемнер катил по захваченному городу, небрежно оседлав бэтээр, с автоматом в голых по локоть руках. Жёсткий, непреклонный, покоритель африканской столицы был подобен американцам, разъезжавшим по Багдаду и Триполи с сигаретами «Мальборо».
— Мороз и солнце! — повторял Лемнер любимый стих. — День чудесный!
От его пулемёта разбегались длинноногие, с полными бёдрами, африканки, прятались в лавках торговцы. Президентский дворец с напуганным президентом Блумбо был беззащитен перед жестокой волей Лемнера. Судьба усадила его на раскалённую броню в центре Африки, и он покорял континент. Банги пестротой, радужными вывесками, хохлатыми рыжими пальмами, цветастыми платьями напоминал попугая в кабинете Ивана Артаковича.
Лемнер усмехнулся, видя, как бежит тонконогая, в жёлтом платье женщина. Ему захотелось свистнуть, как в детстве свистел вслед убегавшей кошке.
Президентский дворец, двухэтажный, с длинным лазурным фасадом и пышным помпезным подъездом, был огорожен металлической узорной решёткой. Выпуклые стёкла фасада переливались. Пестрели клумбы. Цвело огромное лиловое дерево. Золочёные ворота были заложены мешками с песком. В амбразурах темнели пулемёты. На крыше укрылись снайперы, появлялись и исчезали их каски.
Поодаль стояли бэтээры, десяток машин, голова к корме. У бэтээров в горячей тени хоронилась группа захвата. Бойцы сидели на корточках, в лёгких серых рубахах, в кроссовках, с короткими автоматами ближнего боя. Над их головами на броне красовался Пушкин: кудри, острый нос, бакенбарды, будто Пушкин прошёл вдоль бэтээров и начертал свой профиль гусиным пером.
«День чудесный!» — Лемнер смотрел вслед уходящему Пушкину, тот шёл беззаботно, словно по невской набережной.
— Бойцы подразделения «Пушкин»… — Лемнер прижался к ребристому колесу бэтээра. Перед штурмом он обращался к бойцам. — На вас из этого знойного неба смотрят Россия и Африка. Два континента ожидают от вас подвига. Перед вами голубой, как чайное блюдце, дворец. Так пойдите и разбейте блюдце! После этого дворца будет другой, третий, четвёртый! Вы пройдёте по Африке, как русская буря, неодолимые воины севера! Вы изведаете вкус сладчайших африканских плодов. Услышите рыканье львов в саванне. Увидите, как в хрустальных водопадах плещут волшебные рыбы. Узнаете, как пахнут подмышки африканских женщин. Вы лучшие на земле. У вас нет генералов, полковников, майоров. Я такой же, как вы, вольный стрелок, принятый вашим братством. Я пойду на штурм вместе с вами. По завершении штурма, когда вы вытащите из-под дивана эту трусливую чёрную скотину президента Блумбо, вы получите каждый по золотому самородку такой величины, что сможете купить «мерседес». Кому прострелят башку, поставим на родине крест из чёрного мрамора с золотой надписью: «Мы русские, с нами Бог!»
Бойцы преданно смотрели. Он отыскал их в утлых городках и посёлках, увёл из гнилых домов, от пьяных соседей. Дал оружие, нарёк героями. Показал небывалую землю с голубыми горами, розовыми антилопами, длинноногими красавицами. Качая бёдрами, красавицы совлекают узкие платья, и открываются шёлковые груди с длинными сосками, круглые, из чёрного агата, животы, и в пупках мерцают крохотные голубые самоцветы.
— Теперь же, перед боем, споём наш гимн!
Иссохшими от зноя губам они пропели гимн, где были слова: «У каждой пули есть своя улыбка» и «Несу на блюде голову врага».
— Вава, приказ на штурм!
Страшным грохотом застучали пулемёты на башнях. Пули драли мешки с песком, закупоривали амбразуры. Миномёты навесили дымные дуги. На клубах выросли взрывы. Долбили по крыше из всех стволов. Подстреленный снайпер кувыркнулся и упал на газон. Трассеры впились в лиловое цветущее дерево, стригли цветы. Из дерева неохотно выпал снайпер, долго падал, цепляясь за ветки.
Лемнер, бок о бок с бойцами, готовый к броску, пружинил мускулами. В нём играла хмельная весёлость, лихое бесстрашие. Контуры мира размыты, жаркая страсть атаки, ты мчишься на пулемёты, находя подтверждение своему бессмертию.
«День чудесный!» — повторял он заветный стих.
Послышался рёв двигателя. От соседних домов к дворцу мчался бэтээр. Люки закрыты, пулемёт отведён назад. Промчался, оставляя синюю гарь. Врезался в ворота, вынося на броне золочёное железо. Докатился до дворца и встал, окружённый дымами.
— Пошли, пошли!
Бэтээр, укрывший бойцов, покатил. Бойцы, согнувшись, перебирая ногами, как сороконожка, потянулись следом. Лемнер слышал звяканье пуль о броню. Ждал, когда откроется бирюзовый фасад, пышный, окружённый лепниной, вход.
«День чудесный!» — повторял он молитвенно.
От входа двумя ручьями бойцы лились вдоль фасада, кидая в окна гранаты. Лемнер и Вава ломились в закрытые двери. Крутили золочёные ручки, разбивали зеркальные стёкла.
— Гони бэтээр!
Бэтээр стальным рылом боднул дверь, въехал в пролом и застрял. Тупо крутил пулемётом, слепо вгонял очереди в стены, в длинные коридоры. Выбегали чернолицые, в малиновых беретах, солдаты, падали, попадая под огонь пулемёта.
— Херачим наверх! — Вава через две ступени скакнул на лестницу, загребая рукой бегущих следом бойцов.
В коридорах шли короткие стычки. На рыльцах автоматов трепетали красные язвочки. Гулко, как в железных бочках, рвались гранаты. Лемнер сипел, задыхался, бил от живота по высокой фарфоровой вазе, дробил на осколки, дырявил высокую, маслом, картину, изображавшую старинную битву. Пустил слепую очередь по бегущим женщинам, по их голым мелькающим пяткам, маленьким, в смоляных косичках, головам. Ему хотелось бить, раскалывать, разносить в щепы двери, крушить завалы из стульев, загоняя в комнаты ошалелых солдат. Он испытывал сладость разрушенья. Крутился в разные стороны, окружённый веером пуль, и свирепо кричал:
— День чудесный! Чудесный день, твою мать!
Увидел, как Вава схватился с огромным негром. Оба без автоматов. Вава гнулся под тяжестью громадного тела. Чёрное, с огненными белками, лицо, мокрый оскал зубов. Вава хрипел, старался отодрать чёрную пятерню от своего набухшего горла. Лемнер увидел его предсмертный умоляющий взгляд. Сунул короткий ствол в ребро великану, набил его трескучим свинцом. Видел, как отваливается великан, и Вава устало распрямляется, держит себя за горло.
— Спасибо, командир!
— День чудесный! — Лемнер обжёгся о ствол автомата и кинулся по коридору туда, где рвались гранаты.
Дворец был взят без потерь. Одному
