Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мотлю помнил, как богатый ламут с алазеевской тундры задумал пойти на сделку с аляскинским дельцом, желая продать ему из своих огромных стад несколько десятков оленей. Однако всевидящие боги покарали ламута. Все его стада и сородичи вознеслись к верхним людям, виновник же опустился к нижним людям, верхние не приняли его, а то место, где кочевал ламут, покрылось чёрными камнями и белыми костями.
Боги создали оленей для тундры и не желают, чтобы их переселяли на другие земли. Никому не дано посягать на истоки жизни целого народа. Вот и эти трое… Пойми их…
Было далеко за полночь. Плотно набив желудок сочным оленьим мясом, Мотлю вышел из яранги. Арктическая ночь пригасила далёкие звёзды. Кое-где вспыхивали бледные сполохи полярного сияния и пропадали в лунном закате. Тощие белёсые столбики окоченело замерли над дымоходами чумов и яранг. В чуме Федоски Протопопова светилось оконце. Шаман смахнул влажной ладонью со лба испарину и вплотную подошёл к Федоскиному жилью. В чуме было многолюдно. Слышались чужие голоса. Запах табака вызвал у Мотлю раздражение. Он давно не курил настоящего табака, а то, что у него осталось от старого запаса, смешивал с сухой травой, да и в чай добавлял толчёную кору горьковатого стланика. Мотлю проглотил слюну и затаил дыхание. Спокойно, чуть нараспев, говорил русский. Его крепкая речь была долгой, и у Мотлю стала стынуть спина. После русского стал говорить Федоска, немного сбивчиво, но тоже ясно и убедительно. Федоска пересказывал все, о чём говорил русский. Мотлю никогда не предполагал, что его батрак — хамначчит — может так вразумительно втолковывать каменцам, будто бы он, грозный Мотлю, вовсе не страшен, если все до единого откажутся от него, отвернутся, не станут гнуть перед ним спину.
«Что же произошло с забитым хамначчитом? — Эта мысль корёжила скулы Мотлю. — Выходит, вековые шаманские устои ничто в сравнении с убеждениями белолицых? Он, Мотлю, внушал страх, смирение и покорность, вколачивал в их лбы, что обладает всевышней властью, данной ему самим богом… Неужели белолицые сильнее Тирк Эрыма?..»
Ярко горели жирники. Ароматно дымились трубки, и парились чороны крутоваром. Тесно, плечом к плечу, сидели обитатели каменной реки в прокопчённом чуме и с удивлением слушали своего земляка. Они впервые за много лет мытарств собрались вместе, и это их, с одной стороны, настораживало, с другой — вселяло надежды на лучшую жизнь, о которой говорил Федоска.
— Разве не по указке Мотлю у нас отнимают всё добро люди нехорошие? — волновался Федоска. Он ещё не впитал, полностью не осмыслил всего того, о чём говорил Шошин.
Сомневался в правильности перевода, боялся, что его не поймут.
— Мотлю плохой! Мотлю ряпушку берёт, муксун берёт, песец тоже, ничего не даёт… Меня били? Собачек стреляли? Сетей нет! Камака мне? Не-ет!.. — Федоска отрицательно покачал головой.
Все зашумели, закивали головами. Они были бы рады помочь Федоске, да только у них самих было ничуть не лучше положение. Федоска подождал, пока люди успокоятся, вытер рукавом раскрасневшееся лицо и продолжал:
— У Мотлю олешек много, а у нас мало-мало. Мы олешек его водим, от волка бережём, от копытки. Русскому царю ясачили?
— Ой, как много ясачили! — отозвался пожилой оленевод с Алазеи. — Не хочу…
— Правильно сказал, табаарыс! — На какую-то секунду онемел Федоска: сам назвал земляка словом, которого опасался. Но заметил оживление среди присутствующих, и на душе отлегло. Покосился на Шошина. Гаврила улыбался. Федоска преобразился. Голос окреп: — Табаарысы! Русские пришли к нам. Они не боятся шаманов и тойонов. Они верно говорят, что мы должны жить как люди. Земля наша! Хозяин в тундре не Мотлю! Ты хозяин, — Федоска ткнул пальцем в соседа. — Ты, ты и ты… Не дадим белой банде ничего!..
Опустошённый, раздавленный, шаман опустился на снег и плотно зажмурил глаза. Его колотила нервная дрожь. Услышать такое… Да ещё от своих же хамначчитов.
Хотелось со всей кипящей яростью ударить по проклятому окну…
Мотлю сидел неподвижно под окном, и голова раскалывалась от непонятных, опасных слов: революция, сила объединения, долой тойонов! Пугала выразительность, сила и твёрдость Федоскиной речи…
— Уу-у-у, окаянные! — ядовито зашипел он подстреленным сычом и, согнувшись, не оглядываясь, побрёл к своей яранге. — Чтоб у них языки вмерзли в лёд Монни, — ворчал, тяжело ступая по хрупкому насту.
Неожиданно яркая полоска далёкой звезды прочертила небо и утонула, ничего после себя не оставив.
— Моя воля в наслеге — закон, — шамкал шаман озябшими губами. — Ишь чего захотели безоленные!.. Как только пришли русские, озубастились… Будет им кара…
Дома Мотлю разделся до пояса и развалился на шкурах у раздутого очага. В ожидании, когда в котле забурлит вода, набил самодельным куревом трубку и задымил. Вонючий дым заполнил чоттагин. Жена бросила в котёл пригоршню чаевой заварки, добавила в огонь сухого тальника. Насытившись чаем и накурившись, Мотлю покатался на мягком настиле и, кривляясь на скрюченных ногах, стал прыгать у огня, выкрикивая глухие гортанные звуки, похожие то на вопль издыхающего волка, то на клацанье подстреленного ворона, то на трубный зов сохатого, то на плач умирающего лебедя.
Потом загремел грозный бубен. В ночь врезались тревожные позывные. Заплакали малые дети в чумах и ярангах. Жутко завыли собаки.
Как ядовитые стрелы юкагирского племени вонзаются в облезлый бок спящего старого хора, так бубен проникал во всё живое и неживое. Совсем погасли звёзды. Потемнели снега. Шаман созывал злых духов Келе. Его простуженное, храпкое камлание, будто тупозубый скрип старого волка, расползалось по тундре. Мотлю просил нижних духов покарать мятежников, бросить их в подземное царство темноты и холода, откуда никогда и никто не возвращается…
Огонь догорал. Остывал котёл. Дрожала от холода в сенцах жена. Ей запрещалось присутствовать при камлании. Мотлю хорошо уяснил ещё в молодости наказный завет своего сурового отца: Наветное камлание в присутствии женщины не поднимется выше языка пламени в очаге и не опустится ниже собственного живота, потому как женщина, да ежели она и угаданка, является олицетворением духа противоречия, хитрости, скупости и зависти.
Шаман успокоился. Камлание понравилось. Ему никто не мешал. Духи услышали его. Отложил в сторону бубен, сделал несколько гулких глотков прямо из котла, подул на тлеющую веточку сушняка и раскурил трубку. Старался вспомнить прожитое, но мысли расквашивались, как весенний снег, и всё сводилось опять-таки к наболевшему: как собрать в такое тревожное время недоимки с должников, чем расплачиваться с колчаковцами? Ладно, если бы они довольствовались только мясом, куда ни шло, а то ведь подавай спирт, чай, табак. Где взять такой товар? Торговые люди совсем пропали, жители сендухи не идут к нему. Может быть, вера в него действительно пошатнулась? Особенно после того, как алазеевский улусник Флорка, проездом останавливавшийся у каменских рыбаков, за рюмкой рассказывал, как его лишили болезни лекарные люди на побережье путём вливания в него горькой воды. Выходило, что лекарные люди тоже в своём роде шаманы.
- Один на реке - Роман Шкловский - Путешествия и география
- Китай: самая другая страна - Антон Кротов - Путешествия и география
- Всемирная история. Новый Свет: трижды открытая Америка - Роман Евлоев - Путешествия и география / Исторические приключения
- Испания: поздний обед - Поль Ричардсон - Путешествия и география
- Рига. Ближний Запад, или Правда и мифы о русской Европе - Алексей Евдокимов - Путешествия и география
- Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Санин - Путешествия и география
- …У реки Нижнекаменка, у горы Бабырган. Часть I - Борис Подовалов - Путешествия и география
- Святая Земля. Путешествие по библейским местам - Генри Мортон - Путешествия и география
- Презумпция виновности - Лариса Матрос - Путешествия и география
- Сквозь тайгу - Владимир Арсеньев - Путешествия и география