Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У меня тоже характер, — быстро заверил я.
— Ну, гляди... Что же мы тут стоим! Пройдем ко мне, поговорим, обсудим положение дела. — Он подтолкнул меня к лесенке, ведущей наверх.
Серафима Петровна, оправившись от потрясения, встала порывисто. Плечом оттеснила мужа. Она, должно быть, боялась, как бы генерал не увел меня к себе, боялась, что вопрос решится в нашу с Женей пользу.
— Молодому человеку нечего делать у тебя, — приглушенно сказала она.
— В чем дело, Сима? — сказал генерал. — Успокойся. Дай познакомиться с парнем.
— Незачем тебе с ним знакомиться. Ты слишком просто смотришь на все. За судьбу дочери ответ несу я. — Серафима Петровна обернулась ко мне: — Ты понимаешь, какую берешь на себя ответственность? Разве ты подготовлен к семейной жизни? Что ты можешь? Жене пора устраивать свою судьбу. Она должна поступить в консерваторию. Семейная жизнь для нее сейчас — обуза. Ей еще рано. Да и ты не устроен. На что вы будете жить? Сколько ты получаешь? Гроши. А ей даже стипендию не дают.
— Семейное счастье не измеряется количеством денег, — процедил я сквозь зубы.
— Нет, к сожалению, измеряется. Нехватки и нужда глушат любовь, как сорняки.
— Сима!.. — Генерал осуждающе покачал головой. — Ну что ты говоришь? Подумай!..
Она нетерпеливо и сердито сказала:
— Ты лучше уйди. Прошу тебя, Гриша. Оставь нас. Я знаю, что делаю.
И он, нахмурившись, ушел: не хотел при мне затевать с женой спор. Да, возможно, и соглашался с ней.
— Не обижайся на меня. — Серафима Петровна приложила ладони к вискам. — Я мать. Я старше вас, и я лучше знаю, что нужно тебе и ей...
Я почувствовал, что стою на краю пропасти и Серафима Петровна с беспощадной настойчивостью сталкивает меня туда. Еще одно движение, и я полечу вниз головой, разобьюсь насмерть. Я шагнул к двери, откуда слышался Женин голос.
— Я хочу ее видеть. Пропустите меня,
Серафима Петровна загородила дорогу.
— Нельзя! — Глаза у нее дико расширились. — Я прошу вас не появляться здесь. А дочери запрещу встречаться с вами! Уходите!
— Вы — изверг, — сказал я тихо и медленно. — Я ненавижу вас.
Ощупью отыскав дверь, я вышел. Молоденький солдат-шофер посторонился, пропуская меня.
Впереди, шаркая мужскими ботинками по дорожке, трусила Нюша.
— Ох, женщина! Ну, женщина!.. — приговаривала она, то ли осуждая, то ли восторгаясь. — Как сказала, так и будет. Железная! Ты уж не горюй! Мало ли на свете девчонок. Жених у нее есть, у Женечки, вот в чем дело-то, Алеша...
Я не мог выносить ее сочувствия.
— Не нуждаюсь я в ваших советах! — резко бросил я, растворяя калитку, и побежал прочь.
За поселком, в конце изгородей, ноги мои точно надломились. Меня качнуло с дороги в лес и швырнуло в траву. Силы иссякли, сердце остановилось, дыхание оборвалось...
Из-за облака, протянувшегося вдоль горизонта зеленоватой льдистой кромкой, вывалилось солнце. В лес хлынули бурные багровые потоки. Они подхватили и понесли меня по течению — во мглу, в забытье. Я плыл, кажется, бесконечно долго, пока сумерки и тишина не загасили огненные потоки. Тогда я пришел в себя. Сильно болел локоть от удара о пень... Вспомнились слова Нюши: «гордый»... Какая злая ирония!.. Какой я гордый — я уничтоженный. И на свете никому нет дела до моего горя. Пока на земле жив человек с живым сердцем, горе неотступно будет следовать за ним, подстерегать и хватать на каждом шагу, чтобы свалить, уничтожить...
Я только сейчас в полную меру осознал, какой я был глупец. Возвышенный, романтичный глупец! Во что-то искренне поверил, на что-то понадеялся, рисовал в воображении почти идиллические картины совместной жизни с любимым человеком. О каком-то достоинстве думал, о независимости. Смешной донкихот! На свете есть большая, преданная и бескорыстная любовь и есть пошлая мещанская выгода. Они идут рядом, уживаются вместе, как две стороны одной монеты. Можно возмущаться, неистовствовать, но этим ровным счетом ничего не изменишь: благополучие будет цепляться за свои права и привилегии с отвагой, достойной лучшего применения...
С темнотой к лесу подполз туман. Мокрые и тягучие пряди его, шурша в кустарниках, оплетали стволы, поднимались все выше, выше. Звезды, сверкавшие сквозь ветви, померкли. Волосы мои набухли влагой и отяжелели. Холодные капли на губах отдавали горьким дымком. Сырая белесая мгла давила, стесняя дыхание. Я поднялся и побрел по траве, выбираясь на шоссе. Два километра до автобусной остановки я шел томительно долго. Расплывшиеся в тумане огни встречных автомобилей возникали внезапно и проносились светящимися взрывными облачками.
Порог своей комнаты я перешагнул с трудом. Во всем теле была такая слабость, точно я перенес тяжелую болезнь и впервые встал на ноги. Мучила жажда. Ребята не спали, хотя был поздний час, — ждали меня. Завесив лампу, Петр склонился над чертежом. Трифон лежал на койке, просунув ступни длинных ног меж прутьев спинки, — не умещался на кровати. За ширмой, как всегда неслышно, притаилась Анка.
По тому, как я прошел к тумбочке, схватил графин и стал пить, ребята поняли, что меня постигла неудача. Петр следил за мной молча и угрюмо. Трифон отшвырнул учебник и сел на постели.
— Ну что? — спросил он. — А где Женя? Как тебя принял генерал?
— Генерал-то ничего. Но дело в том, Трифон, что главный генерал там другой, без звания — мамаша. Выставили меня, ребята.. — Я прислонился к стене спиной и затылком.
— Я так и знал! — воскликнул Трифон. — Я был уверен, что ты там не подойдешь. Не той кондиции. На черта тебе нужно было ехать, унижаться!
Из-за ширмы выпорхнула Анка в длинной, до пят, рубахе. Голова ее с бигуди на волосах была повязана косынкой.
— А Женя? Что она сказала, Алеша?
— Женя пела про деву, которая разбила об утес урну с водой, — сказал я с горькой усмешкой. — Меня даже не допустили к ней.
— Значит, сговорились, — определил Трифон мрачно.
Анка прижала ладошки к розовым щекам, зажмурилась.
— Ой, как нехорошо! Как стыдно!.. Никогда не подумала бы, что она так сделает.
— И на черта было связываться с ней! Я ее с первого взгляда разгадал, что это за птица. Поиграла с тобой — и упорхнула. Стилягу ей подавай! — Трифон расходился все больше. — Подумаешь, принцесса! Дрянь такая!.. Она еще попадется мне, я с ней расквитаюсь за все. Танцевать не пошла тогда, за презирала... (Он отлично запомнил вечер в парке.) Хорошо, что так случилось сейчас, а не позже, не в день свадьбы. Такого добра везде много, с избытком! Найдешь...
— Да замолчи ты! — крикнул я ему. — Что ты смыслишь!
— Сядь, Трифон, — сказал Петр. Он скатал лист с чертежами в трубку и положил его на шкаф, чертежную доску поставил за кровать. — Расскажи, Алеша, подробно, как все было. Ты с отцом ее виделся?
— Да. Он мне понравился. У меня даже создалось впечатление, что он меня подбадривал; держись, мол, солдат... Все дело в матери. Ее дочь — и вдруг жена каменщика. Это неслыханно!.. Я сразу увидел пропасть, которую ни мне, ни Жене не перепрыгнуть...
Трифон воскликнул еще более сердито:
— А кричим: равенство, общность взглядов, устремлений. Ерунда все это. Люди расселились по этажам. Ты живешь в бараке, там и живи, там ищи себе подружку. А на десятый этаж не лезь, у нас тут своих женихов в избытке...
Петр Гордиенко с каким-то отчаянием произнес:
— Ну что это такое! Передовая, образованная женщина!.. Произносит речи о коммунистической морали, о социалистических отношениях между людьми. А сама до макушки набита мещанскими понятиями — Петр метался по тесной комнатушке Казалось, он страдал больше, чем я сам, — Я понимаю тебя, Алеша, и глубоко сочувствую: чем выше взлет, тем страшнее падение. Нет ничего больнее потери веры в человека. Обнаружить подлость в подлеце — это закономерно: на то он и подлец. Но подлость, обнаруженная в человеке, которого ты считал высоким и достойным, обезоруживает. Женя представлялась мне умной и незаурядной девушкой. Странно, что она так поступила...
— Ничего странного я в этом не вижу, — заявил Трифон. — Просто она дрянь. А мамашу ее я бы судил общественным судом. Да, да! Вызвал бы ее на наш суд и влепил бы по самой строгой статье. Я бы ей сказал все, что о ней думаю!
Анна одернула его:
— Ну, раскипятился! Остынь! Может, Женя совсем и не виновата. Может, ей пригрозили. У нее ведь жених был до тебя, Алеша. Женя мне сама говорила. Конечно, это предательство, ребята, со стороны Жени. Но я не верю, что она предательница. Вот не верю — и все! Не может она умышленно сделать человеку зло.
— Много ты понимаешь!.. — проворчал Трифон и легонько толкнул ее за ширму. — Надень халат. Совсем стыд потеряла...
— Да, история... — задумчиво произнес Петр. Он поставил ногу на табуретку, облокотился на колено. — Печальная эта история. Вся беда в том, ребята, что родители, как правило, переоценивают своих детей. Они наделяют их талантами, которых нет и в помине. А однажды наделив, трудно уже от этого мифа отказаться — ведь об одаренности сына или дочери извещены знакомые, соседи, сослуживцы. И детям волей-неволей приходится носить башмаки не по ноге. Морщится, хромает, но. сукин сын, носит, даже гордится своей исключительностью. — Петр взглянул на меня. — У твоей Жени хороший голос, кажется?
- В глухом углу - Сергей Снегов - Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный - Советская классическая проза
- Год жизни - Александр Чаковский - Советская классическая проза
- Россия, кровью умытая - Артем Веселый - Советская классическая проза
- Россия, кровью умытая - Артем Веселый - Советская классическая проза
- Дороги, которые мы выбираем - Александр Чаковский - Советская классическая проза
- После бури. Книга первая - Сергей Павлович Залыгин - Советская классическая проза / Русская классическая проза
- Свобода в широких пределах, или Современная амазонка - Александр Бирюков - Советская классическая проза