в гараж, и завгар повесил на дверь замок. Идти придется пешком – в сумерках, потом в темноте. Хорошо, если при луне. В обратный путь можно будет сговорить Степана Зимина. Дальний родственник по матери, такой же ссыльный горемыка, как и Морозовы, Степан родне не откажет, подвезет до города на лошади.
Женя обернулась быстро. Прибежала в своем старом летнем пальто, но санитаркин белый платок с головы снять забыла. Сумерки медленно плотнели. Людей на улицах, пока они шли по городу, становилось все меньше. В темнеющих окнах загорались огоньками лампы-керосинки. Женя торопилась и все равно шагала медленнее, чем мог Морозов, если бы отправился один. Не спрашивая разрешения, он взял ее за руку. Ощутил легкое сопротивление, но не выпустил.
– Хотел бы я поговорить с ним.
– С кем?
– С этим вашим коммунистом. Сколько людей они уморили ни за что. Ненавижу их. За всех мужиков и баб, которых они закопали в землю, обрекли на голод и мучение, ненавижу. – Морозов сорвался на тихий, вполголоса, но яростный крик, после которого ночная тишь пустынной улицы, пронизанная шорохами, показалась оглушительной. Через минуту он продолжил, едва сдерживаясь: – А самим-то помирать жутко. Бог ему понадобился, цепляется за жизнь, сволочь!
– Не надо так, Коля, – попросила девушка. – Господь всем нужен, и убийца может покаяться.
– Вам, женщинам, простительно верить в Бога. Вы слабый пол, вам нужна моральная подпорка в этом жестком мире. Да и то не всем, а таким… которые, как ты, и в навозе золото отыщут. Которые любить умеют, по-настоящему, по-человечески. Мужчина и без высших сил проживет.
– Вот и неправда! Святых намного больше мужчин, чем женщин. Князь Владимир, Сергий Радонежский… А Борис и Глеб?! Князь Глеб построил первый храм в Муроме, там теперь Спасо-Преображенский монастырь… то есть был, а сейчас военный гарнизон. В музее, где папа работает, хранятся мощи святых муромских князей. Их уже не выставляют, убрали в запасник, а несколько лет назад люди приходили в музей как в храм. Там в подвале, где ковчежцы с мощами, живет гробовая монахиня, присматривает за ними.
– Какая еще монахиня?!
– Обычная, из Дивеевского монастыря. Мать Емилия. По штату художник-оформитель. Она тебе такую экскурсию проведет – лучше любого специалиста.
– Когда они были, князья эти… – стоял на своем Морозов. – Сейчас все другое. Если бы был Бог, дал бы Он коммунистам убивать столько людей, простых крестьян? Они небось тоже в церкви ходили, иконам молились, чтобы Бог их от голода и от ссылок спас. Ну и где Он?
Женя выкрутила ладонь из его руки. В темноте Николай почти не различал ее черты, но почувствовал, как между ними просквозило холодком.
– А еще… – Он понимал, что его несет, и не мог остановиться. Разбирал злой смех. – У нас в Муроме история была. Ты, наверное, слышала. Или, может, вы тогда еще не жили здесь. Раньше в городе было больше церквей. Многие позакрывали, и в газетах объявили лотерею. Билет стоил один день работы с лопатой или киркой. А выигрышем был кролик, курица или поросенок, или еще какая ерунда. День объявили загодя, а ночью перед тем взорвали три церкви. Бабахало на весь город, как при пушечном обстреле. Утром толпы с инструментом пошли под марши разбирать завалы, которые от тех церквей остались. А вечером потащили по домам свои визжащие и квохчущие призы. Для муромских обывателей тот день был праздником. Думаешь, кто-то из них вспомнил про Бога?
– Какая дикая история, – содрогнулась Женя.
– Тем, кто смотрит на жизнь как борьбу за существование, Бог не нужен. Они сами за себя дерутся.
– Наверное, – задумчиво согласилась девушка. – У кого борьба за существование и поросята в награду, тому Бог не нужен…
Сиротливые избы, притулившиеся к городу с краю, закончились. Огоньки коптилок в окнах больше не вычерчивали направление дороги. Улица перешла в проселок, липкий от влажной грязи, норовящий подсунуть под ногу камень или выбоину.
– Послушай, я хотел тебя спросить. О твоей подруге. Не пойму, что вас связывает. Вы же совсем разные. Твоя Заборовская – комсомольская активистка. Ей велят – она и наган к поясу прицепит. Пойдет выколачивать из колхозников хлебозаготовки, последнее зерно отбирать.
– Нет, что ты, Муська не такая. Она только маскируется. Без комсомольского билета не возьмут в педагогический институт. А она хочет детей добру учить. Понимаешь, сейчас так мало добра в людях. Муська хорошая, чистая…
– Чистая… – Морозов снова поймал руку девушки. Остановился, развернул ее к себе. Лицо Жени было как светлое размытое пятно во тьме, но он влюбленно смотрел в этот свет, зная, что она не видит жадного и страстного выражения его глаз. – Для меня самая чистая – ты. К тебе никакая грязь не пристанет. А мы все – заляпаны, кто больше, кто меньше. Грязью себя трём, чтобы быть как все. Приспособляемся к этой жизни, к социализму…
Она потянула его вперед. Какое-то время шли молча, затем Женя с деланым смехом стала рассказывать, как Муська затащила ее на тайную сходку недорослей-заговорщиков.
– Представляешь, они там спорят, кто верней понимает социализм – Сталин, Троцкий или Гитлер. Кажется, они хотят, чтобы Сталина убили… как Кирова.
– Щенки… – вырвалась у Морозова внезапная злость. – Недоумки малолетние. Себя погубят и других. Не ходи к ним больше, это опасно!
– Но это же просто ребячья болтовня.
– Ты не понимаешь. Потому что не знаешь. Мне рассказывал человек, сидевший в лагере. Родственник. Там сотни или даже тысячи таких, которые по статье «Терроризм». Мизерная часть от этих тысяч в самом деле готовили бомбы для вождей. А большинство попало за разговоры. Или попросту за компанию. Или вообще ни за что. – Его пробрало дрожью от нервного возбуждения. – Это все очень серьезно, Женя!
– Я больше не пойду к ним, – тихо пообещала девушка.
Впереди над дорогой сверкнул, пробив облака, узкий серебряный серп. Будто незримый в высях жнец приготовился к жатве, когда будут перерезаны тонкие нити чьих-то уже подвешенных судеб.
17
– Мне бы к начальнику, – повторяла женщина, жалко улыбаясь.
– Гражданка, я вам который раз говорю, – лениво растягивая слова, объяснял дежурный за столом при входе в райотдел НКВД. – Не могу я вас пропустить. По личному делу не положено. Записывайтесь на прием, вам выпишут пропуск.
– Так еще когда выпишут, – заискивающе убеждала женщина. – Мне бы сегодня. С работы отпросилась, в другой день не отпустят.
– Последний раз вам говорю, гражданка…
– Нестеренко, что тут у тебя? – У дежурного пункта задержался проходивший мимо сотрудник.
– Да вот, товарищ сержант, гражданка непонятливая. Я ей уже десять минут толкую: по личному делу начальник
