Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре после этого он бросил свое занятие и приобрел эту контору, хотя мы со стариком никак не можем понять, чем это лучше. Нам даже кажется, что это гораздо грешнее, чем принимать ставки на скачках. У меня сердце сжимается, когда я вижу, как он сделался безжалостен к бедноте. Прежде каждому помогал чем мог, а теперь и с нищего последнее тащит. Но те, возродители-то, напели ему, что бедные сами виноваты в своей бедноте, потому что грешны, и Бог их наказывает, отнимая у них последний кусок для того, чтобы этим куском могли пользоваться такие святые люди, каким стал Джек, слушаясь их учения.
Богатеть начал наш Джек, и чем больше он богатеет, тем скупее становится к нам. Понемногу он лишил нас всякого удовольствия. Сперва перестал угощать нас, как бывало прежде, стаканчиком вина, пунша или еще чем-нибудь, что так хорошо подбадривало нас, стариков. Потом отучил отца курить… Положим, не совсем отучил: отец очень скучает по своей привычной трубочке, да наполнить-то ее ему теперь нечем. И это лишение для моего старика еще хуже, чем лишение вина. Трубку-то ведь он всегда курил, а вином баловался редко, и то вместе со мной. А в последнее время Джек начал сокращать расходы даже на еду и на дрова. Еле дышим и мерзнем. Видите сами, как у нас холодно… И угостить доброго человека теперь нечем. Никаких запасов и денег в доме он больше уж не оставляет. Раз отец взял до его прихода из кассы шиллинг, так что потом было — и вспоминать страшно…
Только все и твердит, что чем труднее нам жить, тем мы будем угоднее Богу. А мы со стариком по своей глупости думаем, что вряд ли угодно Богу, чтобы люди мерзли, голодали и не видели никакой радости, когда они ни в чем перед ним не грешны, никогда ничего дурного не делали и не желали зла другим. Не поймем мы всей этой премудрости, и нам кажется, что наш бедный Джек теперь-то именно теряет свою душу, вместо того чтобы, как он думает, спасти ее, да и нас только в грех вводит. Ведь как мы ни смирны и ни покорны, а по временам все-таки и мы ропщем, когда сделается уж очень невтерпеж…
В это время в дверях конторы задребезжал звонок. Старик поспешил туда. Оказалось, вернулся хозяин, а вместе с ним вошла старая, трясущаяся, изможденная, бедно, но опрятно одетая старушка. Началась бурная сцена. Старушка принесла проценты за полученную ею под заклад какой-то вещи ссуду, но опоздала на день, и закладчик не принял от нее взноса, основываясь на законе, дававшем ему право пользоваться малейшей просрочкой. Ни слезы, ни жалобные мольбы несчастной не могли смягчить его. Наконец он стал угрожать полицией, если «нахалка» не отстанет. Заглушая рыдания, старушка ушла, а Джек как ни в чем не бывало вошел к нам и, небрежно поздоровавшись со мной, сказал:
— Вот как изливает Свою благодать Господь на угождающих Ему. По Его милости эта женщина просрочила внесение процентов, и у меня за бесценок осталась вещь, которую я могу продать с большим барышом. Это была ее последняя ценная вещь, как она сама говорила. Теперь у нее ничего больше нет. Все у нее Господь отнял, потому что она не раскаялась в своих грехах.
Его голос, сделавшийся резким и жестким, положительно резал слух. Дальнейшая его речь, обращенная ко мне, была смесью самовосхваления за свой настоящий образ жизни, самобичевания за прошедший, беспощадного осуждения всех, стремившихся жить по-человечески, и радости по поводу того, что он вышел на путь спасения своей души и душ ближних.
Мне сделалось так противно дальнейшее пребывание в доме этого человека, что я поспешил встать и откланяться, под предлогом необходимого дела. Джек не старался меня удерживать, но я видел, что ему хотелось бы сказать мне что-то особенное. И действительно, когда я уже выходил на улицу, он остановил меня вопросом:
— Не пожелаете ли и вы, сэр, участвовать в обработке виноградника Господня?
И, вытащив из кармана какой-то листок духовно-нравственного содержания, протянул его мне, тыча пальцем в один из столбцов.
Я взглянул на указанное место и увидел воззвание о пожертвованиях в пользу общества распространения христианского просвещения между какими-то дикарями. Ниже находился подписной лист, под заголовком которого значилось: «Мистер Джек Берридж — сто гиней»…
— Однако вы щедры на пожертвования, — заметил я, возвращая ему листок. — Я не могу состязаться с вами в этом.
— Господь вознаграждает сторицею за добрые дела, — самодовольно проговорил он, потирая свои толстые руки.
— В особенности за такие «добрые», как ваши, — не утерпел я, чтобы не бросить ему прямо в лицо этих ироничных слов.
Он ничего не ответил на них, а только пронзил меня острым, как лезвие ножа, взглядом, и мы навсегда расстались.
Мы не раз встречались и после, но проходили мимо друг друга, как совершенно незнакомые люди.
XIII
Увлекающийся человек
Бум!.. Бум!.. Бум!..
При этих звуках я проснулся, приподнялся в постели и внимательно прислушался. Мне показалось, что кто-то старается пробить молотком, обернутым чем-то мягким, наружную стену дома.
«Воры! — подумал я. — Но почему же они избрали такой странный способ проникнуть в дом?»
Постель моя находилась близ окна. Я протянул руку, отдернул одну половину плотной занавески и, увидев, что на дворе уже светло, взглянул на часы. Было десять минут шестого.
«И время-то совсем неподходящее для такого дела, — продолжал я рассуждать сам с собою. — Ведь пока они проломят стену, наступит пора всем нам вставать, а тогда едва ли им будет удобно хозяйничать у нас…»
Вдруг раздался звон разбитого оконного стекла, в образовавшееся отверстие влетел какой-то предмет и мягко стукнулся об пол.
Я вскочил на ноги, совсем откинул занавеску и осторожно выглянул в разбитое окно. Внизу, на лужайке, стоял молодой рыжеволосый человек, во фланелевой рубашке и таких же панталонах.
Увидев меня, он весело крикнул мне:
— С добрым утром, сэр! Не будете ли так добры вернуть мне мячик?
— Какой мячик? — недоумевал я.
— Мячик для лаун-тенниса. Он должен валяться где-нибудь у вас в комнате. Я нечаянно забросил его в окно… А насчет вставки стекла я потом сговорюсь с вашим хозяином, не беспокойтесь… Простите, что потревожил вас.
Мячик оказался у меня под кроватью. Я достал его и вернул собственнику.
— Разве вы сейчас играете в теннис? — спросил я его.
— Нет, — ответил он. — Я только практикуюсь, бросая мяч в стену. Это удивительно развивает руку.
— Зато расстраивает нервы у спящих людей, — заметил я. — Я поселился здесь на лето ради покоя и отдыха. Не можете ли вы производить ваши упражнения днем и где-нибудь…
— Днем? — повторил он смеясь. — Да уж два часа как наступил день… Но вы не сердитесь. Я отойду к другой стороне дома.
Он исчез за углом, и вскоре раздался неистовый лай дворового пса, сон которого, очевидно, тоже был нарушен.
Несколько минут спустя я услышал новый звон разбиваемого стекла, чьи-то возбужденные голоса, смешивавшиеся со все усиливавшимся лаем, и беготню. Я накрыл голову подушкой и таким образом ухитрился опять заснуть.
Я поселился на несколько недель в Диле, в «пансионате». Описанное происшествие случилось в первую же ночь моего там пребывания. Кроме меня да нарушителя моего сна, рыжеволосого молодого джентльмена, других жильцов в пансионе не было. Поэтому мы поневоле познакомились и даже отчасти подружились. Он был веселый, добродушный и вообще хороший малый; единственным его крупным недостатком являлось неумеренное увлечение лаун-теннисом. Он предавался этому спорту приблизительно часов двенадцать в день, устраивал поэтические партии при лунном освещении и кощунственно играл даже по воскресениям.
Как-то раз он рассказывал мне, что провел зиму со своими родителями в Танжере, и я спросил его, как ему там понравилось.
— Ах, какое это ужасное место! — воскликнул он, делая гримасу отвращения. — Представьте себе, во всем городе нет ни одной лужайки для игры в лаун-теннис, так что мы вынуждены были составлять свои партии на крыше, и то лишь потихоньку от стариков, которые находили это место слишком опасным для такой игры.
Был он и в Швейцарии, и эта страна привела его в восторг.
— Когда будете в Швейцарии, остановитесь непременно в Цермате, — советовал он мне. — Там есть удивительно удобные места для лаун-тенниса.
Впоследствии один из наших общих знакомых рассказывал мне, что молодой «рыжак», как называли моего нового приятеля, стоя на вершине Юнгфрау, оценивал расстилавшуюся вокруг роскошную горную панораму только с точки зрения пригодности или непригодности для его любимой игры. Когда он не играл в лаун-теннис в компании, не практиковался в этой игре, то постоянно всем надоедал разговорами о ней. В то время первым игроком в лаун-теннис считался Реншо, и «рыжак» так надоел мне восхвалением этого игрока, что у меня возникло грешное желание, чтобы кто-нибудь догадался убрать его, Реншо, с поверхности земли, и мой приятель, горько оплакав его, перестал бы все-таки толковать о нем по целым часам. В один дождливый вечер, когда мы принуждены были сидеть безвыходно в доме, «рыжак» битых три часа мучил меня разговором о лаун-теннисе, причем ровно четыре тысячи девятьсот тридцать раз (я нарочно сосчитал) упомянул имя Реншо. После чая он, усаживаясь возле меня, начал было:
- Большая коллекция рассказов - Джером Джером - Юмористическая проза
- Трое в лодке (не считая собаки) - Джером Клапка Джером - Юмористическая проза / Языкознание
- Книжка праздных мыслей праздного человека - Джером Джером - Юмористическая проза
- Трое в лодке, не считая собаки - Джером Клапка Джером - Путешествия и география / Юмористическая проза
- Ангел, автор и другие. Беседы за чаем. Наблюдения Генри. - Джером Джером - Юмористическая проза
- Человек, который сбился с пути - Джером Джером - Юмористическая проза
- Трое в лодке (не считая собаки) - Джером Джером - Юмористическая проза
- Слишком много открыток - Джером Джером - Юмористическая проза
- Чего стоит оказать любезность - Джером Джером - Юмористическая проза
- Я становлюсь актером - Джером Джером - Юмористическая проза