— Господин Барнав! — с достоинством произнесла королева. — Я понятия не имею о том, какую судьбу готовит нам с королем будущее, однако я твердо знаю, что имена людей, оказавших нам услуги, навсегда запечатлены в нашей памяти, и, что бы ни ожидало этих людей — радость или горе, их судьба не может быть нам безразлична… А пока скажите, господин Барнав, можем ли мы что-нибудь для вас сделать?
— Очень многое… вы лично, ваше величество… Вы можете мне доказать, что я в ваших глазах имею некоторое значение.
— Что мне следует сделать для этого?
Барнав опустился на одно колено.
— Позвольте поцеловать вашу руку, ваше величество!
На глаза Марии Антуанетты навернулись слезы; она протянула молодому человеку белую прохладную руку, к которой с разницей в один год припадали самые красноречивые уста Собрания: Мирабо и Барнава.
Барнав едва коснулся ее руки губами; можно было заметить: несчастный безумец боялся, что если он приникнет к этой прекрасной мраморной руке, то не сможет от нее оторваться.
Поднимаясь, он проговорил:
— Ваше величество! У меня недостанет гордости сказать вам: «Этот поцелуй спасет монархию»; я вам скажу так: «Если монархии суждено погибнуть, тот, кому только что была оказана эта милость, погибнет вместе с ней!»
Отвесив королеве поклон, он вышел.
Мария Антуанетта со вздохом взглянула ему вслед, а когда дверь за Барнавом захлопнулась, проговорила:
— Бедный выжатый лимон! Не много же им потребовалось времени, чтобы оставить от тебя одну кожуру!..
XXIII
ПОЛЕ БОЯ
Мы попытались рассказать о страшных событиях, происшедших на Марсовом поле во второй половине дня 17 июля 1791 года; попробуем теперь дать читателям представление о зрелище, явившемся взору после драмы, главными действующими лицами которой стали Байи и Лафайет.
Зрелище это поразило воображение молодого человека в форме офицера национальной гвардии, который вышел с улицы Сент-Оноре, пересек мост Людовика XV и появился на Марсовом поле со стороны улицы Гренель.
Это зрелище при свете почти полной луны, исчезавшей время от времени за темными облаками, было поистине скорбным!
Марсово поле походило на поле боя, усеянное мертвыми и ранеными; среди них блуждали как тени те люди, кому было приказано сбросить мертвые тела в Сену, а раненых перенести в военный госпиталь Гро-Кайу.
Молодой офицер, за кем мы следуем от улицы Сент-Оноре, замер перед тем как вступить на Марсово поле и, всплеснув руками, в ужасе прошептал:
— Господи Иисусе! Неужели все обстоит еще хуже, чем мне рассказывали?..
Понаблюдав некоторое время за странными действиями людей на Марсовом поле, он подошел к двум из них, когда те потащили мертвеца в сторону Сены.
— Граждане, — обратился он к ним, — не скажете ли, что вы собираетесь делать с этим человеком?
— Иди за нами и сам увидишь, — последовал ответ.
Молодой офицер последовал за ними.
Взойдя на деревянный мост, носильщики дружно раскачал мертвеца и на счет «три!» бросили тело в Сену.
Молодой человек закричал от ужаса.
— Что же вы делаете, граждане?! — возмутился он.
— Как видите, гражданин офицер, расчищаем поле, — отвечали те.
— А у вас есть на это приказ?
— Еще бы!
— Кто его отдал?
— Городские власти.
— О-о! — в изумлении воскликнул молодой человек.
Помолчав с минуту, они все вместе возвратились на Марсово поле.
— И много трупов вы уже сбросили в Сену?
— Пять или шесть, — ответил один из носильщиков.
— Прошу прощения, гражданин, — продолжал молодой человек, — но для меня очень много значит, как вы ответите на следующий мой вопрос: не видели ли вы среди этих трупов мужчину лет сорока шести — сорока восьми, а росту приблизительно пять футов и пять дюймов, коренастого, могучего, по виду полукрестьянина, полугорожанина?
— Знаете, нам их разглядывать некогда; наше дело — определить, мертвые они или только ранены; мертвецов мы бросаем в реку, а живых отправляем в госпиталь Гро-Кайу.
— Понимаете, мой друг не вернулся домой, а мне сказали, что он был здесь, — сказал молодой человек, — его здесь видели, вот я и подумал, что он мог быть убит или ранен.
— Ну, ежели он был здесь, так, может, и сейчас еще тут, — отозвался один из носильщиков, встряхивая следующего мертвеца, пока другой носильщик разглядывал его при свете фонаря, — раз он домой не вернулся, то уж вряд ли вернется.
Еще раз встряхнув лежавшее у его ног тело, носильщик крикнул:
— Эй! Ты живой или мертвый? Если жив — отзовись!
— Да мертвый он! — заметил его товарищ. — Видишь, пуля пробила грудь.
— Тогда понесли его в реку! — приказал первый.
Они подняли мертвеца и двинулись к деревянному мосту.
— Граждане, — обратился к ним офицер, — вам же не нужен фонарь, чтобы сбросить этого человека в воду, верно? Будьте любезны, одолжите мне его ненадолго: пока вас не будет, я поищу своего друга.
Носильщики вняли его просьбе — фонарь перешел в руки молодого офицера, тут же приступившего к тщательным поискам; по выражению его лица можно было понять, что, говоря об этом убитом или раненом, он произносит слово «друг» не только устами, но и сердцем.
Человек десять-двенадцать, как и он с фонарями в руках, тоже занимались поисками.
Время от времени в тишине (казалось, пугающая торжественность зрелища, вид смерти невольно заставляли живых молчать) звучало чье-нибудь имя.
Порою в ответ на зов раздавались жалоба, стон, крик, однако чаще всего — была мертвая тишина!
После некоторого колебания, словно опасаясь испытывать судьбу, молодой офицер все-таки решился последовать примеру других и трижды прокричал:
— Господин Бийо!.. Господин Бийо!.. Господин Бийо!..
Однако никто ему не ответил.
— Да, конечно, он мертв! — прошептал молодой человек, смахнув рукавом набежавшую слезу. — Бедный господин Бийо!..
В это время два носильщика прошли мимо него, неся мертвеца к Сене.
— Эге! — вскрикнул тот из них, кто поддерживал тело под мышки и потому голова мертвеца находилась у него перед самым носом. — Мне кажется, наш покойничек вздохнул!
— Ну, если всех выслушивать, — со смехом заметил другой, — так, пожалуй, и мертвых не окажется.
— Граждане, — обратился к ним молодой офицер, — умоляю вас, позвольте мне посмотреть на человека, которого вы несете!
— Да пожалуйста, гражданин офицер, — охотно согласились носильщики.
Они усадили покойника на землю так, чтобы офицеру легче было осветить его лицо.
