Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаю! — грубо оборвал Корнилов.
Я заговорил о головке транспортера. Ее хорошо отремонтировали в механических мастерских, и теперь она работала безотказно… Корнилов не ответил. Я умолк.
С гор дул холодный, завихряющийся над Грумантом ветер, сырой, промозглый… Корнилов зябко пошевелил круглыми плечами, потом повернулся ко мне и спросил — сердито, но чувствовалось, что он презрительно улыбается:
— Слушай, Афанасьев. Почему ты такой… непонятливый?
Видно было: он прекрасно понимает, чего я хочу.
— Я иногда думаю, — продолжал Корнилов, не дождавшись ответа, — батя у тебя солидный человек, умный… Неужели у таких отцов обязательно должны быть такие тупые дети — у больших людей?
Что я мог ответить этому человеку? Я сам был виноват: зная наперед, что Корнилов не хочет мириться со мной, презирает, будет оскорблять, если я пойду к нему, я подошел, — мне не на кого было жаловаться… А Корнилов отвернулся, облокотился на перильца, сказал:
— Для крестьянина запах конского навоза никогда не перестанет быть запахом жизни. Даже если этот крестьянин станет академиком или министром… Для мерзавца подлость — жизнь; он ее сделает и там, где никому не приходило в голову…
Корнилов закурил не торопясь и широким, резким взмахом округлой руки бросил спичку под гору; огонек спички, красный, как закат, угас на лету.
— Впрочем, — сказал Корнилов, — ты, Афанасьев, все равно ничего не поймешь. Для тебя жизнь — теплое, шелковое одеяло; прогулка на заказном глиссере вдоль Черноморского побережья и первая ложа в театре. Я расскажу тебе притчу, — продолжал он, — а ты подумай над ней… попытайся подумать… единолично.
Он рассказывал торопясь, сердито, хлесткими фразами, жгучими. И по-прежнему не смотрел на меня; смотрел на черный, шумно пенящийся у берега фиорд, на черные горы, за которыми угасал, возможно, последний день года.
— Начальником отдела капитальных работ у нас Шестаков. У него в Архангельске живет бабушка… Впрочем, не важно, где это было… Жили два парня. Работали дежурными на электроподстанции. На работу приносили с собой тормозки[9]. От завтраков оставались крошки. Летом на подстанции развелись мухи. Санинспекция предупредила парней. Парни сделали хлопушки. Убивали мух. Перед сдачей смены подметали в помещении, мусор выбрасывали с порога в траву. Потом они заметили: каждый раз перед сменой в траве, у порога, появлялась лягушка. Обыкновенная земляная лягушка. Она выбирала мух из сора. Если кто из парней задерживался с уборкой, лягушка квакала. Она требовала еду по расписанию, как привыкла получать. Парни стали бить мух, букашек дома. Приносили лягушке. Приучили лягушку брать еду из рук — с бумажки. Посмотреть на эти представления приходили рабочие порта. Десятками приходили. Такого не было даже у Дурова — ни у отца, ни у сына не было. Лягушка квакала, когда человек выходил навстречу… За одним из парней после второй смены зашел товарищ. Лягушка сидела в траве и квакала. Он знал ее. Он раздавил лягушку сапогом. Парни избили его. Парней судили. На суд пришли рабочие порта. Руководители тоже заняли сторону обвиняемых: они были хорошие рабочие; были и хорошие товарищи. Портовики отстояли товарищей в народном суде. Парней не посадили в тюрьму. Суд присудил каждого из них к двум годам лишения свободы условно. Руководители порта оставили их на работе. Мерзавца, который задавил лягушку, рабочие выжили из порта… Это случилось недавно. Это было на русской земле… Иди, Афанасьев, и думай.
Я понял Корнилова… Но понял я и другое: насколько, должно быть, он считает меня никчемным, если не доверяет моей способности вывести мораль даже из такого рассказа. Ну что ж… это была достойная плата за то, что я сам не мог простить себе. Но я провинился не перед миром, не перед Грумантом, а лишь перед одним человеком — Корниловым, стрельнув в диких собак, которых он все ближе подводил к человеку. С меня было довольно. Квиты. С Корниловым я решил не встречаться, не заговаривать. Но мне все же довелось встретиться с ним, даже сблизиться, при обстоятельствах неожиданных.
II. Зачем он приходил?
— Раиса Ефимовна. Вас вызывает начальник рудника.
Новинская задержалась возле установленного только что рентгеновского аппарата, который осматривала Раз в неделю Батурин вызывал руководителей производств с подробным отчетом о сделанном за неделю; Новинскую этот закон не касался: начальник рудника просил ее сообщать о больничных делах, когда ей будет удобно. И вдруг…
Просунув повязанную марлей голову в приоткрытую дверь, из коридора заглядывала хирургическая сестра Леночка.
— Он ждет в вашем кабинете, Раиса Ефимовна.
Батурина легко можно было встретить в шахте на электростанции, в механических мастерских — везде, где работали, жили полярники, — в больницу он лишь звонил, если ему срочно требовалось что-либо.
«Что ему нужно?» — подумала настороженно Новинская, сделала нетерпеливое движение к выходу: белая головка с миловидным лицом Лены исчезла: дверь оставь предусмотрительно приоткрытой. Но Новинская не последовала за сестрой: повинуясь вдруг возникшему, неопределенному чувству, она взялась за никелированный поручень аппарата — как бы придержала себя на полушаге, окинула себя быстрым взглядом и лишь теперь поняла, почему не пошла за Леночкой тотчас.
Новинская знала, что у нее красивые ноги, — носила короткие платья: мужчины делали ей комплименты — она ждала их. Но в больнице она свято блюла правило: «У врача ни в чем не должно быть легкомыслия. И в одежде». Теперь на ней было модное платье, едва прикрывающее коленки; нога обтянута тонким чулком. Новинская впервые на Груманте позволила себе вольность — весь день ходила в белом больничном халате, не застегнутом, — и на тебе… Батурин преследовал Афанасьева за «модничанье», мог сделать и ей такой комплимент, после которого стыдно будет показаться в поселках, в больнице. Новинская поторопилась застегнуть халат. Застегнула — увидела себя как бы со стороны. Как в зеркале. Талии нет, грудь и живот в одну линию… и ни пояска, ни бинта под рукой, чтоб перехватить халат. Как корова в мешке. Озадачилась… И вдруг застыла. Почему она боится Батурина? Потому что он оскорбить может и женщину? Даже сознание того, что он может оскорбить, а она должна ждать, горбиться, заставило передернуть плечами, выпрямиться протестующе; горячими сделались щеки…
Приложила ладони к щекам… А и кто он такой, чтоб позволять себе?! Стянула петли халата с пуговиц: распахнула халат.
В коридоре Новинская опять остановилась. А почему, собственно, она боится произвести на Батурина невыгодное впечатление как женщина?.. Потому что он уступает ей как мужчина дорогу, чего не делает ни для кого другого на Груманте! Он и Романову уступал во всем, а потом обернулся к нему, как… Для такого поступка трудно было подобрать даже сравнение! Застегнула халат лишь на верхние пуговицы, отчего сделалась похожей на пугало; решительно поправила очки на переносье, двинулась по длинному сквозному коридору к своему кабинету.
Батурин был без полушубка, но и без халата; сидел эа рабочим столом Новинской, разбросав по-хозяйски локти на тонком оконном стекле, заменявшем канцелярекое, курил свой «Казбек», стряхивая пепел на спичечный коробок, рассматривал книги, бумажки с заметками… Появляясь в нарядной участка, Батурин выгонял начальника участка из-за стола, водворялся на его место как хозяин; разговаривал, словно допрашивал, — начальник участка топтался подле или ютился на уголке своего стола как неприкаянный. Новинская ненавидела эту привычку Батурина. Не изменил он ей и теперь… Не задумываясь над тем, что делает, чем все может кончиться, Новинская подошла к Батурину, остановилась так, чтоб между ней и столом было расстояние, достаточное для прохода, сказала:
— Встаньте, Константин Петрович. Старалась говорить ровно. Батурин смотрел, как бы спрашивал взглядом: «К чему это?»
— Встаньте, — повторила она.
Батурин смотрел.
— Выйдите из-за стола, прошу вас, — сказала она, не повышая голоса, интонацией давая почувствовать, что заставлять женщину дважды повторять просьбу неприлично по меньшей мере.
Батурин поднялся, вышел, зацепившись неуклюже за угол, остановился рядом, смотрел, подняв руку с зажатой между пальцами папиросой. Новинская взяла кз его рук папиросу, открыла форточку, выбросила папиросу, закрыла форточку… Он будет «подле» в ее кабинете, а не она. Сунула в карман Батурина спичечный коробок, села в кресло, придвинув его к столу, положила руки на стол по-хозяйски, как делал Батурин, позвала:
— Елена Ивановна!.. Принесите халат начальнику рудника.
Батурин смотрел на нее — просто смотрел, не пропуская ни единого жеста, движения. Теперь склонил голову к плечу, с интересом смотрел, наблюдая. Когда сестра принесла халат и он взял его, сложив вдвое, — по лицу пробежала улыбка, тени улыбки, спрятавшееся в уголках рта.
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Тайна черного камня - Геннадий Андреевич Ананьев - Прочие приключения / О войне / Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало - Советская классическая проза
- Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский - Советская классическая проза
- Семипёрая птица - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Два мира (сборник) - Владимир Зазубрин - Советская классическая проза
- Новый дом - Леонид Соловьев - Советская классическая проза
- Последний фарт - Виктор Вяткин - Советская классическая проза