тему судьбы.
Событие не описывается хореографом. В нем отыскивается его символическое значение, раскрываемое в сложных хореографических структурах многопланового действия – танца. Таковы основные особенности драматургической системы творчества Григоровича, не зная которых вообще смешно говорить об его искусстве всерьез. «Спартак» явился переломным в нем спектаклем. После него хореограф обратился к сфере философских раздумий о жизни, что и, повлекло за собой серьезную переориентацию и его драматургических, композиционных принципов.
При работе над сценарием «Золотой век» Григорович не мог не учитывать накопленного им опыта. Вместе с тем музыка, некогда созданная на определенный сюжет, требовала от хореографа известных корректив уже сложившегося творческого метода. На мой взгляд, из возникшей ситуации Григорович нашел великолепный выход.
Балет имеет острую и динамично развивающуюся фабулу, но происходящее не просто излагается: каждая перипетия сюжета предельно укрупнена, в каждой отыскивается повод для построения большой танцевальной сцены. Казалось бы, такой подход должен тормозить движение действия, сюжета, достаточно занимательного, со своими причудливыми поворотами. Но хореограф, не изменяя принципам «событийной» драматургии, едва ли не с математической точностью рассчитывает длительность и порядок эпизодов. Своеобразными отступлениями от раскрытия основной авантюрной линии он придает ей дополнительную занимательность и остроту. Это как в газетных романах с продолжением: вас останавливают на наиболее вроде бы таинственном месте, заставляя ждать с нетерпением следующих выпусков. Правда, в балете сюжет обычно загадки не составляет, ибо зритель всегда может ознакомиться с ним в программке еще до начала спектакля. Более того, все та же услужливая программка поспешит сообщить вам и кто скрывается за тем или иным героем представления. И все же, сразу разоблачая условия игры, театр в данном случае сосредоточивает зрительское внимание не на том только, что произойдет, но и как это будет сделано, говоря иначе, включает категорию искусства в самый приключенческий сюжет, словно приглашая стать его (искусство) одним из действующих лиц (если не главным) показываемой нам истории. В этом – весь фокус. В искусном «размыкании» фабулы, при том что все в ней – известно. В искусных «остановках» действия, которое между тем ни на секунду не замирает. Внимание зрителя переключается с сюжета на его глубинные пласты, потом вновь возвращается как бы, к исходной точке. Хореограф манипулирует эмоциональными состояниями с такой ловкостью и таким мастерством, что мы сами не замечаем, где, когда и как он сумел родить в нас смех или слезы и тут же подменить одно другим, заставить умилиться трогательнейшей ситуации, и тут же показать «томный рай» ресторанного нэпа. Столь сложного, многообразного жанрового соединения в одном спектакле искусство Григоровича еще не знало.
Комические, открыто гротесковые сцены, действительно вызывающие смех, что в серьезном искусстве балета почти немыслимо. И рядом – большие лирические адажио, пленяющие строгой классической линией. Танго и отчаянно неистовые канканы. «Таити-трот». Голубая дымка папиросы. Почти «ананасы в шампанском». Конферансье – этакий незабвенный Жорж Бенгальский. Красавицы герлс. И тут же – пласты героического, исполненного патетики танца. Вихрь красных полотнищ, как в апофеозах лент Г. Александрова. Несущаяся, неостановимая молодость: линии скрещивающихся диагоналей (глиссадов), отмечающих новое пространство, пересекающие мир наперекор всем вещаниям. Уверенная поступь. Победительная энергия. Воля, мужество и красота полета – свой «золотой век» творимой на глазах легенды. Да, это удивительно придуманная сцена: конец нэпа, конец его пира. Когда уходят декорации ресторана, освобождая пространство – огромное пространство большой сцены, когда исчезают все детали, обозначающие место действия, оставляя полутемной площадку с тревожно бегающими по ней лучами света, и когда здесь в какой-то дикой по своей бесшабашности вакханалии каруселью идет последний парад тех, кто почитал себя хозяевами жизни. Акробатическое колесо Конферансье и бег в глубину, фокстротирующие по кругу пары, в центре – герлс, механически выбрасывающие ноги, – объятый паникой мир, галопирующий на обломках собственного былого величия. Мир разлетающийся, гибнущий и несущийся при этом, опоясывая сцену, в каком-то исступленном веселье: гневном и испуганном одновременно. Пугающая чернота, мертвая пустыня пространства – после изысканной серебристо-желтой, фиолетовой гаммы ресторана – здесь необходима. Пауза перед ликованием красок. Вспыхнет площадь, заполнится иными людьми, обретет жизнь в массовом движении, где другой порядок, другие чувства, другой ритм – освобожденной, вырвавшейся наружу энергии. Григорович пошел на смелое соединение гротеска и лирики, сатиры и патетики на основе классического языка и в рамках авантюрного сюжета. Но, как уже говорилось, своим главным драматургическим принципам он остался верен. Идее крупных событий, вырастающих из каждого сюжетного поворота. А через воплощение состояний мира (эпика) раскрываются и личные судьбы героев (лирика). Правда, о чем уже тоже шла речь, способ организации действия тут особый.
Не отклоняясь от канвы приключенческого сюжета, хореограф заключает его в рамки глобального события: праздника победившего народа, двух сцен, что обрамляют спектакль, предрешая итог его фабулы. В первой же сцене – экспозиция темы: массы гуляющих свободных граждан. Девушки в красных косынках и в платьицах этакого рабочего стиля с кирпичного цвета оттенком; юноши в костюмах, стилизованных под комбинезоны. Площадь гудит, полнится голосами; характерное движение – рукой вперед, вверх, словно приветствие, будто ораторский жест – всеобъемлющий и приковывающий внимание. Композиция вновь круговая, но на специфических – раскованных – движениях толпы, прыжках с устремленными к небу руками и одновременно, в другой группе, вальсовый шаг в тройках – вокруг некого угадываемого центра.
Словно поклонение земле и солнцу, неистребимая жажда жизни сквозит во всем рисунке, завораживающем огненной игрой, сиянием простора и столь манящей реальной возможностью – жить. Представляя тему молодости (новый мир), хореограф здесь же (пожалуй, впервые в своем творчестве) завязывает и фабулу: эпизод знакомства героев – девушки, судя по всему, случайно попавшей в круговорот уличного, площадного веселья, и парня, выступавшего здесь в качестве главного актера трама.
Сцена праздника завершается знакомством, но еще не определяет конфликта. Героиня, промелькнув на площади, скромно одетая, в чуть кокетливом юном танце предстает перед нами прекрасной незнакомкой, о характере которой мы пока ничего не знаем. Героиня (ее теперь зовут Рита) случайно приходит на площадь. Случайно видит представление агиттеатра. Оно вписывается в общую атмосферу праздника. Оно заявляет одну из главных тем спектакля. Нового искусства – в противовес «искусству» нэпманского «Золотого века». Новое искусство, порождающее и новую пластику движений, а значит, и новое ощущение себя в мире. Шаг марша: выброс ноги, словно сметающий, отталкивающий от себя все, что лежит на его пути; жесты спортивные – графически точные, размашистые, синхронные, демонстрирующие уверенность и мощь. Открытость цели, ясность рассудка, целенаправленность, целесообразность своего пребывания в жизни. Трамовцы разыгрывают немудреную сцену: буденновцы, оседлав метлы, гонят попа, буржуя и генерала, карикатурно изображенных солистами этой же трамовской труппы.
Сцена из балета «Золотой век»
Живые пирамиды, перемещающиеся по сцене живые декорации-щиты (словно в мейерхольдовском «Д. Е.») – все задает ритм прекрасной в своих порывах юности, которая неизбежно права – в своей вере в будущее, своей искренней вере в настоящее, своей наивности, не знающей сомнений и тревог. Это есть в музыке Шостаковича, это есть и в хореографии Григоровича: физ-культ-ура: бодрый призыв: бравурный шаг: время, вперед! Григорович уловил главное в партитуре: перелом времени, эпохи, тот перелом, который (о чем вскользь было сказано) формирует судьбы. И потому праздник вводит в действие и завершает его. Ибо здесь, в гуще толпы, неостановимых, вырвавшихся на волю стихий созидаются иные жизни и даже звезда кабаре способна полюбить весьма обычного, по понятиям «Золотого века», юношу.
Дав образ мира, дав образ нового искусства, хореограф едва ли не мимолетно намечает любовную линию героев. Мы ждем ее продолжения, но действие опрокидывается в другой план, и здесь возникает истомленный эротизмом желаний посетителей ресторан, ночная жизнь, окутанная загадочной тоской и опутанная тайной неожиданных превращений. Сценка-проход двух нэпманов. Один худой, длинный и нескладный, другой приземистый и коренастый (в их ролях, пожалуй, одинаково хороши и Ю. Ветров и В. Ворохобко). Тонкий и толстый – завсегдатаи ночных ревю. Тонкого после задушат в подвалах «Золотого века». Придушат бильярдным кием, обобрав и избив. Но сейчас они еще спешат в ресторан и затевают флирт с новой героиней спектакля – пикантной дамочкой в сиреневом платье, вольной и неприступной
